Сотня бойцов у тебя, тысяч пять у врага:
В битву не лезь, коль тебе голова дорога.
Если с врагом ты не справишься, мир не зазорен.
Лучше мирись, а не то обломают рога.
Явление Чингизхана в мир.
«Великое Монгольское государство».
Статус цариц и наложниц.
«Четыре столпа» Чингизхана.
«Золотой род» и привилегии Чингизидов.
Судьба монголов в покоренных ими странах.
В один из дней одна тысяча сто пятьдесят пятого года в урочище Делиун-Балдах, на правом берегу реки Онона, в юрте супружеской четы Есугей-бахадура из монгольского племени кият-борджигин и Оэлун-фуджин (хатун) из рода олкунут (ветвь племени конграт) родился мальчик, сжимая в ладони правой руки своей сгусток запекшейся крови, похожей на кусок ссохшейся печени. Молодые родители нарекли своему младенцу-первенцу имя Темучин. От Оэлун-хатун родилось у Есугей-бахадура еще три сына — Хасар, Хачи-ун, Темуге-Отчигин (Отчигин) — и одна дочь по имени Темулун. От другой жены Есугей-бахадур имел двух сыновей по имени Бектер и Бельгутай.
Когда Темучину исполнилось лет девять-десять, его еще молодой отец скончался, отравленный своими врагами, буир-норскими татарами. Большинство родичей и подчиненных Есугей-бахадура предательски отвернулось от его семьи, и Темучин, его мать Оэлун и братья вынуждены были жить охотой и рыбной ловлей. В обстановке постоянных измен, насилий и убийств Темучин проникся жестокостью даже к близким. Однажды из-за детской пустячной ссоры он вместе со своим младшим братом Хасаром в упор пронзил стрелами Бектера. Когда они, бросив бездыханное и окровавленное тело своего сводного брата на холме, вернулись домой, их мудрая мать Оэлун все поняла и так порицала старших своих сыновей. „Душегубцы, — гневно закричала она. — Недаром этот вот яростно из утробы моей появился на свет, сжимая в руке своей комок запекшейся крови“ [Сокровенное сказание, с. 90].
Но именно ему, запачканному кровью „душегубу“ Темучину, было суждено прославить не только свою семью, свой род, но и весь монгольский народ.
Время течет стремительно. Пронеслась, промчалась вереница лет, унося в безвозвратную даль отрочество и юность, и вот возмужалый Темучин уже предводитель кочевников и водит многотысячную рать по степям Центральной Азии, нанося одно поражение за другим своим врагам. За военные доблести и выдающийся ум монгольские роды и племена дважды, около 1189 г. и в 1206 г., избирали Темучина ханом и положили ему титул Чингизхан, совершенно вытеснивший его личное имя.
Значение титула Чингиз (Чингис, Хингис) — хан до сих пор точно не установлено. По мнению ряда востоковедов, титул чингиз является палатализованной формой тюрко-монгольского слова тенгиз — море, океан, и композит „чингиз-хан“, соответственно, означает „хан-океан“, т. е. „Владыка вселенной“, „Всемирный хан“ [Кычанов, 1991, с. 88–92; Хара-Даван, 1992, с. 51–52: Мункуев, 1975, с. 109–111, прим. 66; Панкратов, 1989, с. 180–189].
Чингиз-хан отличался не только личной отвагой и острым умом, но также сильным характером и исключительной целеустремленностью: достигнув поставленной какой-нибудь одной цели, он всегда стремился к другой, более высокой. Сделавшись в 1206 г. ханом объединенной Монголии, свои военные таланты он использовал против внешних врагов. Судьба и тут благоволила ему во всем. Оканчивая каждую войну доблестно и удачно, к 1224 году Чингизхан распространил свою власть от Северного Китая до нынешней Средней Азии и Казахстана включительно.
Чингизхан умер в августе 1227 г., но мир не успокоился. Дела полководческого гения Чингизхана, создавшего Еке Монгол улус („Великое Монгольское государство“ — так стало называться государство Чингизхана с 1211 года), успешно продолжили его наследники. В результате завоевательных войн и череды военных побед Чингизидов (мужских потомков основателя монгольской династии Чингиз-хана) к 1260 году образовалась самая обширная и могущественная империя из всех мировых империй, простиравшаяся от Желтого моря — на востоке до Дуная и Евфрата — на западе. Естественно, что Монгольская империя, объединявшая под своей властью многие разные племена и народы, страны и государства Дальнего Востока, Передней Азии и Восточной Европы, не могла просуществовать долго. Уже к концу 60-х годов XIII века Монгольская империя распалась на четыре улуса-государства, каждое из которых возглавляли ханы — потомки Чингизхана. Но прежде чем перейдем к изложению обстоятельств этих четырех улусов-государств и судьбы монголов в покоренных ими странах, слово о женах Чингизхана и о „золотом роде“, составивших правящую династию.
Рашид ад-Дин (ум. в 1318 г.), автор знаменитого „Сборника летописей“, главного труда по истории Монгольской империи, утверждает, что Чингизхан имел до пятисот жен и наложниц. Но только пятеро из них были главными женами: 1) Борте из племени конграт; 2) Кулан из племени меркит; 3) Есукат из племени татар; 4) Гунджу, дочь Алтан-хана, государя Хитая; 5) Есулун, сестра упомянутой выше Есукат, также из племени татар. Из их числа только одна, а именно Борте, „была самой почтенной и старшей“ [Рашид ад-Дин, т. 1, кн. 2, с. 68–71].
В мусульманских источниках, составленных в XIII–XIV вв., жены Чингизхана и Чингизидов называются почетными женскими титулами хатун („ханша“, „госпожа“) и бики (или биге), главные жены — хатун-и бузург („старшая госпожа“), а старшая жена — хатун-и бузургтар (ин) („Великая госпожа“). В сочинениях более поздних мусульманских авторов, писавших о чингизских улусах, к царице и принцессам крови наряду с титулами хатун и биге (биким) прилагаются также слова ханум (ханым) и султан.
По словам великого путешественника XIII века Марко Поло, всякий монгол „берет столько жен, сколько пожелает, хотя бы сотню, коли сможет их содержать… Первую жену они, знайте, почитают за старшую и самую милую“ [Марко Поло, с. 88]. Это утверждение без комментариев повторено у Б. Я. Владимирцова и у ряда других исследователей. Действительно, многоженство было обычным явлением у монголов; в частности, у Чингизидов общее число жен достигало нескольких десятков; из них в среднем 2–8 жен были главными, и лишь одна из главных жен была старшая. При определении ранга жен фактор времени брака, конечно, играл преимущественную роль, но часто, как показывают исторические примеры, старшинство давалось жене по ее знатности или по тому, что муж „ее крайне любил“ [см. Рашид ад-Дин, т. 3, с. 18, 65; Муизз ал-ансаб, л. 176 и др.].
Заключение Чингизханом большого количества браков не может рассматриваться, по справедливому замечанию проф. Е. И. Кычанова, признаком сексуальной мощи. В большинстве своем эти браки носили чисто политический характер, укрепляя связи Чингизхана с различными монгольскими родоплеменными группами и покоренными народами [Кычанов, 1991, с. 231–232]. Но все же среди тюрко-монгольских племен было несколько племен, которые имели преимущественное право поставлять девушек для рода Чингизхана. Одним из таких брачных партнеров рода Чингизхана с давних времен было племя конграт. Согласно монгольской эпической хронике 1240 г., у конгратов была даже своя песня:
Когда Темучин сделался всемонгольским ханом, традиция, по которой род, к которому принадлежал Чингизхан, обменивался невестами с конгратами, была официально узаконена. Был издан императорский указ Чингиз-хана, где, согласно Юань ши, говорилось: „Когда в роде хун-цзи-ла (кунгират) рождаются девочки, они из поколения в поколение становятся императрицами; когда рождаются мальчики, они из поколения в поколение женятся на принцессах. Пусть непрерывно из поколения в поколение объявляют этот жалуемый указ в первую луну четырех времен каждого года“ [Мункуев, 1975, с. 152, прим. 212].
Как показывает обзор генеалогической истории, конграты сохранили за собой роль брачных партнеров мужских потомков Чингиз-хана на всем протяжении существования династии Чингизидов, и именно из этого племени были главные жены подавляющего большинства монгольских ханов и принцев крови. Известный казахстанский востоковед Ю. А. Зуев предлагает называть конгратов хатунским племенем в составе династийной коалиции монголов. Это предложение представляется удачным, и оно может быть принято в соображение.
Для обозначения наложниц Чингизидов и других знатных лиц монгольских улусов в мусульманских источниках обычно употребляется слово кумма (мн. ч. — куммайан) и очень редко слово суррий (мн. ч. — сур-риййат). Наложницами были обычно девицы-красавицы двух категорий: собственно монгольские девушки и юные пленницы из покоренных монголами народностей. Так, согласно предписанию Чингизхана, которое соблюдалось и его наследниками, по всей Монголии в начале каждого года (а иногда каждые два или три года) по племенам производили набор наиболее красивых девушек для самого государя и для принцев крови. После каждой победы в походах военачальники, выбрав луноликих девушек, которых захватили в полон и которых признавали подходящими, приводили к государю. Девушки, которых государь не оставлял для сожительства с собою, раздаривались его женам (хатунам) или раздавались его родственникам и придворным [Джувайни, изд., т. 1, с. 24; Рашид ад-Дин, т. 3, с. 209–210; Д’Оссон, с. 231–232].
Статус наложниц не был, однако, перманентным. По истечении какого-то времени наложницы хана, как водится, выдавались замуж, например, за эмира или другого сановника, а отдельные наложницы становились женами самого государя. Этот акт перехода кумма в ранг хатун в средневековых мусульманских источниках описывается обычно так: такой-то наложнице „возложили на голову бугтак (головное украшение замужних женщин: оно подробно описано Плано Карпини и Рубруком. — Т. С.), и она стала хатун“.
В „Тарих-и Джахан-гушай-и Джувайни“ (закончена в 1260 г.), в разделе „Сыновья Чингизхана“, говорится, что старшей женой (хатун-и бузургтар) Чингизхана была Йусунджин-беки [в тексте источника ошибка: в действительности старшей женой Чингизхана была Борте-хатун; см. выше] и утверждается, что, „по монгольскому обычаю, ранг детей от одного отца определяется в соответствии со степенью их матерей, так что детям старшей жены предоставляется определенное преимущество и первенство“ [Джувайни, изд., т. 1, с. 29].
Действительно, четыре сына Чингизхана, которые родились от его старшей жены Борте-хатун, пользовались большим почетом, чем остальные его дети; внук Чингизхана Хубилай (правил в 1260–1294 гг.) имел двенадцать сыновей, но из них влиятельнее были те четверо, матерью которых была Чабун-хатун, старшая жена Хубилай-хана. Очевидно, есть и другие примеры, подобные приведенным.
Тем не менее, не следует, видимо, генерализировать цитированное утверждение Джувайни: каждый такой случай различения ранга детей от одного отца имеет, как показывает исторический материал, свое объяснение (в частности, вопрос о рангах детей Чингизхана будет рассмотрен дальше). Степень матерей, конечно, оказывала определенное влияние на положение их детей. Но такое обстоятельство сохранялось лишь до той поры, пока были живы их матери, да и степень матерей подчас резко менялась за супружескую жизнь. В целом же в обществе древних монголов, соответственно, в жизни Чингизидов, действовало правило, согласно которому дети наследовали положение отца и отец определял степень своих детей. Эта особенность замечательно метко подмечена Плано Карпини. „Между сыном от наложницы и от жены нет никакой разницы, — разъясняет он, — но отец дает каждому из них, что хочет, и если он из рода князей, то сын наложницы является князем постольку же, как и сын законной супруги“ [Плано Карпини, с. 36].
Это правило в целом сохранялось на всем протяжении существования царского дома Чингизхана в Азии, и сыны Чингизидов, рожденные от наложниц, и их мужские потомки с полным правом ввязывались в борьбу за власть, вступали на престол. Примеров тому в источниках много, ограничусь здесь только двумя рассказами.
Первый рассказ. У Джучи, старшего сына Чингизхана, было много жен (хаватин), пишет автор генеалогического сочинения „Муизз ал-ансаб“. Наложниц (куммайан) же у него было бесчисленное множество, но из всех их поименно известны только двое: „одна — Карачин-хатун, мать Бувала, а другая — Кагри-хатун из племени меркит, мать Тука-Тимура“ [Муизз ал-ансаб, л. 18 а]. Примечательно здесь то, что сын кумма (наложницы) Тука-Тимур, вкупе со своими сводными братьями Орда-Иченом, Бату, Берке, Шибаном и другими, рожденными от главных восьми жен Джучи-хана, не только принимал активное участие в создании государства Джучидов в Дешт-и Кипчаке, Золотой Орды, и в решении других общеимперских дел своего времени, но впоследствии его потомки стали правителями в Золотой Орде, а затем в Крыму и. Средней Азии; и эта ветвь династии Чингизидов получила в мусульманских источниках наименование хане-дан-и Тукай-тимурийан — „династия Тукайтимуридов“ [„Бахр ал-асрар“, т. 6, ч. 3, л. 1226].
Второй рассказ. Согласно „Тарих-и Рашиди“ Мирзы Хайдара Дуглата и „Шаджара-йи турк“ Абул-Гази, у правителя Средней Азии Есен-Буга-хана, потомка Чагатая, второго сына Чингизхана, была любимая жена по имени Сатылмыш-хатун, но от нее не было у него детей. Поэтому он обратил взор на одну красивую служанку по имени Менгли, и держал ее при своем дворе. Со временем Менгли забеременела от хана. Однажды, когда Есен-Буга-хан отправился в поход, Сатылмыш-хатун выдала Менгли замуж за эмира по имени Широгул из племени дохтуй и переселила их в один из дальних уголков страны. Но между тем весь народ знал, что та невольница была беременна от хана. В доме эмира Менгли родила мальчика, которого нарекли Туглук-Тимуром. По прошествии некоторого времени Есен-Буга-хан умер; в Чагатайском государстве начались беспорядки. Эмир племени дуглат Пуладчи в 746/1345–46 гг. привез из Кульджинского края, долины р. Или, в город Аксу (Восточный Туркестан) Туглук-Тимура и в 748/1347–48 гг., возвел его на престол [Тарих-и Рашиди, В 648, л. 6б-7б; Абул-Гази, изд. т. 1, с. 155–157]. Государство, основанное Туглук-Тимур-ханом (правил в 1347–1363 гг.) и эмиром Пуладчи в Восточном Туркестане и Семиречье, именуется в средневековых мусульманских источниках Моголистаном. Потомки Туглук-Тимура, сына хана от невольницы-служанки, правили в Восточном Туркестане до конца XVII века [Акимушкин, 1984, с. 156–164].
Итак, все дети Чингизидов как рожденные от супруги (хатун), так и прижитые от наложницы (кумма), считались законными и получали соответственную порядку их рождения (старший сын, младший сын) долю наследства. Это положение важно для нашей темы, и мы еще вернемся к нему при рассмотрении вопросов о престолонаследии. Что же касается приведенных выше слов Джувайни об особом ранге сыновей Чингизхана от его старшей жены Борте, то это объясняется как особой ролью Борте-хатун в жизни Темучина — Чингизхана, так и самой деятельностью ее четырех славных сыновей.
Согласно официальной истории древних монголов, монгольской хронике 1240 г., Есугей-бахадур посватал Борте, дочь Дай-Сечена из племени конграт, за своего старшего сына Темучина, когда ему было всего девять лет. По старинному монгольскому обычаю Темучин в качестве жениха прожил в семье своей десятилетней невесты Борте какое-то время. Вскоре Есугей-бахадур погиб; но, несмотря на происшедшую в положении семьи жениха трагическую перемену, Дай-Сечен выдал за Темучина свою дочь.
Испытывал ли Темучин любовь к Борте, мы не знаем. Но в течение всей долгой супружеской жизни встреченная еще в детстве Борте оставалась не просто первой женой, но и неизменно старшей женой Чингизхана, и он всегда относился к ней с чувством глубокого уважения и особой привязанности. В источниках Борте изображена как мудрая ханша и воспитательница; она, по словам самого Чингизхана, всегда „говорила дело“.
Борте была, так сказать, матерью-героиней: она родила от Темучина — Чингизхана четырех сыновей и пять дочерей. Имена ее сыновей: Джучи, Чагатай, Угедей, Тулуй. Согласно Рашид ад-Дину, от других жен у Чингиз-хана было еще четыре сына, а именно: Кулкан, Джаур, Джурчитай и Орчакан; последние три сына скончались в детстве и у них не было детей, а вот у Кулкана было четыре сына, и сам он погиб от боевых ран осенью 1237 г. (по другим данным в январе 1238 г.) во время похода монголов на русские княжества при осаде Коломны. Чингизхан установил Кулкану „степень (мартабэ) четырех упомянутых старших сыновей“; однако судьба детей Чингиз-хана сложилась так, что „людьми особо авторитетными“ и наиболее известными стали именно четверо сыновей от конгратки Борте [Рашид ад-Дин, т. 1, кн. 2, с. 68–72; т. 2, с. 38–39].
Правда, ни один из них не унаследовал высоких дарований отца, но все четверо были людьми небездарными, дельными, энергичными. „Эти четыре сына Чингизхана, — сообщает автор „Джами ат-таварих“, — были умны, исполнены достоинств и совершенны, отважны и мужественны, ценимы отцом, войском и народом. Государству Чингизхана они служили как четыре основных столпа. Каждому из них он уготовил государство и их называл „четырьмя кулуками“, а „кулуками“ называют тех из людей, коней и прочих, которые выделяются, превосходят других и стоят впереди“ [Рашид ад-Дин, т. 1, кн. 2, с. 69–70].
После покорения нынешней Средней Азии и Казахстана (1219–1224 гг.) Чингизхан выделил каждому из „Четырех кулуков“ особые земли, „называемые йуртом“. В исторической литературе розданные Чингизханом земельные владения с населением принято именовать уделами или улусами. Степень отдаленности улусов соответствовала при этом возрасту влиятельных сыновей; оттого Тулую, младшему из „Четырех кулуков“, который носил почетное прозвание „Отчигин“, т. е. „Владыка домашнего огня“, был назначен коренной йурт Чингизхана — Центральная Монголия, а также 101 тысяча из 129 тысяч человек монгольской регулярной армии; свою долю наследства Тулуй получил лишь после смерти отца. Территории, завоеванные к западу от Монголии, были поделены между тремя старшими сыновьями. Угедею, третьему сыну Чингизхана от его старшей жены Борте, были назначены Западная Монголия с Тарбагатаем. Владения Чагатая, второго сына Чингизхана, включали Восточный Туркестан, большую часть Семиречья и Мавераннахр (междуречье Амударьи и Сырдарьи). Улус старшего сына Чингизхана, Джучи, занимал земли к западу от Иртыша и от границ Каялыка (в Семиречье) и Северного Хорезма до Нижнего Поволжья, т. е. все нынешние казахские степи [Бартольд, т. 2, ч. 1, с. 59–60, 147; т. 5, с. 133].
Как передают достойные доверия повествования, пишет Рашид ад-Дин, у Джучи-хана (ум. в 1227 г.) „было около сорока сыновей и от них народилось несчетное количество внуков, но из-за дальности расстояния (Ирана от Улуса Джучи) и из-за того, что не нашлось ни одного знающего человека, все их потомки не выявлены и не установлены в точности“. После этих слов в „Сборнике летописей“ (т. 2, с. 65 и сл.) приводится „памятка“ о 13 сыновьях Джучи и их известных потомках. В „Муизз ал-аснаб“ (л. 186), генеалогическом сочинении, составленном при дворе Тимуридов в 1426 г., приведены имена 18 сыновей Джучи-хана. У Чагатая (ум. в 1242 г.) было восемь сыновей. Угедей (ум. в 1241 г.) имел семерых сыновей. У Тулуя (ум. в 1233 г.), четвертого сына Чингизхана от его старшей жены Борте, было десять сыновей. У пятого сына Чингизхана по имени Кулкан (ум. в 1237 г.), который родился от Кулан-хатун, дочери предводителя племени меркит, было четыре сына.
Таким образом, общее число всех наличных мужских потомков Чингизхана достигало к концу его жизни, т. е. к 1227 г., примерно сто человек — это его пятеро сыновей, не менее 40–45 взрослых внуков и много дюжин подрастающих правнуков. История Монгольской империи после смерти ее основателя сложилась однако так, что только первые четыре сына Чингизхана от его старшей жены Борте, его „Четыре кулука“, стали родоначальниками царевичей и государей чингизидских улусов, т. е. прародителями членов алтан уруга („золотого рода“). Из потомства братьев Чингизхана только потомки Хасара (Джочи-Касара) получили права царевичей: остальные вошли в состав аристократии [Рашид ад-Дин, т. 1, кн. 2, с. 51; Бартольд, т. 1, с. 451]. Известен случай, когда в 1336 г. на престол Табаристана (область вдоль южного побережья Каспийского моря) был возведен потомок Хасара, по имени Тога — Тимур [Муджамал-и-Фасихи, с. 62]. Однако в действительности даже в самой Монголии на потомков Хасара смотрели косо, «как бы не совсем признавая, порой, их равноправными настоящими тайджи (царевичами)» [Владимирцов, 1934, с. 146].
Словом, с позиции политического сознания той эпохи, настоящими членами алтан уруга были только Джучи, Чагатай, Угедей, Тулуй и их мужские потомки, рожденные как от законной жены, так и от наложницы или служанки. По мере естественного роста численности царевичей, дробления алтын уруга и распада Еке Монгол улуса образовалось несколько параллельных династий Чингизидов — династия Джучидов (правила в Золотой Орде), Чагатаидов (правила в Средней Азии и Восточном Туркестане), Хулагуидов (правила в Иране) и династия Юань (правила в Монголии и Китае).
В самой Монголии и в восточных областях Монгольской империи царевичей дома Чингизхана именовали кобегун, со времени монгольской династии Юань (1260–1368) — тайджи, словом, взятым из китайского языка [Владимирцов, 1934, с. 99, 104, 142, 144; Мункуев, 1975, с. 142–143, прим. 161].
В западных улусах Чингизидов для обозначения принцев крови употреблялись совсем иные слова и титулы. В сочинениях мусульманских авторов XIII — начала XIV вв. первые Чингизиды обычно именуются шахзаде, падишахзаде („царский сын“) или просто персидским словом песар (букв. „сын“), а для обозначения представителей династии Джучидов, Чагатаидов и Хулагуидов третьего-четвертого и последующих поколений употребляется уже тюркское слово о гул или оглан (букв. „сын“, „ребенок“), которое обычно ставится только после собственных имен принцев. С XIV века наиболее употребительным титулом каждого члена этих династий становится слово султан. Для нашей темы важно отметить, что в государствах Джучидов и Чагатайидов султаном называли и принцев крови, и принцесс; причем титул султан ставился как перед собственным именем его обладателя, так и после него.
Чингизиды составляли замкнутое высшее аристократическое сословие и своим юридическим положением резко выделялись среди остального населения страны, где они представляли правящую династию. Право быть провозглашенным ханом сохранялось только за членами „золотого рода“, для которых право на правление в силу установившейся его наследственности превратилось как бы в естественно присущий им атрибут. Только „золотой род“ давал инвеституру новому хану и принимал от него присягу. Только членам „золотого рода“ и немногим вельможам был открыт доступ к Великой Ясе Чингизхана (собрание законов и приказов) и к Алтан-дафтару — „Золотому свитку“ (официальная история ханского рода Чингизидов), которые хранились в ханской сокровищнице; (ни Великая Яса, ни Алтан-дафтар не сохранились до наших дней в полном объеме и известны лишь в пересказах и по упоминаниям). Члена ханского рода можно было предать наказанию только с общего решения царевичей, и творить суд над Чингизидом мог только сам хан или старший в роде. Свои права и привилегии Чингизиды приобретали по праву рождения независимо от экономических обстоятельств, а также нравственных, умственных и физических качеств того или иного лица. Словом, Чингизидом надо было только родиться. Родство по женской линии с „золотым родом“ не делегировало зятю никаких прав и привилегий Чингизидов, кроме почетного титула гурган — „зять ханского рода“.
Чингизиды сохранили за собой свои особые права и сословные привилегии на всем протяжении существования их царского дома в Азии. Например, в XVIII–XIX вв. в Казахских ханствах, где продолжали жить еще традиции и принципы политической идеологии степной государственности, султаны, продолжая представлять политическую элиту, не несли в то же время никаких (кроме военных) повинностей. Все Чингизиды казахских улусов имели единую тамгу и один особенный уран (пароль), выражаемый словом „аркар“, которого уже простой народ — кара-суйек — не мог употреблять. Привилегии султанов перед другими членами общества состояли также в том, что они были избавлены от телесного наказания и не подлежали суду биев (родоначальников). Простые люди в разговорах не могли называть их по имени, но вместо имени должны были употреблять слово таксыр (господин). При встрече с султаном всякий простолюдин сходил с лошади и, становясь на одно колено, приветствовал его. Султан в ответ на приветствие клал ему на плечо свою руку и отвечал „аманба“. Таким же образом поступали и в юртах. Одним из внешних признаков султанского достоинства считалась белая кошма. В общих собраниях и во всех остальных торжественных случаях все представители белой кости — султаны и ходжи — садились только на белые кошмы. Если простолюдин присваивал себе из тщеславия титул султана, то подвергался наказанию от 15 до 30 ударов нагайкою. Если же человек черной кости, выдавая себя за носителя султанской крови, женился на султанской дочери или его родственнице, его подвергали наказанию, выражавшемуся в выплате полного куна, т. е. оплаты за убийство мужчины [Зиманов, 1958, с. 187–188; Султанов, 1981, с. 143–145].
Важно отметить здесь то, что при этом султаны казахских улусов не относили себя ни к одному из тюрко-монгольских племен, не разделялись на колена. Они были только представителями правящей династии и продолжали составлять замкнуто сословную организацию еще в начале XX века.
Совсем по-другому сложилась этническая и политическая судьба кочевых родов и племен Монголии, которые в полном составе или отдельной частью переселились в эпоху великих завоеваний в западные улусы Монгольской империи. Точных статистических данных о численности монголов, поселившихся в Улусе Джучи, Чагатайском улусе и в государстве Хулагуидов нет: разные исследователи приводят разные цифры [Бартольд, т. 2, ч. 1, с. 150, 258; Петрушевский, 1960, с. 42, 43; Мункуев, 1970, с. 370–372]. Уверенно можно утверждать лишь одно, а именно: в каждом из названных выше трех западных улусов Чингизидов поселилось на постоянное жительство по нескольку десятков тысяч монголов. С течением времени они приняли язык и веру народов покоренных ими стран и ассимилировались; насколько известно, из потомков монголов, пришедших на запад при Чингизхане и его преемниках, только две небольшие группы сберегли свой язык до новейшего времени — это афганские монголы в составе хазарейцев и толмукгунцы в Кукунорской области. Данные источников позволяют исследователю сделать вывод о том, что особенно интенсивно процесс слияния монголов с местным населением и образования новых этнических структур шел в Кипчакских степях.
Тут не место исследовать влияние монголов на строй местной жизни покоренных ими стран; этот вопрос с той или иной степенью полноты рассмотрен в трудах академика В. В. Бартольда и других авторов. Для нашей темы достаточно отметить, что в политической жизни покоренных монголами стран довольно скоро и прочно укрепилась государственная идея, согласно которой хан — только Чингизид, т. е. право Чингизидов править, о котором говорилось выше, вошло в состав политического обычая, получило народное признание. В этом отношении весьма показательно, что даже в XIX веке в Средней Азии и Казахстане происхождению от Чингиз-хана и титулу султан придавалось такое же значение, как происхождению от пророка Мухаммада и званию саййид.
Изучению властных отношений внутри Еке Монгол улуса, Золотой Орды, Чагатайского государства и их политических наследников — Моголистана, государства Тимура, Узбекских ханств и Казахского ханства — и посвящены нижеследующие строки настоящего исследования.
Наследник Чингизхана.
Судьба политического завещания Угедея.
Обстоятельства восшествия на престол Гуюк-хана.
Мунке-хан — избранник Бату и войска.
Раскол династии и распад империи.
Август 1227 года. Стан монгольских воинов на территории Си Ся — государства тангутов в самой глубинке Внутренней Азии. Ханский походный шатер, строго охраняемый особой гвардией — кешиктенами. Там, внутри шатра, окруженный группой приближенных, возлежит на ложе необычайно высокого для монгола роста, величественный человек с широким лбом и узкими глазами на скуластом лице. Это Чингизхан — повелитель мира, властелин вселенной, судья человеческих судеб. Несколько дней тому назад он почувствовал себя плохо и слег.
Ему за семьдесят. Но время, кажется, в тайном заговоре с ним. Правда, годы взяли свое: редкие волосы на голове и длинная борода хана — седые, обветренное широкое лицо — в морщинах. Но давно замечено, что человека старят не морщины, не седина; человека старят глаза, в которых погас огонек. У Чингизхана, даже смертельно больного, лукавый взгляд, то и дело в его „кошачьих глазах“ (выражение мусульманского историка XIII в. Джузджани, который передает здесь слова лиц, видевших хана при его вторжении в Хорасан в 617/1220–21 гг.) мелькают искринки. Но все же близок конец. Он чувствует это. Но как всегда сохраняет необыкновенное самообладание. Тут же, на смертном одре, он приказывает созвать совет и, перед своим отходом в подземное царство Эрклика, делает свое последнее духовное завещание. Вот последний вздох, и жизнь Темучина — Чингизхана завершилась.
Это скорбное событие, согласно „Тарих-и Джахангушай-и Джувайни“, случилось 18 августа 1227 года (в других источниках как мусульманских, так и китайских, приводятся другие даты: 24 августа, 25 августа и т. д.). Останки Чингизхана были доставлены в Монголию и погребены по древнемонгольскому обычаю точное место погребения сохранялось втайне. Одни говорят, писал ученый лама XVII в. Луб-сан Данзан, что Чингизхан „был похоронен на Бурхан-Халдуне. Другие же говорят, что похоронили его на северном склоне Алтай-хана, или на южном склоне Кэнгэй-хана, или в местности, называемой Йэлэ-Утэк“ [Алтан тобчи, с. 242]. Тогда же, в XVII веке, местом погребения Чингизхана признали Ихэ-Эджен-Хоро, в Ордосе, где стояли юрты, якобы с останками Чингизхана. В 1956 г. на месте комплекса Ихэ-Эджен-Хоро был построен роскошный храм; ныне это доходный туристический комплекс и место поклонения [Кычанов, 1991, с. 228].
Чингиз-хан еще при жизни выбрал себе наследника. Насколько можно судить по источниками, он по меньшей мере дважды обсуждал это важное в политической жизни государства дело. Согласно рассказу анонимного автора „Сокровенного сказания“, первой вопрос о наследнике престола поставила ханша Есуй (Есукат-хатун) перед походом Чингиз-хана на запад, т. е. летом 1219 года. В присутствии главных жен и сыновей, младших братьев и видных военачальников Чингизхана Есуй так обратилась к государю: „Каган! Кто рождался, тот не был вечным среди живых. Когда же и ты станешь падать, как увядающее дерево, кому доверишь народ свой, уподобившийся развеваемой конопле? Чье имя назовешь ты из четырех твоих витязями родившихся сыновей? Просим мы о вразумлении твоем для всех нас: и сыновей твоих, и младших братьев, да и нас недостойных“.
Чингизхан одобрил слова Есуй и сказал: „А я то забылся: будто бы мне не последовать вскоре за праотцами. А я то заспался: будто бы никогда не похитит меня смерть! Итак, старший мой сью Чжочи, что скажешь ты? Отвечай!“
И тут произошла пренеприятная семейная сцена, заставившая Чингизхана мыслями вернуться в далекое прошлое, в дни молодости, к обстоятельствам рождения своего первенца, Джучи.
В те бурные годы XII в. Монгольские степи были объяты жестокой междоусобной войной. Вот воины враждебного племени меркит совершили внезапный налет на Бурхан, предали разграблению жилище Темучина и увели в полон его молодую жену Борте, которая будто бы была беременна. Впоследствии, когда ее освободили из плена, она родила сына, которого назвали Джучи и который был признан старшим сыном Темучина — Чингизхана. Тем не менее однако, толки о происхождени Джучи не прекращались; по этой причине между ним и его младшими братьями всегда были препирательства, ссоры и несогласие [Сокровенное сказание, с. 95–104; Рашид ад-Дин, т. 1 дсн. 2, с. 68–69; т. 2, с. 64–65].
Теперь, когда речь шла о таком серьезном и трудном деле, как дело престола и царства и Чингизхан первым предоставил слово Джучи, Чагатай, второй его сын, заявил: „Отец! Ты повелеваешь первому говорить Чжочию. Уж не хочешь ли ты этим сказать, что нарекаешь Чжочия? Как можем мы повиноваться этому наследнику Меркитского плена?“. При этих словах Чжочи вскочил и, вцепившись в воротник Чагатаю, воскликнул: „Родитель государь пока еще не нарек тебя. Что же ты судишь меня? Какими заслугами ты отличаешься? Разве только одной лишь свирепостью ты превосходишь всех. Даю на отсечение свой большой палец, если только ты победишь меня даже в пустой стрельбе вверх. И не встать мне с места, если только ты повалишь меня, победив в борьбе. Но будет на то воля родителя и государя“.
Джучи с Чагатаем ухватились за вороты, изготовясь к борьбе. Тут сподвижники Чингизхана, Боорчинойон и Мухали, насилу растащили разгорячившихся братьев. Чингизхан молчал. Тогда заговорил Коко-Цос. Объявив Чагатаю, что нехорошо оскорблять подозрениями свою мать, он произнес страстную речь в защиту Борте-хатун и закончил ее так:
„Священная государыня наша светла душой — словно солнце, широка мыслию — словно озеро“.
Затем обратился к сыновьям Чингизхан: „Как смеете вы, — гневно воскликнул он, — подобным образом отзываться о Чжочи! Не Чжочи ли старший из моих царевичей? Впредь не смейте произносить подобных слов!“
Чагатай признал свою неправоту, а после оба старшие сыновья высказались за то, чтобы объявить наследником престола Угедея и дали присутствующим твёрдое слово, что они оба, Джучи и Чагатай, будут парой служить младшему брату. Тогда Чингизхан обратился к Угедею, третьему своему сыну: „А ты, Огодай, что скажешь? Говори-ка“. Угедей отвечал, что он „постарается осилить“ трудное искусство править государством, а вот за своих потомков не ручается.
И, наконец, слово было предоставлено Тулую. „А я, — заговорил самый младший из „Четырех кулуков“, — я пребуду возле того из старших братьев, которого наречет царь-батюшка. Я буду напоминать ему то, что он позабыл, буду будить его, если он заспится. Буду эхом его, буду плетью для его рыжего коня. Повиновением не замедлю, порядка не нарушу. В дальних ли походах, в коротких ли стычках, а послужу!“.
Чингизхан одобрил слова Тулуя. Затем, обращаясь ко всем присутствующим на высоком собрании, он так закончил дискуссию о наследнике престола:
„Мое наследие я поручаю одному“ из своих сыновей; и назвал имя Угедея [Сокровенное сказание, с. 182–186].
Итак, на совете 1219 года, перед началом похода Чингизхана на земли современного Казахстана и Средней Азии, было названо имя наследника престола и царства. Но то было еще не окончательное решение. Насколько можно судить по материалам мусульманских источников, впоследствии в уединении Чингизхан не однажды возвращался мыслями к вопросу о своем преемнике. Джучи, старший сын, был „горяч, чрезвычайно храбр, отважен, мужествен и воинствен“ [Джузджани, т. 2, с. 1096; История дома Чингисова, с. 143]; но он находился во враждебных отношениях со своими братьями и не мог обеспечить единство потомков Чингизхана. Чагатай, второй сын, был „умен и способен“, но „крут и скрытен характером“, никогда не допускал на своем лице улыбки и внушал подчиненным только ужас [Сокровенное сказание, с. 176; История дома Чингисова, с. 143; Джузджани, т. 2, с. 1104; Джувайни, изд., т. 1, с. 226–232; Рашид ад-Дин, т. 2, с. 93–94].
Словом, кандидатура двух старших сыновей в мыслях отвергалась; и Чингизхан должен был сделать окончательный выбор между двумя младшими сыновьями. Но и здесь, по словам источника, „он колебался относительно передачи престола и ханства: временами он помышлял об Угедей-каане, а иногда подумывал о младшем сыне Тулуй-хане“. Был даже период, когда Чингизхан „имел в мыслях передать Тулую каанство и царский престол и сделать его наследником престола“. Но в конце концов Чингизхан решил так: „Дело престола и царства — дело трудное, пусть им ведает Угедей, а всем, что составляет йурт, дом, имущество, казну и войско, которые я собрал, — пусть ведает Тулуй“ [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 8, 107].
Об окончательном выборе своего преемника Чингизхан объявил незадолго до своей кончины. Вот краткое изложение обстоятельства этого дела, которое подробнее всего рассказывается в сочинении Джувайни (закончено в 1260 г.) и во всеобщей истории Рашид ад-Дина (написана в 1300–1307 гг.).
По приведенному у Рашид ад-Дина рассказу, в начале весны года Собаки, соответствующего 623/1226 г., когда ханская ставка находилась в местности Онгон-Далан-кудук, Чингиз-хан видел сон, предвещавший его близкую кончину. Он вызвал к себе своих сыновей: прибыли Угедей и Тулуй. На следующий день, после завтрака, Чингизхан сказал своим военачальникам и сановникам, заполнившим его палатку, чтобы они на некоторое время удалились и, оставшись с царевичами наедине, дал им много советов и наставлений, которые закончил следующими словами: „О, дети, остающиеся после меня, знайте, что приблизилось время моего путешествия в загробный мир и кончины! Я для вас, сыновей, силою господнею и вспоможением небесным завоевал и приготовил обширное и пространное государство, от центра которого в каждую сторону один год пути. Теперь мое вам завещание следующее: будьте единого мнения и единодушны в отражении врагов и возвышении друзей, дабы вы проводили жизнь в неге и довольстве и обрели наслаждение властью!“ Затем он сделал Угедей-каана наследником и, покончив с завещанием и наставлениями, повелел: „Идите во главе государства и улуса, являющихся владением покинутым и оставленным. Я не хочу, чтобы моя кончина случилась дома, и я ухожу за именем и славой. Отныне вы не должны переиначивать моего веления. Чагатая здесь нет; не дай Бог, чтобы после моей смерти он, переиначив мои слова, учинил раздор в государстве. Теперь вам следует идти!“. Так он закончил эту речь на этом тайном совещании, затем, попрощавшись с ними обоими, отправил их назад, послав в государство и улус начальствовать, сам же с войском направился в сторону Нангяс [Рашид ад-Дин, т. 1, кн. 2, с. 231–232, 258; т. 2, с. 109].
Согласно Джувайни, во время похода в страну тангутов Чингизхана постигла серьезная болезнь. Он вызвал к себе своих сыновей — Чагатая, Угедея, Тулуя, Кулкана, а также Джурчитая, Орчана (по другим источникам, оба последние из перечисленных сыновей умерли еще до 1226 года; см. выше) — и объявил им, что назначает своим преемником Угедея. Угедей отличается твердой волей и здравым рассудком, продолжал Чингиз-хан и он надеется, что эти его качества обеспечат приготовленному государству территориальную целостность и процветание. Затем Чингизхан потребовал от своих детей, чтобы они дали письменное обязательство, что после смерти отца согласны признать ханом Угедея, будут выполнять все его распоряжения и что не переиначат это завещание отца. Все братья Угедея сделали такое письменное заявление. Тем временем болезнь владыки стала усиливаться, продолжает Джувайни, и четвертого рамазана 624 года хиджры (18 августа 1227 г.) Чингиз-хан скончался [Джувайни, изд., т. 1, с. 142–144; пер., т. 1, с. 180–183].
Нет надобности выделять здесь особо пункты расхождения в сообщениях Джувайни и рассказах Рашид ад-Дина: для внимательного читателя они очевидны сами собой. Важно то, что Чингизхан, согласно обоим историкам, подтвердил политическое завещание о назначении своим преемником царевича Угедея незадолго до своей кончины. Однако то, что имело место после смерти Чингизхана — междуцарствие — требует разъяснения, ибо, как будет показано дальше, междуцарствие наступало и после смерти первых преемников Чингизхана и продолжалось по несколько лет.
Дело в том, что власть нового суверена могла быть признана законной, только если она освящена авторитетным мнением курултая — общего собрания членов дома Чингизхана и военачальников. Именно на курултае политической и военной элиты страны совершался акт торжественного провозглашения хана, принятия присяги и т. п. На подготовку же всемонгольского курултая царевичей уходило немалое время. Наступало междуцарствие. На время между смертью хана и курултаем назначался временный правитель государства — регент.
Согласно известиям как мусульманских, так и китайских источников, доля исполнять роль первого по времени регента в государстве монголов выпала на царевича Тулуя [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 109; История дома Чингисова, с. 143]. Оно, конечно, и понятно. Тулуй был самым младшим из „Четырех кулуков“ Чингиз-хана, „отчигином“ („владыкой домашнего огня“), и после смерти отца, согласно его распоряжению, получил в наследство 101 тысячу из 129 тысяч человек монгольской регулярной армии, „коренной йурт, который состоял из престольного города и великих станов Чингизхана“, а также все его имущество и казну [The Succesors of Genghis Khan, p. 18, 163]. Именно по приглашению Тулуя, как главы коренного йурта и ставок Чингизхана, со всех концов обширной империи стекались в Монголию принцы и принцессы, гражданские управители и военачальники, чтобы отдать последний долг основателю империи.
После похоронных церемоний, когда были исполнены обряды оплакивания и останки Чингиз-хана преданы земле, когда другие братья и царевичи все уехали каждый в свой йурт, Тулуй занялся заботами правления государством. Подробности его деятельности в качестве временного правителя Еке Монгол улуса в источниках не освещаются. Однако известно, что Тулуй так вошел в роль регента, что неохотно, под давлением китайского министра Елюй Чу-цая (о нем см. Мункуев, 1965), согласился на созвание курултая. По монгольской хронике 1240 г. и „Юань ши“, курултай царевичей, на котором они подняли на ханство царевича Угедея, произошел в год Мыши (1228 г.) в Керуленском Кодеу-арале. По словам Рашид ад-Дина, после смерти Чингизхана около двух лет престол пустовал и государству недоставало государя — лишь затем занялись подготовкой великого курултая, который состоялся наконец-то в 1229 году. Эта дата принята многими исследователями.
Таким образом, период первого междуцарствия, когда регенствовал царевич Тулуй, длился не менее полутора лет; и все это время в государстве соблюдался порядок, что имеет для нашей темы большое значение.
Итак, после некоторого промедления воля основателя монгольской династии Чингизхана все же была исполнена: согласно его завещанию, наследный принц Угедей при всеобщем одобрении царевичей, других ближайших своих родичей и военачальников взошел-таки на престол. Первый преемник Чингиз-хана правил лет двенадцать-тринадцать. Как отметил еще академик В. В. Бартольд (1869–1930), „разницу между царствованием Чингиза и Угэдэя и характер намерений последнего понимали даже сами монголы; в монгольском сказании Угэдэю приписываются слова:
„Наш царь Чингис с большими трудами создал царский дом. Теперь пора доставить народам мир и довольство и не отягощать их“. Это стремление умиротворить страну и защитить мирных жителей от притеснений и поборов было причиной главных мер Угэдэя — учреждения должности таньмачи, установления нормы податей и учреждения почты“ [Бартольд, т. 1, с. 534].
При Угедее были сделаны обширные завоевания на Дальнем Востоке (Северный Китай, Корея) и в Восточной Европе, так что в год смерти великого хана (1241) западная территория Монгольской империи включала всю местность в устье Дуная.
Все исторические источники прославляют нравственные качества первого преемника Чингизхана и с восторгом говорят о его великодушии, кротости, справедливости и щедрости. Но тот же великий хан Угедей имел, однако, весьма существенный недостаток: он был горьким пьяницей и страдал запоем, особенно в последние годы жизни. Угедея неоднократно увещевали, но хан не слушал; тогда, однажды: китайский министр Елюй Чу-цай, показывая Угедей-хану железный ободок весь изоржавевший от вина, сказал:
„Это железо, будучи вином съедено, приняло такой вид. Что же сказать о пяти черевах человека?“ [История дома Чингисова, с. 286]. После этого монгольский государь несколько уменьшил меру употребления вина. Но ненадолго. Кстати, вино и положило конец жизни Угедей-хана: он умер пьяным после очередного кутежа. Это случилось в ночь с десятого на одиннадцатое декабря 1241 года [Джувайни, изд., т. 1, с. 158; Рашид ад-Дин, т. 2, с. 43; The Successors of Genghis Khan, p. 66].
В Монгольской империи вновь наступило междуцарствие. На этот раз временной правительницей государства сделалась Туракина-хатун, одна из главных жен великого хана Угедея. По словам Джувайни, Туракина приняла регенство над царством с согласия Чагатая и других царевичей, которые будто бы объявили, что правительницей на период междуцарствия должна быть назначена мать старших сыновей покойного хана [Джувайни, изд., т. 1, с. 196; пер., т. 1, с. 240]. Рашид ад-Дин приводит иную версию ее прихода к власти. „Когда Угедей-каан скончался, — пишет он, — его старший сын Гуюк-хан еще не воротился из походов в Дешт-и Кипчак, вскоре умерла и Мука-хатун (старшая жена Угедея. — Т. С.). И Туракина-хатун, которая была матерью старших сыновей, ловкостью и хитростью, без совещания с родичами, по собственной воле захватила власть в государстве, она пленила различными дарами и подношениями сердца родных и эмиров, все склонились на ее сторону и вошли в ее подчинение“ [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 114–115].
По одной версии, Туракина-хатун сама происходила из племени меркит; по другой — она была только женой главы племени меркит и была взята в плен во время покорения меркитов Чингизханом, который отдал ее в жены своему сыну Угедею. Туракина была некрасивой властолюбивой и мстительной женщиной. Еще во времена Угедей-хана она была сердита на некоторых из государственных мужей и придворных и в душе ненавидела их. Теперь, когда порфироносная вдова хитростью и ловкостью сделалась полновластной правительницей монгольской державы, она захотела воздать каждому по заслугам. В результате в резиденции регентши пышным цветом расцвели интриги и произвол.
В начальные годы регенства Туракина все дела при ней вязали и разрешали пленная персиянка Фатима, наперсница ханши, и мусульманский министр Абд ар-Рахман. Главным из выдающихся государственных деятелей прошлого царствования, мусульманину Махмуду Ялавачу, управителю Китая, и уйгуру-христианину Чинкаю (по „Юань ши“, он был из монгольского племени кереит), главе гражданского управления империи удалось спасти свою жизнь только благодаря великодушию монгольского царевича Кутана; на требование Туракина-хатун выдать беглецов Кутан, по словам Джувайни, ответил так: „Птичка, ищущая убежища от когтей сокола, в траве находит спасение; они прибегли ко мне, выдать их было бы противно чести и великодушию“ [Бартольд, т. 1, с. 553]. Китайский министр Елюй Чу-цай — главный советник, инициатор и проводник административных, финансовых и прочих реформ Угедей-хана, был лишен власти и умер в 1243 г. под Каракорумом, столицей Монгольской империи, находившейся в долине р. Орхон [Мункуев. 1965, с. 22–23, 86]. А эмир Масуд-бек, который был наместником великого хана в Восточном Туркестане и Мавераннахре, увидев такие дела, не счел за благо оставаться в своей области и отправился в Кипчакские степи, к Бату, ища у него убежища. Постепенно Туракина сместила всех вельмож прошлого царствования [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 116–117]. По свидетельству Плано Карпини, во время его пребывания в Каракоруме в 1246 г., Туракина-хатун отравила великого князя Ярослава. Его смерть была такая. Ярослав Всеволодович был приглашен к Туракина-хатун, которая, как бы в знак почета, дала ему есть и пить из собственной руки; он вернулся в свое помещение, тотчас же занедужил и умер спустя семь дней, и все тело удивительным образом посинело [Плано Карпини, с. 77].
Вопрос о престолонаследии, вследствие этого и междуцарствие, затянулись на этот раз на целых пять долгих лет. Угедей-хан имел семь сыновей, двое из которых родились от наложницы по имени Эркинэ. Вот их имена: Гуюк, Кутан, Кучу, Корачар, Каши, Кадан, Мелик. Угедей-хан, по примеру своего отца, еще при жизни выбрал в качестве наследника престола третьего своего сына Кучу, который был „очень умным и явился на свет баловнем судьбы“. Но в 633/1235–36 г. царевич Кучу умер во время похода в Южный Китай. Тогда выбор хана остановился на старшем сыне умершего Кучу, Ширамуне, который „был очень одарен и умен“, воспитывал его в своей ставке [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 9, 11, 36, 118; История дома Чингисова, с. 287].
Однако, когда великий хан Угедей скончался, объявились сразу несколько претендентов на престол; причем каждый из них обосновывал свои права на власть как единственно законный и имел в том своих приверженцев. Так, в частности, какая-то часть царевичей и военачальников поддерживала Ширамуна, наследника по завещанию покойного хана. Какая-то часть Чингизидов была за второго сына Угедей-хана, Кутана, который заявил свои права на верховую власть на том основании, что сам Чингизхан будто завещал, чтобы после Угедея престол перешел к нему, к Кутану [Джувайни, изд., т. 1, с. 206; пер., т. 1, с. 251; The Successors of Genghis Khan, p. 181]. Туракина-хатун и ее придворная камарилья выставила кандидатуру Гуюка, потому что он — старший сын умершего Угедей-хана. Когда, таким образом, в дела престола и царства проникла смута, младший брат Чингизхана Отчигин-нойон в 1242 году „захотел военной силой и смелостью захватить престол“. Но попытка оказалась неудачной и по-прежнему „ханский престол находился под властью и охраной Туракина-хатун“ [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 116–117].
По Рашид ад-Дину, Туракина-хатун была матерью пяти старших сыновей Угедей-хана, то есть Гуюка, Кутана, Кучу, Корачара, Каши и, таким образом, приходилась Ширамуну, сыну Кучу, бабушкой. Однако такая именно родственная связь между тремя претендентами на престол с временной правительницей в свете их взаимоотношений представляется сомнительной. Судите сами. В смутное время второго междуцарствия претендент на престол великодушный царевич Кутан вдруг, в расцвете лет и сил, занемог и умер, „околдованный“ Фатимой, наперсницей Туракина-хатун; впоследствии, когда был провозглашен новый хан. Фатиму судили за это и другие ее злодеяния, признали виновной и, завернув ее в кошму, бросили в воду. Показательно и другое. В начавшейся борьбе за престол, в ходе которой одного из трех претендентов (Кутана) постигла смерть, Туракина-хатун с самого начала столь же рьяно выступала против умного и доброго наследного принца Ширамуна, сколь ревностно поддерживала и продвигала кандидатуру Гуюка, который отличался свирепым характером.
В свете приведенных данных кажется правдоподобным допущение китайского исследователя Гэ Шаоминя, согласно которому Туракина была матерью только Гуюка, а остальные сыновья Угедея были от других женщин [см. Мункуев, 1965, с. 123–124, прим. 202]. Во всяком случае, допущение, что Гуюк — единственный родной сын Туракина-хатун логично объясняет поведение временной правительницы, которая, поступая наперекор последней воле покойного супруга и сея смуту в „семье Чингизхана“, в конце концов посадила на ханство именно Гуюка, который в течение всей жизни страдал хронической болезнью.
Вот заключительные формулы отказа престола Ширамуну и возведения на престол Гуюка: Ширамун, наследник по завещанию Угедея, — еще „не достиг зрелого возраста“; царевич Гуюк — старший сын покойного хана [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 80, 119; The Successors of Genghis Khan, p. 120, 181].
Гуюк был избран великим ханом на курултае в августе 1246 г. Туракина-хатун сумела так организовать дела Гуюка, что большинство народа было согласно на передачу ханского достоинства ее старшему сыну и на августовский курултай прибыли царевичи всех ветвей рода Чингизхана. Правда, глава Улуса Джучи Бату (Батый), личный враг Гуюка, сам не приехал на курултай, ссылаясь на телесный недуг, но зато прислал пять человек из своих братьев, в их числе Орда-Ичена, который после смерти Чагатая в 1242 г., был по возрасту самым старшим членом царствующего рода.
Спустя два-три месяца после августовского курултая 1246 г. Туракина-хатун скончалась.
По словам Джувайни, у Гуюка были „грубые манеры и вид, внушающий ужас и оцепенение“; Рашид ад-Дин говорит, что приближенные Гуюк-хана боялись сделать шаг в его присутствии и никто не смел доложить ему о каком-нибудь деле, не будучи спрошен [Джувайни, изд., т. 1, с. 213; Бартольд, т. 1, с. 554]. Наиболее подробные сведения о характере Гуюка дает Плано Карпини; „А этот император, — сообщает он, — может иметь от роду сорок или сорок пять лет или больше; он небольшого роста; очень благоразумен и чересчур хитер, весьма серьезен и важен характером. Никогда не видит человек, чтобы он попусту смеялся и совершал какой-нибудь легкомысленный поступок, как нам говорили христиане, неотлучно с ним пребывавшие“ [Плано Карпини, с. 79].
Раз мы начали говорить о природных качествах и нравах нового великого хана, то к сказанному выше следует добавить, что Гуюк, как и его отец Угедей, был алкоголиком, тратил дни и ночи на пьянство и разврат и скончался 43-х лет от роду весной 1248 г. Гроб с телом Гуюка перенесли в долину Эмиля (река на Тарбагатае, в северо-восточной части нынешнего Казахстана), где была его коренная ставка, и предали земле.
Чингизхан завещал своим детям, как было сказано выше, согласие и единодушие. Но уже вскоре после смерти основателя монгольской династии в его роде появились распри и возникли враждующие между собою группы. Еще В. В. Бартольд отметил со ссылкой на монгольское сказание, законченное в 1240 г., что против Гуюка и всего потомства Угедея была сильная партия среди монгольской аристократии, склонявшейся на сторону первого регента Монгольской империи Тулуя (ум. в 1233 г.) и его сыновей. В конце 30-х годов XIII в., во время похода монголов в глубь Европы, в „золотом роде“ произошел новый раскол: Бату, глава Улуса Джута, смертельно поссорился с Гуюком, старшим сыном великого хана Угедея (правил в 1229–1241 г.), и царевичем Бури, внуком Чагатая, сыном Мутугена от служанки. В „Сокровенном сказании“ эта ссора Чингизидов описана так (приводим отрывок из источника в переводе Н. П. Шастиной): „Когда войско возвратилось, то был устроен пир, на котором присутствовали все князья. Будучи старшим, я (рассказывает Бату) одну или две чаши вина выпил раньше других. Бури и Гуюк рассердились, покинули пир и, садясь верхом на своих лошадей, бранили меня в то же время. Бури сказал: „Бату не выше меня, почему он пьет раньше меня? Эта старая баба с бородой. Одним ударом я могу опрокинуть его наземь“. Гуюк сказал: „Он старая баба с луком и стрелами. Я прикажу избить его палкой!“ Другой предложил привязать мне деревянный хвост“ [Шастина, 1957, с. 232, прим. 152].
Эта пьянная ссора обошлась недругам Бату очень дорого: потомству Гуюка она стоила царства, а царевичу Бури — жизни: впоследствии, при Менгу-хане (правил в 1251–1259 г.), Бури был выдан оскорбленному им Бату и по его приказу казнен. Но все по-порядку.
Согласно рассказу Джувайни и Рашид ад-Дина, когда наступил новый (1248) год, великий хан Гуюк заявил о своем желании отправиться в свой родовой удел на Эмиле, где климат будто бы был более благоприятен его слабому здоровью. Весной, когда погода склонилась к теплу, он со своим войском выступил в те пределы. Соркуктани-бики, вдова Тулуя, отправила нарочного и предупредила Бату, главу Улуса Джута, что великий хан имеет против него враждебные намерения. Бату выступил во главе большого войска против Гуюка. Однако встреча двух враждующих Чингизидов на поле боя не состоялась: через несколько переходов, еще в пределах самой Монголии, Гуюк-хан умер. Это известие застало Бату в Алакамаке, в семи днях пути от города Каялыка (т. е. в южной части Семиречья, около гор Ала-Тау). Когда, после исполнения обрядов оплакивания, останки Гуюк-хана были преданы земле, Бату созвал к себе, в Алакамак, царевичей для совещания о престолонаследии [Джувайни, изд., т. 1, с. 215–218; пер., т. 1, с. 260–263; т. 2, с. 557; Рашид ад-Дин, т. 2, с. 121–122;]
Почему именно Бату? Дело в том, что Бату (ум. в 1255 г.) в то время пользовался наибольшим авторитетом и занимал главенствующее положение в роде Чингизидов. Хотя его старший брат Орда-Ичен был еще жив, тем не менее считалось, что „Бату всем царевичам старшой (ака)“ [Джувайни, пер., т. 2, с. 557]. Именно поэтому сообщает, в частности, Джузджани в своем „Табакат-и Насири“, после кончины великого хана Гуюка все съехавшиеся для решения вопроса о престолонаследии царевичи (кроме сыновей Чагатая, которые потребовали царство себе) согласились возвести на престол Бату и обратились к нему с таким предложением: „Тебе следует быть царем нашим, так как из рода Чингизхана нет никого главнее тебя; престол и корона и владычество прежде всего твои“. Бату ответил: „Мне и брату моему Берке принадлежит уже в этом крае (т. е. в Дешт-и Кипчаке) столько государств и владений, что распоряжаться им, краем, да вместе с тем управлять областями Китая, Туркестана и Ирана невозможно. Лучше всего вот что: дядя наш Тупи, младший сын Чингизхана, умер в молодости и не воспользовался царством, так отдадим царство сыну его и посадим на престол царский старшего сына его, Менгу-хана. Так как на престол посажу его я. Бату, то на самом деле владыкою буду я“ [Джузджани, т. 2, с. 1177–1181].
А вот как описывается ход сходки царевичей и военачальников после смерти Гуюка в „Юань ши“. Бату первый подал голос о возведении Мунке, старшего сына Тулуя от его старшей жены Соркуктани, на ханский престол. Но тут встал эмир Бала, посланник вдовы Гуюка, ханши Огул-Каймыш, и сказал:
„Некогда Угедей завещал, чтобы после него внук его Шилмынь (Ширамун) наследовал престол, что всем князьям и чинам известно. Ныне Шилмынь находится еще в живых, но выбор обращен на других: каким же останется Шилмынь?“ Тогда выступил Мугэ, младший брат Мунке, и так возразил на замечание Бала:
„Правда, было завещание Угедеево и кто посмеет противоречить оному? Но на прошлом съезде выбор Гуюка произведен ханшею Толигай-хана и вами. Итак, в то время вы сами нарушили помянутое завещание Угедея; теперь того же хотите обвинять в том?“ Бала ничего не мог ответить на это. Тогда слово взял Уланхада и сказал: „Мунке разумен и проницателен; это всем уже, известно; мнение князя Бату очень справедливо“. Все поддержали это предложение. Бату немедленно отдал приказ войскам. „Войска были согласны с ним, и сим образом утвержден выбор“ [История дома Чингисова, с. 305–306, 309].
Приведем теперь сообщения Джувайни и Рашид ад-Дина о сходке царевичей в Алакамаке в 1248 году. По призыву Бату в Алакамак (около гор Ала-Тау к югу от Или) съехалось со всех концов обширной империи великое множество царевичей, их родичей и вельмож; но все же некоторые из сыновей Чагатая и Угедея под разными предлогами на собрание не явились; не явилась и вдова Гуюка Огул-Каймыш, а ее сьновья, Коджа и Наку, только два дня пробыли в Алакамаке, но оставили там от своего имени вельможу Тимур-Кадака, уполномочив его присоединиться к какому бы то ни было решению царевичей. Все оставшиеся царевичи засвидетельствовали Бату, как самому главному в роде Чингизидов, свое уважение и готовность подчиниться его решению в вопросе о наследовании престола и регенте.
Бату остановил свой выбор на Мунке (по-тюркски Менту), старшем сыне Тулуя. „Мунке, — сказал Бату в своей речи на съезде царевичей, — видел своими глазами и слышал своими ушами Ясу и ярлык Чингиз-хана“; к тому же он видел добро и зло в этом мире, во всяком деле отведал горького и сладкого, неоднократно водил войска в разные стороны на войну; этот царевич сам по себе очень умен и даровит и подготовлен к царствованию. „При наличии его, — продолжал Бату, — каким образом кааном станет кто-либо другой? Тем более, что дети Угедей-каана поступили вопреки словам отца и не отдали власти Ширамуну и, преступив древний закон и обычай, не посоветовавшись с родичами, ни за что убили младшую дочь Чингизхана, которую он любил больше всех своих детей и называл Чаур-сечен. По этой причине каанство им не подобает“, — сказал Бату.
„Свою речь Бату закончил так: „Благо улуса, войска и нас, царевичей, заключается в том, чтобы посадить Мунке на каанство“. Все царевичи выразили одобрение и заключили письменное соглашение (дали подписку) в том, чтобы посадить царевича Мунке на престол. Также было решено великий курултай устроить на следующем году, а на время междуцарствия ведение государством поручить вдове Гуюка, Огул-Каймыш-хатун. Когда царевичи стали разъезжаться по своим станам и йуртам, Бату послал вместе с Менту своего брата Берке и своего старшего сына Сартака с тремя туманами (30 000) войска, дабы они в местности Онон и Керулен, которая была коренным йуртом Чингизхана, весной нового, 1249 года в присутствии всех царевичей, устроив курултай, торжественно посадили его на царский трон. Они отправились в путь от Бату. И Бату отправился в путь, в Поволжье, прибыл в свою орду и по обычаю предался веселью и забавам“ [Джувайни, изд., т. 1, с. 217–221, 223; пер., т. 1, с. 262–266; т. 2. с. 557–561; Рашид ад-Дин, т. 2, с. 80–81, 129–130; The Successors of Genghis Khan, p. 121, 200–203].
Потомки Угедея (за исключением нескольких царевичей) и большая часть чагатайских царевичей категорически отказались признать решение Бату о передаче ханства дому Тулуя, стали строить козни и препятствовать устройству курултая. „Вы, царевичи, — жаловалась, в частности, вдова Гуюка, Огул-Каймыш-хатун, — на прошлом курултае обещали и дали обязательство о том, что царская власть всегда будет принадлежать дому Угедей-каана и что никто не будет противодействовать его сыновьям, а теперь вы не держите слова“. Действительно, на курултае в августе 1246 г. имел место такой эпизод. После словопренья все согласились на возведение Гуюка на престол, а он, как это обычно бывает, отказывался, перепоручая это каждому царевичу, и ссылался на болезнь и слабость здоровья. Затем Гуюк сказал: „Я соглашусь на том условии, что после меня ханство будет утверждено за моим родом“. Все единодушно дали письменную присягу: „Пока от твоего рода не останется всего лишь кусок мяса, завернутого в жир и траву, который не будут есть собака и бык, мы никому другому не отдадим ханского достоинства“ [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 119, 138; The Successors of Genghis Khan, p. 181–182].
Однако апелляция вдовы Гуюка и ее сыновей к царевичам и военачальникам положительных результатов не возымела; тогда они и их сторонники замыслили вероломство.
В общем, передача престола и царства дому Тулуя не состоялась ни в 1249, ни в 1250 гг. Весной 1251 г. царевич Берке, все еще остававшийся в Монголии, извещал своего старшего брата Бату: „Прошло два года, как мы хотим посадить на престол Менгу-каана, а потомки Угедей-каана и Гуюк-хана, а также Йису-Менгу, сын Чагатая, не прибыли“. Ответ Бату был строг и лаконичен: „Ты его посади на трон, всякий, кто отвратится от Ясы, лишится головы“ [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 131; The Successors of Genghis Khan, p. 204].
Согласно Джувайни, лишь в июле 1251 года Берке удалось собрать курултай, на котором и состоялось торжественное провозглашение ханом царевича Мунке.
Таким образом, третье междуцарствие продолжалось больше трех лет и закончилось своеобразным переворотом: верховная власть над Монгольской империей перешла от потомства Угедея к потомству Тулуя.
Сразу же после торжества по случаю избрания нового хана последовал грандиозный процесс царевичей из рода Угедея и Чагатая, которым было предъявлено обвинение в составлении заговора с целью убить Мунке. 77 вельмож были казнены; род Угедея и род Чагатая подверглись жестоким репрессиям: почти все взрослые представители потомства обоих этих родов были уничтожены или отправлены в отдаленные области, где некоторые из них, как, например, царевич Ширамун, потом были тайно умерщвлены. Формально Улус Чагатая и Улус Угедея не были уничтожены, и там продолжали управлять члены этих домов, но в действительности вся власть в империи монголов перешла к домам Тулуя и Джучи [Бартольд, т. 1. с. 559–565; т. 2, ч. 1, с. 64–65].
Из других общеимперских событий времени правления великого хана Мунке (правила 1251–1259 г.) отметим отправку, согласно решенью курултая 1251 года, двух больших армий для завоевания всех остававшихся еще не завоеванными монголами земель на Ближнем и Дальнем Востоке: в Китай под руководством Хубилая и в Иран под главенством Хулагу, младших братьев Мунке-хана. В частности, Хулагу завоевал в течение 1256–1257 гг. Иран и, уничтожив в 1258 г. династию Аббасидских халифов с центром в Багдаде, создал здесь для себя и своих потомков особый монгольский улус (государство), правители которого приняли титул ильхана („хан племени“).
По словам Гильома Рубрука, совершившего путешествие в Монголию в 1253–1255 гг. и проведшего немало времени в ханской ставке, Мунке „был человек курносый, среднего роста, в возрасте сорока пяти лет“ [Рубрук, с. 140]. Он, как и многие другие члены „золотого рода“, страстно предавался любовным утехам и наслаждению вином и всякий раз устраивал в своем дворце попойки и кутежи, не считаясь с расходами. Его смерть была такая. Мунке отправился на войну в Китай; когда он осаждал там одну крепость, то „с наступлением лета и усилением жары у него из-за тамошнего климата начался кровавый понос и среди войска монголов появилась холера, так что многие из них умерли. Государь мира употреблял вино против холеры и проявлял в том большое постоянство“. Неожиданно ухудшилось состояние его здоровья, болезнь привела к кризису и он скончался под той злосчастной крепостью [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 147; The Successors of Genghis Khan, p. 228]. По Рашид ад-Дину, это случилось в 1257 году; по китайским известиям в 1259 г. В науке принята последняя дата. Тело Мунке привезли в Монголию и похоронили рядом с могилами Чингизхана и Тулуя.
Со смертью Мунке в конце 1259 г. кончился и период единства Монгольской империи. Мунке не назначил своего преемника, и борьба за престол на этот раз произошла между другими сыновьями Тулуя, а именно: четвертым его сыном Хубилаем и шестым сыном Ариг-Бугой. Хубилай в то время стоял с войском в Китае, а Ариг-Буга находился в Монголии. Царевичи и эмиры, которые состояли при Хубилае, не стали откладывать „дело о ханском престоле“ в долгий ящик, и тут же созвали сходку и так решили на своем совете: „Хулагу-хан ушел в область таджиков, род Чагатая далеко, род Джучи тоже очень далеко, а люди, которые находятся в союзе с Ариг-Букой, совершили глупость“; „если мы теперь кого-нибудь не поставим кааном, то как мы можем существовать?“ Посоветовавшись таким образом, все согласились и в год Обезьяны, соответствующий 658 году хиджры (1260 г.), в середине лета, в городе Кайпин посадили Хубилая на престол царства [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 160; The Successors of Genghis Khan, p. 252].
„Поспешное и неправильное избрание“ Хубилая (выражение В. В. Бартольда) вызвало смуту. Противники Хубилая в свою очередь провозгласили великим ханом Ариг-Бугу. Таким образом, в 1260 году мы в первый раз видим одновременно избрание двух великих ханов — Хубилая в Китае (Кайпине) и Арик-Бугу в Монголии (Каракоруме). Наиболее могущественные представители рода Чингизидов, Хулагу, глава ильханов, и Берке, глава Улуса Джучи, не приняли участия ни в том, ни в другом избрании. Но, как показывают монеты, чеканенные в Поволжье, Берке (правил в 1257–1267 г.) признал младшего претендента Ариг-Бугу законным наследником престола [Бартольд, т. 5, с. 504].
Между братьями разразилась война, в которой Ариг-Буга в конце концов потерпел поражение и в 1264 г. сдался Хубилаю. Формально ханом всей империи был объявлен Хубилай, который остался в Китае и перенес столицу Монгольской империи из Каракорума в Пекин (Хан-балык). Фактически же с этого времени Монгольская империя разделилась на четыре монархии, а „золотой род“ Чингизидов“ распался на несколько параллельных династий. Этими независимыми и враждовавшими друг с другом государствами были:
1. Государство в собственно Монголии и Китае с центром в городе Ханбалыке (современный Пекин), которым правил род Тулуя, четвертого сына Чингизхана, а именно: Хубилай-хан (правил в 1260–1294) и его потомки. Это государство получило китайское официальное имя — империя Юань.
2. Государство Хулагуидов, созданное в 1258 г. в Иране Хулагу-ханом (ум. в 1265 г.) сыном Тулуя; Хулагу и его преемники на троне носили титул ильхан („хан племени“), поэтому в исследовательской литературе монгольских правителей Ирана нередко называют-ильханами (Ильханидами). Государство Ильханов во время своего основания охватывало все страны от Амударьи до Индийского океана и от Инда до Евфрата, а также большую часть Малой Азии и кавказских стран.
3. Чагатайское государство, включавшее Мавераннахр (Среднеазиатское междуречье), Семиречье, Восточный Туркестан (Кашгария) и получившее свое название от имени второго сына Чингизхана — Чагатая (ум. в 1242 г.). В отдельные периоды в Средней Азии правили также потомки Угедея, третьего сына Чингиз-хана.
4. Золотая Орда, в состав владений которой входила вся Великая Степь (Дешт-и Кипчак — мусульманских источников) от Иртыша на востоке до Дуная на западе; этим государством, началом существования которого можно считать 1243 год, правили потомки Джучи (ум. в 1227), старшего сына Чингизхана.
Историческая судьба этих четырех монгольских государств сложилась по-разному. Потомство Тулуя, правившее в Китае (династия Юань), китаизировалось. Джучиды, Чагатаиды и Хулагуиды приняли ислам — веру своих подданных. Потомки Тулуя сохраняли власть в самой Монголии до XVII в., а в Китае они правили только до 1368 г., когда им на смену пришла династия Мин. Последний хан из прямых потомков Хулагу, Абу Саид, умер в 1335 г., и главная ветвь по мужской линии угасла; правда, и потом, до середины XIV в., на престол Ильханов возводилось еще несколько, происходивших большей частью из боковых ветвей, царевичей и даже одна царевна (Сати-бек, сестра Абу Сайда: правила в Азербайджане в 1338–1340 г.), однако они не были признаны повсюду; к 754/1353–54 г. власть потомков Чингизхана в Иране рухнула окончательно и государство Хулагуидов распалось.
Чагатайская держава в конце 40-х годов XIV в. разделилась на два государства — западное и восточное. В западных владениях — Мавераннахре (Среднеазиатское междуречье), род Чагатая потерял свое господство и фактическая власть находилась в руках тюрко-монгольских эмиров (беков), среди которых затем выделился эмир Тимур (годы жизни: 1336–1405) из отюреченного монгольского племени барлас. Дальнейшая история западной части Чагатайского государства (кстати, название чагатай было сохранено только за западным государством, государством Тимура, и его кочевым населением) сложилась так, что в Мавераннахре возникла династия Тимуридов, правившая страной до начала XVI в. В начале XVI в. государство Тимуридов было завоевано кочевыми племенами из Дешт-и Кипчака — узбеками, во главе которых стояли Шибаниды — потомки царевича Шибана, сына Джучи, старшего сына Чингиз-хана. Они основали в Средней Азии два государства — Бухарское ханство и Хивинское ханство. Государство, возникшее в восточной половине Чагатайского улуса, получило название Моголистан; там до конца XVII в. правили потомки Чагатая, действительные или мнимые.
Золотая Орда, государство Джучидов, в 30–60-х годах XV в. распалась и на ее развалинах появились Крымское ханство, Казанское ханство, Астраханское ханство, Сибирское ханство, Казахское ханство, а также ряд других самостоятельных владений. Дольше всего Чингизиды царствовали в Казахских степях (до середины XIX в.); поэтому вторая глава настоящего исследования посвящена казахским султанам.
Запомним эти справочного характера сведения о четырех монгольских государствах — они снимут ряд вопросов, которые могут возникнуть у непосвященного читателя при обращении к тексту нижеследующих разделов.
Небесный мандат Чингизхана.
Генеалогическое право. Власть от халифа.
Власть от Бога. Власть от народа.
Отец Чингизхана Есугей был только бахадуром („витязь“, „герой“; древний тюрко-монгольский титул) и никогда не имел при жизни ханского титула. Его сын Темучин, как уже упоминалось, дважды избирался ханом, около 1189 года и весной 1206 г. на всемонгольском курултае, который одновременно утвердил за Темучином титул Чингизхана. С целью обоснования прав Темучина, человека не принадлежавшего к правящему дому, на ханский титул была придумана легенда, будто его отец Есугей-бахадур был племянником последнего из монгольских каганов, Хутула-кагана, сына Хабул-кагана. Тогда Чингизхана, надо думать, вполне удовлетворяло такое прозаическое, чисто земное обоснование его власти над монголами: он знал, он видел собственными глазами, что людьми посажен на всемонгольский престол. Но вскоре произошли величайшие события, которые предопределили совсем иное толкование вопроса о праве Темучина на власть, а именно — создание Чингиз-ханом мировой державы.
Победы над столькими государями и народами, быстрые и громадные завоевания Чингизхана уверовали его в том, что сам он и его народ находятся под покровительством божественного Провидения. Да и „жители мира воочию убедились, что он был отмечен всяческой небесной поддержкой“ [Рашид ад-Дин. т. 1, кн. 2, с. 64].
Связь Неба и Чингизхана требовала скорейшего и вразумительного толкования. Прежнее обоснование прав Чингизхана на власть — родственная связь по боковой линии его отца с прежними каганами — в новом положении уже было недостаточным. Теперь надо было освободить фактическую самодержавную власть Чингизхана от всего земного юридического источника, поставить ее на более возвышенное основание. Им естественным образом стала идея о божественной предустановленности власти Чингиз-хана. Эта идея была мастерски воплощена в красочной легенде об Алан-Гоа, матери Бодончара, отдаленного предка Чингизхана.
Согласно легенде, Алан-Гоа, женщина красивая и очень знатного рода, была женой Добун-Мергена и имела от него двух сыновей по имени Белгунотай и Бугунотай. Добул-Мерген скончался в молодости. После того, как Алан-Гоа лишилась мужа, она без посредства брака и тесной связи с мужчиной произвела на свет трех сыновей — Бугу-Хадаги, Бухату-Салчжи и Бодончара; их мать забеременела от луча света, проникшего к ней с Небес через верхнее отверстие юрты. Белгунотай и Бугунотай, старшие сыновья, родившиеся еще от Добун-Мергена, стали втихомолку поговаривать про Алан-Гоа: „Вот наша мать родила трех сыновей, а между тем при ней нет ведь ни отцовских братьев, родных или двоюродных, ни мужа. Единственный мужчина в доме — это Маалих, Баяудаец. От него-то, должно быть, и эти три сына“.
Алан-Гоа узнала об этих их тайных пересудах. Тогда она посадила рядом всех пятерых своих сыновей и произнесла: „Вы, двое сыновей моих, Белгунотай и Бугунотай, осуждали меня и говорили между собой: „Родила, мол, вот этих троих сыновей, а от кого эти дети? Подозрения-то ваши основательны. Но каждую ночь, бывало, через дымник юрты, в час, когда светило внутри погасло, входит, бывало, ко мне светлорусый человек; он поглаживает мне чрево, и свет его проникает мне в чрево. А уходит он так: в час, когда солнце с луной сходится, процарапываясь, уходит, словно желтый пес. Что же болтаете всякий вздор? Ведь если уразуметь все это, то и выходит, что эти сыновья отмечены печатью небесного происхождения. Как же вы могли болтать о них, как о таких, которые под стать простым смертным? Когда станут они царями царей, ханами над всеми, вот тогда только и уразумеют все это простые люди“ [Сокровенное сказание, с. 80, 81; Рашид ад-Дин, т. 1, кн. 1, с. 10–14].
И вот теперь, по прошествии многих и многих лет, когда в политической жизни монголов настал переломный период, когда история сделала свой исторический вызов, „Небо с Землей сговорились“ и определили его, Темучина, потомка „отмеченного печатью небесного происхождения“ Бодончара, быть единственно законным правителем мира, „царем царей“. Таким образом, Чингизхан — государь божьей милостью. Он угоден Небу, его власть от Неба и потому для утверждения в своих правах на верховное руководство народами и странами он не нуждается в человеческих санкциях, в согласии и одобрении людей; более того, Чингизхан, как государь по повелению Неба — сам источник права на власть.
Идея о небесном мандате Чингизхана на правление земной империей без границ стала официальной идеологией Еке Монгол улуса [Скрынникова, 1989, с. 67–75; Скрынникова, 1992, с. 71–85; Кычанов, 1991, с. 150–151; Трепавлов, 1993, с. 62–67]. И, как показывают материалы источников, деятельность всех четырех великих ханов Монгольской империи — Угедея, Гуюка, Мунке, Хубилая — осуществлялась согласно принципам именно этой официальной идеологической доктрины, отчетливо провозглашавшей незыблемость власти Чингизхана и Чингизидов над ойкуменой и руководящую роль монголов над всеми прочими народами. Это положение хорошо иллюстрирует следующая фраза из письма великого хана Гуюка Папе Римскому от 1246 года: „Силою бога все земли, начиная от тех, где восходит солнце, и кончая теми, где заходит, пожалованы нам“ [см. Плано Карпини, прим. 217, с. 221].
Итак, согласно официальной идеологической доктрине древних монголов, легитимация власти Чингизхана жалована Небом. Источник же политической власти членов „золотого рода“ — генеалогия, а именно: их принадлежность к прямым потомкам Чингизхана по мужской линии. Понятие о наследственных правах потомков Чингизхана на верховную власть, по мнению академика В. В. Бартольда (т. 6, с. 44), ярче всего выражено в рассказе Рашид ад-Дина о вступлении Газан-хана в 1300 г. в Дамаск: Газан-хан будто бы обратился к жителям с вопросом: „Кто я?“ Они воскликнули: „Царь Газан сын Аргуна, сына Абага-хана, сына Хулагу-хана, сына Тулуй-хана, сына Чингизхана“. Потом Газан-хан спросил: „Кто был отец Насира?“ Они ответили: „Альфи“. Газан-хан спросил: „Кто был отцом Альфи?“ Все промолчали. Всем стало ясно, что царствование этого рода случайно, а не по праву, и что все являютя слугами знаменитого потомства предка государя ислама“ [Рашид ад-Дин, т. 3, с. 184].
Генеалогическое право Чингизидов на правление было закреплено политической традицией и безоговорочно действовало на всем пространстве покоренных монголами территорий, где только продолжали жить принципы официальной идеологии монгольской государственности. Даже такой завоеватель, как Тимур (правил в 1370–1405 г.), объединивший под своей властью Среднюю Азию и Персию, но не имевший никаких наследственных прав на верховную власть, принял только титул эмир (бек), возводил на престол подставных ханов из Чингизидов и называл себя представителем „обладателя престола“ (сахиб ат-тахт).
По мере распадения Монгольской империи и усиления местной элиты на территории некогда единой державы стали возникать самостоятельные владения, новые династии. По представлению эпохи, любая власть должна была иметь идеологическое обоснование. Владетель, не имевший возможности называть себя прямым потомком Чингизхана по мужской линии или не объявивший себя, как, например, Тимур, наследником державных прав Чингизидов, обычно противополагал идее монгольской наследственной власти идею египетского халифата или представление о божьей воле, как непосредственном источнике власти государя. Эта тема наиболее углубленно разработана акад. В. В. Бартольдом, особенно в двух его известных работах 1) „Теократическая идея и светская власть в мусульманском государстве“; 2) „Халиф и султан“. Ниже мы вкратце изложим главные выводы В. В. Бартольда, дополнив их соответствующими специфике нашей работы материалами.
Аббасидский халифат, т. е. вторая династия халифов (749–1258), прямых потомков Аббаса (ум. д. 653 г.), дяди пророка Мухаммада, был уничтожен в 1258 г. войсками Хулагу-хана, внука Чингиз-хана. Но мамлюкский правитель Египта Бейбарс (правил в 1260–1277 г.) счел необходимым для придания авторитета своей власти восстановить Аббасидский халифат и формально признать себя его вассалом. Некий беглец из Багдада, выдававший себя за одного из членов фамилии Аббасидов и пребывавший в Дамаске, был приглашен в Каир и в начале 1261 г. в торжественной обстановке провозглашен халифом под прозванием Мустансир. Бейбарс торжественно принес присягу новому халифу; со своей стороны халиф Мустансир утвердил Бейбарса султаном (светским правителем) всех мусульманских областей.
Египетский халифат просуществовал до 1517 г.; но в мамлюкском государстве аббасидские халифы, действительные или мнимые, не обладали никакой практической властью. Зато, по мусульманским понятиям, халиф оставался единственно законным главой всех мусульман, источником всякой власти в мусульманском мире, и признание египетского халифата считалось наиболее ярким признаком разрыва с монгольскими традициями. Из вассалов монгольских ханов, кто одним из первых обратился к египетскому халифу с просьбой об инвеституре и принес ему присягу был Мубариз ад-Дин Мухаммад (ум. в 1359 г.), основатель династии Музаффаридов в Южной Персии, эмир ильханов и муж монгольской царевны.
В Чагатайском улусе идея халифата нашла себе наиболее полное выражение в царствование Шахруха (1405–1447 г.), сына и преемника, Тимура, когда мусульманская государственная идея получила перевес над степной. При дворе Шахруха, в Герате, подставных ханов из Чингизидов не было; в официальных документах объявлялось, что постановления и законы Чингиз-хана отменены и что действует только шариат. Шахрух не обращался к египетскому халифу с просьбой об инвеституре: напротив, он сам хотел быть по возможности для всего мусульманского мира халифом и султаном ислама, которому сам Бог вручил власть над всеми правоверными мусульманами для их блага и для проведения в жизнь предписаний веры. Всем Мусульманским правителям от Индии до Египта и Малой Азии из Герата посылались грамоты с требованием, чтобы они признали себя наместником Шахруха, ввели его имя в хутбу (в пятничную молитву) и чеканили его на монетах [Бартольд, т. 2. ч., 1, с. 266–267; т. 6. с. 48–49].
Однако для политической истории региона столь громкие заявления и амбициозные притязания Шахруха не имели сколько-нибудь заметного значения ни в годы его царствования, ни после. Более того, сын Шахруха Улугбек (ум. в 1449 г.), который от имени своего отца правил в Самарканде, подобно Тимуру, по родству с Чингизидами называл себя гурганом (зятем ханского „золотого рода“), старался соблюдать, по крайней мере в военных делах, все законы, связывавшиеся с именем Чингизхана, назначая, по примеру Тимура, подставных ханов в Самарканде, и вообще правил в Мавераннахре в духе своего деда, который признавал, даже дорожил законами Чингизхана.
Один из стихов Корана гласит: „Скажи: „О Боже, царь царства! Ты даруешь власть, кому пожелаешь, и отнимаешь власть, от кого пожелаешь…“ [Коран, сура 3, стих 25/26]. Это положение основного источника мусульманского права, согласно которому никакие права по наследству или по завещанию не имеют значения для воли Бога, вручающего власть непосредственно своему избраннику, приводившийся светскими государями в ответ на притязания багдадских халифов (749–1258) еще в XIII в. (Бартольд, т. 6, с. 33, 45), особенно резко было выдвинуто в XV в. при преемниках Тимура.
Тимур завещал престол своему внуку Пир-Мухаммаду, но законного наследника предупредил другой внук Тимура, Халил-Султан. Когда Пир-Мухаммад обратился к нему с вопросом, по какому праву он присвоил себе наследство Тимура, завещанное другому, Халил ответил: „То же самое Высшее Существо, которое вручило власть Тимуру, вручило власть мне“ [Хафиз-и Абру, Зубдат ат-таварих, л. 54а: Бартольд, т. 6, с. 48]. В свою очередь и Шахрух, младший сын Тимура, который в конце концов сделался падишахом, одержав военную победу над Халилом и другими претендентами на верховную власть, также объяснял свой успех исключительно божьей волей.
Такое толкование источника власти вполне понятно. Исход вооруженной борьбы тогда считался выражением божьей воли, поэтому в жизни представление о божьей воле как непосредственном источнике власти государя часто сводилось к признанию права силы. Именно сила делала „божью волю“ осуществимой, и менее могущественный, менее удачливый оказывался исключенным из числа „божьих избранников“. Иными словами, власть, полученная государем непосредственно от Бога, в действительности всегда являлась узурпацией. Схема такой власти может быть выражена следующей формулой: „Держава — от Бога всевышнего, но причина утверждения на престоле — захват, факт завоевания“.
Обратимся теперь к оригинальной по своей формулировке государственной идее хивинского хана-историка Абу-л-Гази (правил в 1643–1663 г.). Идея эта особенно интересна тем, что в ней происхождение верховной власти объясняется не теологическими соображениями, как это обычно в сочинениях других мусульманских историков, а волею народа, который для сохранения порядка в обществе и ради общего блага добровольно отказался от своих суверенных прав в пользу одного человека в лице хана. Вот подлинные слова самого Абу-л-Гази: „Древний народ был благоразумнее, чем народ нынешний. Если бы народ, собравшись воедино, мог убить человека или изгнать грешника или если бы он мог сам возглавить какое-нибудь дело, то почему же он одного человека из своей среды провозгласил падишахом? Посадив его на почетное место в доме, народ отдает ему в руки свою волю“ [Шаджара-йи турк. с. 276]
Вопрос о том, оригинальна ли эта идея хивинского хана или же тут изложены основы европейской теории естественного права, добытые из третьих рук, остается открытым. В. В. Бартольд в своей работе 1912 г. был склонен рассматривать эту идею как оригинальное изобретение самого Абу-л-Гази [Бартольд, т. 6, с. 49–50]. Однако в 1926 году, учитывая десятилетнее пребывание Абу-л-Гази в Персии, он уже писал: „Не невозможно, что в Персии в то время были англичане, разделявшие взгляды Гоббса, и что таким образом эта теория, через третьи руки, дошла до Абулгази“ [Бартольд, т. 5, с. 187–188].
Но даже если считать теорию Чингизида Абу-л-Гази плодом знакомства с европейскими концепциями естественного права, а не оригинальным открытием хивинского историка, то и в этом случае последний должен был быть подготовлен к восприятию такой непростой социологической идеи. А это свидетельствует о том, что уровень развития исторической мысли в Средней Азии XVII в. был достаточно высок для того, чтобы сделать возможным подобное восприятие, пусть и в единичном случае.
„Шаджара-йи турк“ Абу-л-Гази был достаточно известным в Средней Азии сочинением. Тем не менее мы не имеем примера, который показывал бы, что эта для своего времени социально важная идея оказала на читателей сколь-нибудь заметное влияние; она, насколько известно, даже не отмечена мусульманскими историографами. В науке считается установленным, что новая теория может прокладывать себе дорогу в жизнь лишь тогда, когда есть в обществе силы, готовые не только прочитать и понять, но и готовые одобрить и поддержать ее. Сил, готовых „одобрить и поддержать“ новую теорию Чингизида Абу-л-Гази, в тогдашнем среднеазиатском обществе не было. В политической жизни страны тогда действовали те государственные идеи, которые были освещены религией или традицией, а именно: 1) представление о божественной воле как непосредственном источнике власти государя; 2) идея наследственной власти. Причем в Средней Азии и Казахстане наследственные права потомков Чингиз-хана на власть не только не потеряли значения во времена Абу-л-Гази (годы жизни: 1603–1664), но обаяние династии Чингизидов действовало несмотря на крутые политические перемены в регионе даже еще в начале XX века.
Древнемонгольская концепция верховной власти.
Церемония интронизации хана.
Права и функции царствующего хана.
Образ государя в мусульманских источниках.
Символы власти.
Согласно древнемонгольской концепции власти, верховная власть в государстве сосредоточена в лице хана и является наследственной в роду Чингизхана. Исключительное право на царство признается только за первыми четырьмя сыновьями Чингизхана от его старшей жены Борте — Джучи, Чагатай, Угедей, Тулуй — и их прямыми потомками, которые собственно и составляют алтан уруг („золотой род“) — правящую монгольскую династию. Единственный источник права на верховную власть — это воля „золотого рода“; высшим непосредственным выражением власти „золотого рсда“ является курултай — собрание царевичей и знати. Ханом может быть любой член алтан уруга, если он будет признан большинством „золотого рода“ достойнейшим по своим качествам и утвержден на курултае царевичей и высшей аристократии. Хан, права которого не основаны на признании его со стороны большинства „золотого рода“ и утверждении его на курултае — узурпатор и подлежит наказанию. Одно из постановлений Чингизхана, по словам Плано Карпини, гласило: „Всякого, кто, превознесясь в гордости, пожелает быть императором собственной властью без избрания князей, должно убивать без малейшего сожаления“ [Плано Карпини, с. 43]. Любой нечингизид, претендующий на сан хана, признается мятежником против воли Неба, а не просто обычным государственным преступником.
Монголами было запрещено давать своим государям и знати многообразные цветистые титулы, как то делают другие народы, в особенности мусульмане. Согласно Ясе Чингиз-хана, как ее излагают Абу-л-Фарадж и Джувайни, „тому, кто на царском троне сидит, один только титул приличествует — хан или каан. Братья же его и родичи пусть зовутся каждый своим первоначальным, личным, именем“ [Вернадский, 1939, с. 43, 54].
Этот пункт Ясы соблюдался достаточно строго, и, насколько известно, все монгольские ханы до и после вступления на престол носили одно и то же имя. Правда, есть отдельные случаи, когда уже царствующие Чингизиды принимали второе, мусульманское, имя. Так, например, Чагатаид Тармаширин (правил в 1330–1334 г.), будучи ханом, принял ислам и стал называться Султан Ала ад-Дин; Джучид Узбек-хан (правил в 1313–1341 г.) в 1321 году принял ислам, а заодно и мусульманское имя — Султан Мухаммад. Кстати, именно с этого времени, с середины XIV в., арабское слово султан сделалось в улусах Джучи и Чагатая титулом каждого члена династии, происходившей от Чингизхана.
Итак, правовым основанием для получения сана хана служили принадлежность претендента к „золотому роду“ и воля большинства Чингизидов и высшей аристократии. Царствующий род как бы делегировал одного из своих членов на исполнение определенных функций, наделив его известными правами. Ниже рассмотрим вопросы о прерогативах и функциях государя, но прежде для полноты сведений дадим описание церемонии интронизации хана у древних монголов.
Хотя по видимости все вопросы престолонаследия решались на курултае, однако в действительности обсуждение и признание прав соответствующего кандидата на престол происходили на сходках царевичей заранее, еще до начала работы собственно курултая (см. выше, раздел 2). На всемонгольском курултае, как отметил В. В. Бартольд, происходил только акт провозглашения хана, торжественной присяги и торжественного восшествия его на престол. Все это сопровождалось определенной церемонией.
Всемонгольский курултай для торжественного утверждения нового суверена созывался старшим членом царствующего рода или временным правителем государства (регентом). Время его созыва определялось заранее и оповещалось по улусам через гонцов. В назначенный срок и в определенное место со всех концов обширной империи съезжались царевичи, дяди и двоюродные братья царевичей, царевны, зятья-гурганы, влиятельные нойоны и старшие эмиры, должностные лица, а также покорные монголам цари и правители; и все они являлись туда в нарочитом множестве, со свитой и челядью, с большими дарами и приношениями.
Прибывшие на курултай высокие гости размещались в шатрах, число которых достигало тысячи, и были заняты удовольствиями и развлечениями. А тем временем звездочеты делали свои астрологические наблюдения и по гороскопу выбирали благоприятный для интронизации хана день.
Царевичи же, во главе с самым старшим по возрасту из присутствующих членов царствующего рода и наиболее влиятельные эмиры (нойоны) и сановники собирались в отдельном шатре и вели разговоры о делах государства и царствования. Курултай, на котором провозглашался новый суверен, длился по нескольку недель (например, курултай 1229 года — сорок дней, курултай 1246 года — более четырех недель и т. д.). Участники такого курултая, согласно рассказу Джувайни (изд., т. 1, с. 147; пер., т. 1, с. 186), „каждый день надевали новую одежду другого цвета“. По свидетельству Плано Карпини, в первый день курултая 1246 года, когда великим ханом провозгласили царевича Гуюка, „все одеты были в белый пурпур, на второй — в красный, и тогда к упомянутому шатру прибыл Куйюк; на третий день все были в голубом пурпуре, а на четвертый — в самых лучших балдакинах“ [Плано Карпини, с. 74].
Церемония интронизации хана происходила в специально возведенном по такому случаю шатре, который, согласно Плано Карпини (с. 76), монголы называли „Золотой Ордой“. После того как завершались долгие словопренья (когда присутствующие хвалили кандидата на престол, а тот, „как это обычно бывает“, отказывался, перепоручая это каждому царевичу) и наступал выбранный звездочетами благоприятный день, совершался сам акт торжественного восшествия избранника на престол и торжественной присяги. Все присутствующие, по обычаю, обнажали головы, развязывали пояса и перекидывали их через плечо. Двое самых старших по возрасту членов ханского рода брали за руки избранника и усаживали на „престол верховной власти и подушку царствования“.
По рассказу доминиканца Симона Сен-Кентина, который передает здесь слова Бенедикта, спутника Плано Карпини, перед избранником, сидящим на троне, царевичи клали меч и говорили: „Мы желаем, мы просим, мы приказываем, чтобы ты владычествовал над всеми нами“. А кандидат на престол верховной власти так обращался к присутствующим: „Если вы хотите, чтобы я царствовал над вами, то готовы ли все до одного делать то, что я прикажу, приходить, когда бы я ни позвал, идти туда, куда я пошлю вас, предать смерти всякого, кого я прикажу?“. Присутствующие отвечали, что они готовы. Тогда избранник говорил: „Мой приказ будет мой меч“. С этим они все соглашались. Затем кандидата на престол царствования сажали на белый войлок, говоря ему: „Смотри вверх и познай бога, и смотри вниз и увидишь войлок, на котором сидишь. Если ты будешь хорошо управлять своим царством, будешь щедр и будешь поступать справедливо, и почитать каждого из князей соответственно его рангу, то будешь царствовать во славу, весь мир преклонится перед твоим правлением и господь пошлет тебе все, что ты пожелаешь в сердце твоем. Но если ты будешь делать противное, то будешь несчастен, отвержен и беден так, что этот войлок, на котором ты сидишь, не будет оставлен тебе“. После этих слов царевичи сажали на войлок также жену коронуемого принца и вместе с ними обоими, сидящими там, поднимали вверх несколько раз и громогласными криками провозглашали: „Император и императрица всех татар“ [цит. по кн.: Путешествия в восточные страны, с. 219, прим. 207].
Все собравшиеся как внутри огромного шатра, „Золотой Орды“, так и вне ставки вместе с царевичами девять раз (так по Рашид ад-Дину: по Джувайни — три раза) преклоняли колени и вновь громогласно выкрикивали имя нового хана. Затем царевичи и высшая знать давали письменную присягу в верности новому суверену. По выходе из шатра совершали троекратное поклонение солнцу. А после все принимались за чаши и неделю, другую занимались пиршествами [Джувайни, изд., т. 1, с. 147–148, 206–207; пер., т. 1, с. 186–188, 251–252, 567–568; Рашид ад-Дин, т. 2, с. 19, 119, 132–133].
Небезынтересно отметить, что монгольский обряд избрания нового хана сохранялся примерно в той же форме у казахов и узбеков Средней Азии до конца XIX в. Вот описание церемонии торжественного провозглашения нового хана у казахов XIX в., которое дает А. И. Левшин (1799–1879). Для избрания нового хана назначалось определенное время и место, куда собирался народ и где открывались „частные совещания“ и „маленькие круги для решения, кого избрать себе главою и кому поручить быть представителем каждой толпы в верховном совете знатнейших правителей народных“. Когда число прибывших на церемонию людей считалось „довольно велико“, назначалось „решительное общее собрание“; тогда расстилались рядами ковры и войлоки, на которых султаны, старейшины, бии и родоначальники размещались по старшинству, знатности и власти; а простой народ становился за ними сзади. „Почетнейшие по летам и опытности“ открывали курултай, смелые оживляли оное, сильнейшие давали направление собранию; и, наконец, все вместе вели оживленные словопренья, которые продолжались два, три и более дней. Когда кандидат на престол получал согласие большинства султанов и знати на царствование, наиболее влиятельные лица ханства из султанов и биев объявляли ему о том, сажали его на „тонкий белый войлок“ и трижды приподнимали войлок за концы, провозглашая: „Хан! Хан! Хан!“. Едва белый войлок с ханом касался степной травы, как он снова подхватывался подбегавшей толпой, которая вновь поднимала и опускала войлок на землю. Затем белый войлок, служивший как бы троном, разрывали на мелкие части, и всякий старался унести лоскуток как память того, что он был участником торжественного провозглашения хана. Этот обряд вознесения на белом войлоке (в тюркоязычных источниках: хан кутармак; в ираноязычных источниках: хан бар даштан), начинавшийся торжественно и упорядоченно, завершался шумным многодневным пиршеством [Левшин, 1832, ч. 3, с. 126–127].
Царствующий хан являлся верховным носителем светской власти в государстве. Ханская власть традиционно рассматривалась как гарант общего блага, стабильности и правопорядка в обществе. Эта идея выражена, например, у Хамдаллаха Мустауфи Казвини (годы жизни: 1280–1350) такой максимой: „Если бы не султан, то люди съели бы друг друга“ [Зайл-и Тарих-и гузида, с. 109]. В общих чертах характер ханской власти в обществе определяется в средневековых источниках так: хан обязан заботиться о своих подданных и войске „как мать“ о своих детях, а подданные и войско должны считать государя „отцом для себя“ и искренне ему повиноваться, верно служить и жертвовать своими жизнями для поддержания его власти. Если же говорить конкретно, то власть хана определялась известными правами и была связана с исполнением ряда функций. Этих прав и функций хана было по меньшей мере пять. Вот их перечень.
1. Хан как глава царствующего рода и верховный сюзерен всех подданных государства имел верховное право распоряжаться всей территорией страны, всеми землями, принадлежавшими улусам, право, которое было следствием его основной функции и главной обязанности — вооруженная охрана страны от внешних врагов.
2. Хану принадлежало право объявления войны и заключения мира, бывшее следствием его функции верховного руководителя войск.
3. Хану принадлежало верховное право переговоров с иностранными государствами, что являлось следствием его функции определять внешнеполитический курс государства.
4. Хану принадлежало право убить или оставить в живых своего подчиненного — право, бывшее следствием его функции верховного судьи.
5. Наконец, хану принадлежало право издавать законы и обязательные для всех членов общества приказания — право, бывшее следствием его функции сохранять существующее общественное устройство и порядок.
Приведем теперь примеры из источников, характеризующие единоличную верховную власть монгольского хана. „Было не в обычае, — пишет Рашид ад-Дин, — чтобы кто-либо переиначивал решение и указ каана, а тот, кто бы это совершил, являлся бы преступником…“ [Рашид ад-Дин. т. 2, с. 12]. Более развернутую характерист ику власти монгольского хана дает Плано Карпини: „Император же этих татар имеет изумительную власть над всеми. Никто не смеет пребывать в какой-нибудь стране, если где император не укажет ему. Сам же он указывает, где пребывать вождям, вожди же указывают места тысячникам, тысячники сотникам, сотники же десятникам. Сверх того, во всем том, что он предписывает во всякое время, во всяком месте, по отношению ли к войне, или к смерти, или к жизни, они повинуются без всякого противоречия…“ [Плано Карпини, с. 45].
Понятно, конечно, что власть хана лишь в редких случаях достигала описанной выше полноты. В ряде случаев хану приходилось делить верховную власть с какими-либо другими политическими силами внутри государства или с отдельным, наиболее могущественным членом „золотого рода“ (этой теме посвящена специальная работа: Трепавлов, 1991, с. 249–278). В истории чингизидских улусов были периоды, когда одновременно правило даже несколько соправителей. Так, после смерти золотоордынского хана Менгу-Тимура (по одним известиям в 1280 году; по другим — в 1282 году), внука Бату, на престол воссел его брат Туда-Менгу. Сыновья Менгу-Тимура, Алгу и Тогрыл, и сыновья Тарбу, брата Менгу-Тимура, Тула-Буга и Кунчек, по словам Рашид ад-Дина, „свергли Туда-Менгу с престола под тем предлогом, что он помешанный, и сами совместно царствовали пять лет“ [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 83].
Однако здесь следует особо подчеркнуть, что как приведенный пример „совместного царствования“ четырех Чингизидов вместо здравствующего хана Туда-Менгу (ум. в 1287 г.), так и известные исторические примеры двоевластия являются лишь следствием практического развития конкретных событий, каждого данного обстоятельства и не отражают таким образом норму политического порядка в Еке Монгол улусе и государствах Чингизидов (Золотой Орде, государстве Чагатаидов, Хулагуидов). Нормой политического порядка в Еке Монгол улусе и государствах Чингизидов было единовластие; все случаи двоевластия и „совместного царствования“ нескольких Чингизидов следует рассматривать как отступление от этого порядка.
Словом, перечисленные выше права и функции царствующего хана были общие. Реальная же власть каждого отдельного хана была персональна и в значительной степени зависела от его личностных качеств и индивидуального обаяния, так сказать, от его царственного облика. Тут мы подошли к излюбленной средневековыми историографами теме — образ идеального государя. Для полноты сведений приведу основные положения их учения; думаю, что они будут прочитаны без скуки.
Удел царей — управлять своим государством; а „дело престола и царства — дело трудное“, говорится в источниках. Поэтому важно, чтобы цари, превосходя прочих людей положением, превосходили их также величием. А величие государей заключается в превосходстве их высокой природы, что проявляется в ряде признаков. Разные средневековые авторы как мусульманские, так монгольские и китайские, писавшие о чингизидских улусах, дают примерно одинаковый перечень ханских пороков и добродетелей. Добродетели: мужество, доблесть, справедливость, щедрость, великодушие, благоразумие, удачливость, умение вникать в связь обстоятельств и измерять собственные силы, слушать одинаково хорошее и плохое, слова правды и лжи и т. д. В источниках, соответственно, два типа правителей: первый — образцовых, пользовавшихся особой популярностью благодаря своим положительным качествам; второй — непопулярные, ставшие одиозными, правители.
В первую группу можно включить, например, Хайду, Мухаммада Шейбани-хана, его племянника Убайдулла-хана, хана казахов Касима, его сына Хакк-Назар-хана и т. д.
Хайду (ум. в 1301 г.) — сын Каши, внук Угедей-хана. Как установил В. В. Бартольд, он был фактическим основателем самостоятельного монгольского государства в Средней Азии и, по общему мнению средневековых авторов, отличался исключительной храбростью, щедростью, справедливостью; с дарованиями полководца Хайду счастливо соединял холодную расчетливость политика. Сын и внук алкоголиков, он отличался едва ли не от всех Чингизидов тем, что, по словам его современника Рашид ад-Дина, никогда не пил ни вина, ни кумыса.
Убайдулла-хан (правил в Бухаре с 1352 г., стоял во главе всех узбеков с 1533 г., умер в 1539 г.) — сын Махмуд-султана, сводного брата Мухаммада Шейбани-хана, завоевателя государства Тимуридов. Он был прост в обращении, по-царски щедр, в битве превосходил всех храбростью; обладая военными талантами и будучи настоящим вождем кочевых узбеков, Убайдулла-хан свободно владел арабским и персидским языками, на которых писал стихи и прозаические трактаты, равно как и на своем родном тюрки. Он считался идеальным правителем в духе мусульманского благочестия.
Характеристики Мухаммаду Шейбани-хану, Касим-хану и другим, пользовавшимся особой популярностью государям, будут приведены дальше, во второй главе настоящего исследования. Здесь достаточно лишь отметить, что, согласно представлениям эпохи, идеальный правитель — это тот, кто, говоря словами Шараф ад-Дина Али Йазди (ум. в 1454 г.), является „в одно и то же время бичом своих врагов, идолом своих солдат и отцом своих подданных“.
Ко второй группе (непопулярные, ставшие одиозными правители) можно отнести, например, Тимур-Малик-хана, Азиз-хана, Шах-Бурхан-хана и т. д.
Тимур-Малик-хан: по одним источникам был сыном Урус-хана, по другим — Мухаммад-хана; он стал ханом после смерти Токтакия-хана в 1377 году. Тимур-Малик-хан был большим любителем наслаждений, постоянно предавался пьянству и разгулу, спал до полудня. Правление Тимур-Малика, пьяницы и бездельника, было недолгим; вскоре он потерял свою власть, а заодно и жизнь.
Азиз-хан — Джучид, правил в Сарае, столице Золотой Орды, в 1360-х годах. Он вел развратный образ жизни, за что подвергся упрекам шейха Сайид-Ата, потомка Ахмада Ясави. Хан послушался шейха и выразил раскаяние, но через три года вновь вернулся к прежнему образу жизни и был убит.
Шах-Бурхан-хан — Шибанид, сын Абд ар-Рахим-султана, внук вышеупомянутого Убайдулла-хана. В 957/1550 г. его возвели на престол в Бухаре. Он же все время не отнимал губ от чаши с вином и постоянно пьянствовал, будучи беспечен относительно охранения государства и забот о положении войска и подданных. Совершенно никого не боясь, он открыто совершал неодобрительные поступки, так что все сошлись на мысли о его устранении, и он был устранен.
Словом, в государственной жизни персональный фактор был велик и общественная идеология придавала большое значение личности государя. Вот еще один пример в дополнение к уже приведенным выше. После смерти хивинского хана Агатая (около 1553 г.) встал вопрос о том, кого из двух братьев, Иш-султана или Дост-султана, возвести в ханы. Иш-султан был храбр в битвах, не жалел своего добра своим нукерам (слугам), но был с посредственным умом, со слабой правоверностью, с беспредельной дерзостью; на любовные утехи он был падок и постоянным его занятием было волокитство за хорошенькими женщинами и девицами. Эти отрицательные качества Иш-султана явились причиной того, что ему было отказано в престоле; и на трон царствования воссел его брат Дост-султан, человек с качествами факира и дервиша, т. е. с качествами мусульманского мистика [Шаджара-йи турк, изд., т. 1, с. 234].
Итак, действовавшая в рассматриваемую нами эпоху система давала в руки хана огромную власть, фактически бесконтрольную. Но всякий раз каждый отдельный правитель имел лишь тот объем власти, который давали ему его личные качества, врожденные добродетели. Если государь был сильной личностью, то его власть была абсолютной и решающее слово всегда оставалось за ним, даже если он действовал вопреки мнению своего окружения; едва ли не единственным ограничением воли могущественного хана-Чингизида служила Яса Чингизхана. Если же хан был слабым, заурядным человеком, то „и ртом и языком и волею“ его правило его ближайшее окружение в лице какого-нибудь „умного атабека“, „энергичного инака“ и т. п.; но, чаще всего, фактическая власть в государстве в таком случае принадлежала могущественнейшему из султанов, который нередко также принимал ханский титул; бывало и так, что в одном государстве в одно и то же время титул хана носило сразу несколько султанов. Поэтому у авторов, хорошо знавших положение дел в чингизидских улусах, можно встретить уточнение, что именно такой-то „сейчас является старшим ханом“ (по-тюркски: улуг-хан, катта-хан; по-персидски: хан-и бузург, хан-и калан), а такой-то „младшим (малым) ханом“ (по-тюркски: кичик-хан; по-персидски: хан-и хурд): для обозначения же „мелких ханов“ в источниках употребляется термин келте-хан (келте — персидское слово и означает: старый, потерявший свою силу зверь; куцый, с отрубленным хвостом; короткий, мелкий, негодный, ничтожный). К этой теме мы еще вернемся во второй главе настоящей книги.
Чингизид, облеченный титулом хана, чеканил со своим именем монету (право, которое тогда считалось одним из основных признаков независимого государя) и был окружен многими другими внешними знаками отличия. Местопребывание хана (ставка) называлось орду (орда). Шатер хана размещался отдельно от других, в самом центре лагеря, выделялся величиной и роскошью и охранялся особой гвардией. Прочие шатры разбивались лишь потом и около ханского двора; причем каждый член царствующей фамилии, каждый придворный чин и военачальник знал точно место своего шатра, соответствовавшее его положению и званию, т. е. направо или налево от шатра хана, в первом, втором или третьем ряду он будет жить в орде. Вот как, к примеру, описывает Гильом Рубрук орду Бату-хана (ум. в 1255 г.). „Итак, когда я увидел двор Бату, я оробел, потому что собственно дома его казались как бы каким-то большим городом, протянувшимся в длину и отовсюду окруженным народами на расстоянии трех или четырех лье. И как в Израильском народе каждый знал, с какой стороны скинии должен он раскидывать палатки, так и они знают, с какого бока двора должны они размещаться, когда они снимают свои дома с повозок. Отсюда двор на их языке называется ордой, что значит середина, так как он всегда находится по середине их людей, за исключением того, что прямо к югу не помещается никто, так как с этой стороны отворяются ворота двора. Но справа и слева они располагаются, как хотят, насколько позволяет местность, лишь бы только не попасть прямо пред двором или напротив двора“ [Рубрук, с. 119].
Порядок размещения людей в орде подробнее всего описывается в книге Мухаммада ибн Хиндушаха Нахчивани „Дастур ал-катиб фи тайин ал-маратиб“, законченной вчерне в 1360 г. В разделе „О назначении йуртчи“ он пишет так: „Одно из главнейших дел нужных для государства и управления делами султанства то, что государю в летовках и зимовках, на привалах, станциях и охотничьих стоянках, и вообще в каждом месте, где он остановится, отводится определенный йурт, с тем, чтобы царевичи, эмиры, везиры, инаки и государственные сановники и сподвижники его величества, увидев этот йурт, знали каждый, где его собственный йурт и где остановиться; пока не назначен йурт государя, до тех пор и их йурт не определяется. Так, например, царевичи располагаются по правую сторону и близ государя. Улусные эмиры также располагаются по правую сторону, которую называют „бараунгар“; везиры же и члены дивана располагаются на стороне „джаунгар“, т. е. по левую сторону царского йурта; инаки — вокруг государя, а сановники государства, если они из тюрок, идут в йурт эмиров, а если они из таджиков, то — в йурт везирей. Битикчии, сайиды, казии, имамы и муллы останавливаются перед (походною) соборною мечетью…“ [Мухаммад ибн Хиндушах, л. 232б-233а].
При представлении хану соблюдались определенные формы придворного этикета: представляемый должен был снять с себя оружие, не касаться порога и веревок шатра, говорить с ханом, преклонив колено и т. д. Этикеты монгольского двора, придворные празднества и церемонии с той или иной степенью полноты описаны у Плано Карпини, Гильома Рубрука, Ибн Баттуты и др. Не вдаваясь в подробности, отмечу лишь, что ханский двор (орду) являлся не просто политическим центром государства, но он одновременно служил и своеобразным государственным университетом, где проходили свою школу государственные мужи. Рассказывается, что был некий неотесанный человек по имени Элджидай, который, нарушив обычай, вступил в связь с наложницей своего старшего брата Илукз-нойона. Илукэ хотел убить брата, но тот убежал от него и прибыл к Угедей-хану (правил в 1229–1241 г.). Угедей попросил его у Илукэ, и Илукэ подарил его хану. Этот Элджидай постоянно ходил в ханской ставке, пишет Рашид ад-Дин, „изучил правила хорошего тона, придворные обычаи и искусства и постепенно превратился в уважаемого эмира“ [Рашид ад-Дин, т. 1, кн. 1, с. 95].
Во время торжественных церемоний хан восседал на троне, который также являлся одним из основных символов верховной власти. Согласно описанию китайских авторов, трон Чингизхана был „как сиденье проповедника в буддийском монастыре и также украшен золотом“ [Мзн-да бзй-лу, с. 187, прим. 405]. А вот трон внука Чингиз-хана Гуюка (правил в 1246–1248 г.) представлял собой настоящее произведение искусства. Трон размещался внутри огромного шатра из пламенно-красного пурпура на высоком помосте из досок; он был „из слоновой кости, изумительно вырезанный; было там также золото, дорогие камни, если мы хорошо помним, — вспоминает Плано Карпини, — и перлы; и на трон, который сзади был круглым, взбирались по ступеням. Кругом этого седалища были также поставлены лавки, где госпожи сидели на скамейках с левой стороны, справа же никто выше не сидел, а вожди сидели на лавках ниже, притом в середине, прочие же сидели сзади их“ [Плано Карпини, с. 77]. Этот замечательный трон, по словам Плано Карпини, был сделан одним из пленных русских мастеров по имени Козьма. Исключительной роскошью отличалась орда Хулагуида Газан-хана (правил в 1295–1304 г.) и орда Джучида Узбек-хана (правил в 1313–1341 г.). В частности, трон Газан-хана был „золотой“ и усыпан жемчугом и яхонтами; он размещался внутри „золотой палатки“, поэтому ставка Газан-хана называлась „Орду-и заррин“ („Золотая орда“, „Золотая ставка“). Над постройкой „золотой палатки и золотого престола“, по свидетельству Рашид ад-Дина, везира и историографа Газан-хана, в течение трех лет трудилась большая группа знаменитых мастеров и искусных зодчих [Рашид ад-Дин, т. 3, с. 189–190].
Не всегда ханский трон представлял собой деревянное богато украшенное кресло с ножками. Для многих государей троном служила установленная на возвышении подушка, устланная богато вышитой золотом и украшенной драгоценными камнями подстилкой. Сзади и по бокам ее, чтобы было на что опереться, ставили вертикально также три хорошо набитые круглые подушечки. Поэтому в сочинениях средневековых мусульманских авторов нередко можно встретить выражения типа: такого-то усадили на „четырехподушечный Престол“; такой-то утвердился на „подушке царствования“ и т. п. В источниках упоминается также „походный трон“ (тахт-и раван); он представлял собой нечто вроде балдахина с колонками, раскрашенными и позолоченными, который может закрываться при плохой погоде.
Внешних символов царской власти было немало. Автор настоящих строк не ставит перед собой задачу дать их полный перечень с историческими примерами; но напоследок упомяну здесь еще о двух важных символах власти — знамени и хутбе. Знамя хана водружалось в ханской ставке. У Чингиз-хана, согласно известиям средневековых авторов, было большое совершенно белое знамя; у Мухаммада Шейбани-хана, основателя государства Шибанидов в Средней Азии, также было белое знамя. На знамени некоторых государей имелись изображения, надписи и т. п. В частности, на знамени главы династии Кара-коюнлу, или туркмен Черного барана (1378–1469), было изображение черного барана, откуда, между прочим, и название этой династии. Высшее число знамен, которое могло быть у одного хана, было девять. Девять знамен было, кстати сказать, у Чингизхана, у первых казахских ханов, у верховного предводителя моголов Чагатаида Махмуд-хана (правил в 1487–1508 г.).
Хутба — проповедь по пятницам и в праздничные дни в мечети с упоминанием имени царствующего государя, на которого призывалось благословение божье. Право хутбы принадлежало сначало исключительно халифу. Со второй половины IX в. это право, считавшееся в мусульманском мире основным внешним признаком независимого государя, стали присваивать себе местные мусульманские владетели, а с XIV в., по мере того как ислам становился официальной религией в западных монгольских улусах, — и Чингизиды. В редких случаях делали поминания также покойных мусульманских владетелей рядом с живым государем, в память каких-либо великих заслуг этих лиц, вроде того, как было постановлено поминать на хутбе Хулагуида Газан-хана при его преемнике Улджайту-хане (правил в 1304–1316 г.) и умершего Шибанида Убайдулла-хана (правил в 1533–1339 г.) как идеального правителя в духе мусульманского благочестия.
Сословие султанов составляли очень разные люди. И, конечно, не каждый раз ханом выбирался самый храбрый, умный и щедрый из них. Да и природа каждого султана, сделавшегося ханом, проявлялась по-разному. Бывало, ничем особым от своих собратьев не отличавшийся султан, становился отменным ханом; а бывало и так, что добрый и справедливый в начале своего царствования правитель впоследствии превращался в крутого тирана. Испытание властью — одно из самых тяжких испытаний, и вхождение во власть — это обычно путь в неизведанное. Но все же было немало правителей, которые еще с отроческого возраста проникались искренним желанием осуществить идеал справедливого царя. И это настроение замечательно метко передают слова потомка Бабура, Великого Могола Ауренгзеба (правил в 1659–1707 г.): „…родившись по воле Провидения сыном государя и предназначенный для престола, я рожден не для себя одного, но для общественного блага, чтобы доставить моим подданным покойную и счастливую жизнь, поскольку это совместимо с правосудием, высшей властью и безопасностью государства“ [Бернье, с. 136].
Принцип престолонаследия.
Порядок преемства власти.
Формы перехода верховной власти.
Узурпация власти.
Формулы обоснования узурпации.
Подставные ханы и ханы-самозванцы.
Выше (раздел 2) мы рассмотрели обстоятельства восшествия на престол первых четырех преемников Чингизхана, источники права на власть, и можем обоснованно утверждать, что в Еке Монгол улусе (таково было официальное название государства монголов с 1211 г.) единственно правовым основанием для получения сана хана служила принадлежность претендента к „золотому роду“, однако четкого законодательства о престолонаследии не существовало. Сам основатель монгольской династии Чингизхан был за то, чтобы власть в государстве переходила в руки самого достойного члена „золотого рода“, к какому бы из четырех царских домов (дом Джучи, Чагатая, Угедея, Тулуя) он ни принадлежал. Свою приверженность именно к наследственно-династическому принципу передачи верховной власти независимо от степени родства нового суверена с предыдущим он со всей определенностью высказал еще в 1219 г. Когда на совещании перед походом на земли современного Казахстана и Средней Азии Чингизхан назначил Угедея своим наследником, Угедей выразил опасение, что его дети и внуки будут люди без достоинств и не смогут наследовать престол. Чйнгиз-хан сказал: „Если у Угедея народятся такие потомки, что хоть травушкой-муравушкой оберни — коровы есть не станут, хоть салом окрути — собаки есть не станут, то среди моих-то потомков ужели так-таки ни одного доброго и не родится?“ [Сокровенное сказание, с. 186].
Назвав еще при жизни наследником престола Угедея, Чингизхан тем самым узаконил право правителя по своей воле назначать себе преемника, а заодно определил и предпочтительную форму преемственного порядка власти от одного члена „золотого рода“ к другому — политическое завещание. Великий хан Угедей (правил в 1229–1241 г.) в вопросах о престолонаследии во всем следовал своему отцу.
В правление великого хана Гуюка (1246–1248) мы видим в жизни Монгольской империи принципиальное политическое новшество — попытку закрепления верховной власти за представителями исключительно одной семьи — семьи Гуюка. Вспомним его памятное обращение к царевичам и военачальникам на курултае 1246 года: „Я соглашусь принять престол на том условии, что после меня каанство будет утверждено за моим родом“. Он же, Гуюк-хан, первым в истории Монгольской империи определил порядок прямого наследования — от отца к сыну, выразив это четкой и лаконичной формулой: при жизни сына царство не может перейти к внукам [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 119].
Однако и семейно-клановый принцип передачи власти не стал у Чингизгидов общепризнанным. После смерти Гуюка, сына Угедея, царевич Бату, который, как и его дед Чингизхан, придерживался принципа выборности великого хана из среды наличных Чингизидов по их личностным качествам, пользуясь своим главенствующим положением в империи, добился в 1251 г. передачи царской власти дому Тулуя, четвертого сына Чингизхана.
Словом, в государственной жизни Монгольской империи уже в начальных этапах ее истории главной проблемой была проблема соотношения между правом и силой, что в свою очередь явилось естественным следствием отсутствия в стране строго фиксированных правил о порядке избрания хана. Такое состояние дела приводило к тому, что после смерти каждого государя разворачивалась борьба за престол между отдельными партиями царевичей и эмиров; причем, каждая из соперничающих сторон обосновывала свои права на власть как единственно законные. Столкновение разных прав было результатом того, что право на власть могло выражаться в различных порядках.
Мы уже знаем, что политическим идеалом Чингиз-хана, завещанным им своим потомкам, был порядок выборности, согласно которому на престол ханства возводится (самый) способный и порядочный из членов „золотого рода“, которого царевичи и знать признают за благо. При таком порядке преемства власти все зависело от обстоятельств, и провозглашение хана обычно совершалось путем интриг различных партий Чингизидов, менялась линия старших и младших родоначальников и т. п. Показательный пример — восшествие на престол сына Тулуя, царевича Мунке (правил в 1251–1259 г.). Оно совершилось, как это описано выше (раздел 2), не путем законности, а полным произволом Бату и войска. Ведь и впрямь Мунке был по возрасту не старше других царевичей, его родители не царствовали, ему никто не завещал власть, он не отличался исключительными качествами, кроме разве того, что был выдающимся кутилой своего времени, зато на него большое влияние имел могущественный Бату, умный, хитрый, но, по словам источников, добрый (саин) царевич.
Порядок выборности, согласно которому личные качества принца ставятся превыше всего, не стал, однако, ни единственным, ни основным политическим порядком в чингизидских улусах, хотя он действовал до конца династии Чингизидов. Вот какие речи произносились, например, в 1583 г, на совете, в котором решался вопрос о возведении на престол Шибанида Абдулла (Абдаллах) — султана; правда, в речи порядок выборности приписывается не Чингиз-хану (ум. в 1227 г.), а самому пророку Мухаммаду (ум. в 632 г.), что тоже показательно. „Хотя по предписанию и установлениям чингизовым, корона владычества и узда ханства принадлежат самому старшему летами, и его имя нужно поминать на зктениях, и с его именем чеканить монеты, но есть еще закон пророка, чтобы государем был тот, кто истинно достоин сана царского и в состоянии сделать подданных счастливыми“ [Хафиз-и Таныш, рук., л. Вельяминов-Зернов, 1859, с. 398–399]. Небезынтересно отметить, что во второй половине XVIII в., когда казаки Киши (Младшего) жуза и части Орта (Среднего) жуза приняли российское подданство, российское правительство выдвинуло предложение, чтобы в Казахских степях звание хана „доставалось не старшему и ближайшему по линии ханства, но токмо достойнейшему“ [Сабырханов, 1981, с. 158].
Другим порядком преемства власти, установившимся в чингизидских улусах, был порядок старшинства, согласно которому преимущественное право на ханство имел старший в ханском роде, и, например, дядя, брат хана, считался старше своих племянников, сыновей хана [Бартольд, т. 2, ч. 1, с. 268; т. 8, с. 140; Федоров-Давыдов, 1973, с. 68–70, 168; Султанов, 1982, с. 85]. Но и при этом распорядке бывали случаи, когда престола домогался не брат умершего хана, а сын хана, основывая свое право на своем старшинстве лет перед дядей по отцу. В таких случаях возникал спорный вопрос: кто выше на „лествице старшинства“ (выражение В. О. Ключевского, т. 1, с. 190), младший ли летами дядя или младший по поколению, но старший возрастом племянник? Тогда способом решения политических споров между претендентами на престол нередко становилось поле боя.
Так или иначе отступления от порядка старшинства (генеалогического, когда старшинство определяется порядком поколений, т. е. расстоянием от родоначальника, и физического, когда старшинство определяется порядком рождения, т. е. сравнительным возрастом лиц в каждом поколении) бывали часто. В чингизидских улусах видим иной порядок, который держался не на очереди старшинства, а по которому передача власти происходила в одном поколении — от брата к брату. Действие этого порядка, который в исследовании Г. А. Федорова-Давыдова (1973, с. 104, прим. 191) назван „архаическим порядком престолонаследия“, хорошо иллюстрируют политические события в Чагатайском государстве: там, например, в первой трети XIV в. один за другим правило пятеро братьев, сыновья Дувы (Тувы): Есен-Буга (1308–1318), Кебек (1318–1326), Ильчигидай (ок. 1326–1328), Дурра-Тимур (ок. 1328–1330), Тармаширин (ок. 1330–1334) [Мунтахаб ат-таварих, изд., с. 107–111; Шаджарат ал-атрак, с. 368–371; Бахр ал-асрар, т. 6, ч. 2, л. 14б-23а; Бартольд, т. 5, с. 161–163]. Примеры действия „архаического порядка престолонаследия“ в Казахском ханстве будут приведены ниже, во второй главе настоящего исследования.
Наблюдения показывают, что нередко престол занимали в порядке прямого наследования, т. е. власть переходила непосредственно от отца к сыну (а при смерти сына — к внукам). Переход ханского достоинства по прямой нисходящей линии не вызывал особого сопротивления, и потому в политической жизни чингизидских улусов и образованных на их развалинах государствах этот порядок престолонаследия соблюдался на протяжении многих десятилетий кряду.
Каждый из перечисленных выше порядков престолонаследия признавался традицией правильным, и вопрос о предпочтении того или иного из них решался всякий раз с учетом конкретных обстоятельств. Поэтому, по замечанию В. В. Бартольда, обсуждение вопроса о том, который из Чингизидов в том или другом случае имел больше права на престол и было ли избрание того или другого хана законным, не является корректным [Бартольд, т. 1, с. 109].
Передача верховной власти преемнику происходила разными путями. Одним из них было духовное завещание. Хотя передача власти по завещанию и не была ни общим фактом, ни общепризнанным правилом, но она практиковалась на всем протяжении существования династии Чингизидов, начиная с самого Чингизхана (ум. в 1227 г.) и Угедей-хана (правил в 1229–1241 г.) и кончая ханами Казахских степей XIX в. Наследник престола определялся по усмотрению завещателя и обычно объявлялся заранее. Чтобы завещательное распоряжение государя получило большую гласность, в некоторых случаях имя законного наследника престола упоминалось в хутбе (проповедь по пятницам в мечети) и чеканилось на монетах с титулом „наследник престола“. Как показывают материалы источников, наследником престола по завещанию являлся, прежде всего, сын завещателя (завещание Чингизхана, Шейбани-хана, Букей-хана и др.), но также — его внук (завещание Угедея, Чагатая, Тимура-, и др.) или брат (завещание Газан-хана, Мухаммад-Гирей-хана, Абд ал-Азиз-хана и др.), даже при сыновьях.
Политическое завещание делалось устно, в присутствии членов царствующего дома и знати, или письменно, и те давали письменное заверение-клятву исполнить духовную. Выше (раздел 2) уже было рассмотрено завещательное распоряжение Чингизхана. (Напомню, Чингизхан еще при жизни назначил своим преемником своего третьего сына Угедея и незадолго перед смертью подтвердил свое политическое завещание). Чтобы полнее охватить эту тему, приведу еще два примера из более позднего периода.
Тимур (правил в 1370–1405 гг.) еще при жизни назначил своим преемником своего внука Мухаммад-Султана, предпочтя его своим сыновьям [Бартольд, т. 2, ч. 2, с. 57–58, 436; Manz, 1989, р. 87–88, 180–190]. Но судьба распорядилась по-иному. Во время военных действий Тимура в Малой Азии Мухаммад-Султан заболел и умер около Карахисара весной 1403 г., 29 лет от роду. Тогда Тимур назначил своим преемником другого своего внука, Пир-Мухаммада, брата Мухаммад-Султана, и перед своей кончиной подтвердил свое политическое завещание. Вот как описывается зта сцена в „Зафар-наме“ Йазди, официальной истории Тимура.
В начале 1405 г. Тимур с большой армией выступил в поход на Китай и прибыл в Отрар (город на правобережье Сырдарьи). Там в начале февраля Тимур заболел, „сила болезни и боли все время возрастали“. „Так как ум Тимура с начала до конца оставался здоровым, — пишет Йазди, — то Тимур, несмотря на сильные боли, не переставал справляться о состоянии и положении войска. Когда вследствие своей проницательности он понял, что болезнь была сильнее лекарств, он мужественно приготовился к смерти, приказал явиться к нему женам и собственным эмирам и с чудесной предусмотрительностью сделал завещание и изложил свою волю в следующих словах: „Я знаю наверное, что птица души улетит из клетки тела и что мое убежище находится у трона Бога, подающего и отнимающего жизнь, когда Он хочет, милости и милосердию которого я вас вручаю. Необходимо, чтобы вы не испускали ни криков, ни стонов о моей смерти, так как они ни к чему не послужат в этом случае. Кто когда-либо прогнал смерть криками? Вместо того, чтобы разрывать ваши одежды и бегать подобно сумасшедшим, просите лучше Бога, чтобы Он оказал мне свое милосердие, произносите и прочтите фатиху, чтобы порадовать мою душу. Бог оказал мне милость, дав возможность установить столь хорошие законы, что теперь во всех государствах Ирана и Турана никто не смеет делать что-либо дурное своему ближнему, знатные не смеют притеснять бедных, все это дает мне надежду, что Бог простит мне мои грехи, хотя их и много; я имею то утешение, что во время моего царствования я не позволял сильному обижать слабого, по крайней мере мне об этом не сообщали. Хотя я знаю, что мир не постоянен и, не будучи мне верен, он не станет к вам относиться лучше, тем не менее я вам не советую его покидать, потому что это внесло бы беспорядки среди людей, прекратило бы безопасность на дорогах, а следовательно, и покой народов, и наверное в день Страшного Суда потребуют ответа у тех, кто в этом будет виновен“.
„Теперь я требую, чтобы мой внук Пир-Мухаммад ибн Джехангир был моим наследником и преемником; он должен удерживать трон Самарканда под своей суверенной и независимой властью, чтобы он заботился о гражданских и военных делах, а вы должны повиноваться ему и служить, жертвовать вашими жизнями для поддержания его власти, чтобы мир не пришел в беспорядок и чтобы мои труды стольких лет не пропали даром; если вы будете делать это единодушно, то никто не посмеет воспрепятствовать этому и помешать исполнению моей последней воли“.
„После этих советов он приказал явиться всем эмирам и вельможам и заставил их поклясться великою клятвой, что они исполнят его завещание и не допустят, чтобы было оказано этому какое-либо сопротивление; затем он приказал отсутствующим эмирам и военачальникам принести те же клятвы“ [Зимин, с. 500–502].
А вот завещательное распоряжение Джанида (Аштарханида) Субхан-Кули-хана (правил в 1680–1702 г.). В августе 1702 г. Субхан-Кули-хан заболел, говорится в источнике. Болезнь хана не поддавалась лечению. Тогда Субхан-Кули-хан потребовал к себе эмиров и близких лиц, „будучи в состоянии бодрости“, сделал им такое завещание: „Я точно знаю, что птица моей души скоро вылетит из клетки тела и найдет убежище в божественном чертоге… Мое завещание таково: я усмотрел на челе моего внука, Мухаммад-Мукима, сияние огней царствования и зрелость ума. Среди моих детей он благородный с той и другой стороны и потому я назначаю его своим преемником“. Эмиры и близкие к хану лица склонили к земле свои заплаканные лица и сказали: „Мы, подчиняясь августейшим приказаниям и заветам, не уклонимся с пути повиновения им…“ [Мухаммед Юсуф Мунши, с. 176–178].
Для обозначения наследника престола у народов Средней Азии и Казахстана, Поволжья и Крыма в рассматриваемую нами эпоху (XIII–XIX вв.) употреблялось несколько слов. Одно из них — калга (варианты написания: каалга, калхан, калкан); это же слово пишется также кагилгай, а в некоторых случаях — кагилхани (или кугулхани). Происхождение рассматриваемого сановного титула неизвестно; по предложению известного российского востоковеда В. Д. Смирнова, кагилгай — вероятно, монгольское слово; согласно мнению польского исследователя З. Зайончковского, форму кагилгай кажется вполне удобным объяснить как „пусть будет утвержден“, т. е. „пусть наследует“ [Смирнов, 1887, с. 358–362, 439: Зайончковский 1969, с. 20, 23]. В сочинениях мусульманских авторов понятие „наследник престола“ передается также словами варис, но чаще — валиахд. Для обозначения второго наследника престола (а случаев, когда при жизни первого наследника престола назначался и второй, было немало) используется словосочетание — валиахд//сани [Бартольд, т. 5, с. 537].
Наследник престола иногда носил титул хана. После завоевания Хорасана (1507 г.), говорится в источнике, Шейбани-хан (ум. в 1510 г.) назначил своим наследником престола (валиахд) своего сына Тимур-султана и пожаловал ему титул хана, вверив ему управление Самаркандом. Шибанид Абдулла (правил в 1583–1598 г.) еще при жизни своей позволил своему сыну, Абд ал-Мумину, как наследнику престола (калга), носить титул хана, поэтому отца называли Улуг-хан („Старший, или Великий, хан“), а сына-наследника Кичик-хан („Младший, или Меньший, хан“).
В „Сборнике летописей“ Рашид ад-Дина утверждается, что Угедей (правил в 1229–1241 г.) объявил Ширамуна, своего внука, наследником престола и „воспитывал в своей ставке“. По словам Джувайни, когда умер сын Бату, Сартак, (1255–56 г.), Мунке-хан (правил в 1251–1259 г.) отдал приказ, чтобы Баракчин-хатун, старшая из жен Бату, отдавала приказы и „воспитывала“ (несовершеннолетнего) сына Сартака, Улакчи, до тех пор, пока он вырастит и заступит место отца“ [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 118; Джувайни, изд., т. 1, с. 223]. О том, какое именно воспитание и обучение получал наследник престола до некоторой степени можно судить на примерах воспитания Газан-хана и Муким-хана.
Газан-хана (правил в 1295–1304), сына Аргун-хана, сына Абага-хана, сына Хулагу-хана, сына Тулуй-хана, сына Чингизхана, с рождения воспитывали как будущего „великого государя“, и с четырех лет он „пребывал в ставке своей бабушки Булуган-хатун и „неотлучно состоял“ при своем деде Абага-хане (правил в 1265–1282 г.). Когда царевичу Газану исполнилось пять лет, Абага-хан поручил его китайскому бахши Яруку, чтобы „он его воспитал и обучил монгольскому и уйгурскому письму, наукам и хорошим их, бахшиев, приемам. В течение пяти лет он превзошел в совершенстве эти предметы, а затем упражнялся в искусстве верховой езды, стрельбы из лука и игре в чов-ган“ [Рашид ад-Дин, т. 3, с. 138–141].
Выше уже упоминалось, что Аштарханид Субхан-Кули-хан (правил в 1680–1702 г.) назначил своим преемником (третьим по счету: первые два наследника престола погибли при жизни хана) своего внука Муким-султана. Когда Мукиму было еще только четыре года, говорится в источнике, его „великий дед“, в целях приобретения учености и великих совершенств „той жемчужиной моря государства и величия, назначил к царевичу совершенных наставников и знаменитых учителей для обучения его религиозным наукам, точным знаниям, искусству письма, верховой езды, стрельбе из лука, военным потехам и другого рода сведениям, необходимым для управления государством, для воспитания благородства и разных руководящих начал энергии и храбрости“ [Мухаммед Юсуф Мунши, с. 130].
Однако здесь необходимо упомянуть об одной важной детали рассматриваемой темы, на которую обратил внимание академик В. В. Бартольд, а именно: как в государстве Тимура, так и в государствах Чингизидов „разницы между воспитанием наследника престола и воспитанием других царевичей не могло быть, так как не было точно установленного порядка престолонаследия; кроме того, государство считалось собственностью всего рода, и отдельные царевичи в своих уделах были почти совершенно самостоятельными правителями; вмешательство главы династии происходило только в тех случаях, когда удельный князь обнаруживал мятежные наклонности или ссорился с другими князьями, или когда область подвергалась явной опасности от дурного управления, от внешних или внутренних врагов“ [Бартольд, т. 2, ч. 2, с. 54].
Есть множество примеров, указывающих на то, что наследники престола жили каждый в своем уделе. Но есть примеры и обратного порядка: так, при Аштарханидах (1599–1785) с титулом калга было сопряжено звание правителя Балха, и Балх являлся официальной резиденцией наследника престола, в то время как Бухара была резиденцией хана. По словам Махмуда ибн Вали, автора многотомного „Бахр ал-асрар“, наследник престола (по терминологии источника — калка) согласно правилу местничества располагался при узбекском дворе в XVII в. по левую сторону от престола.
Единственным правовым основанием при наследовании власти по завещанию являлась личная воля завещателя. Последняя воля усопшего государя о наследнике престола принималась во внимание, но не связывала безусловно царевичей и знать. Так, в частности, не было исполнено завещательное распоряжение Угедея, Тимура, Субхан-Кули и многих других государей. В одних случаях наследнику престола по завещанию отказывали во власти, ссылаясь на то, что он „не достиг зрелого возраста“, а в других — право на власть по завещанию открыто признавалось как притязание, захват. Последнее положение нагляднее всего иллюстрируют действия потомков Тимура после его смерти в 1405 г.
Тимур еще при жизни назначил наследником престола своего внука Пир-Мухаммада. Но после смерти Тимура никто не признал этого наследника по завещанию государем. Пир-Мухаммада не поддержали даже военачальники, давшие Тимуру клятвенный обет, что свято исполнят его последнюю волю (см. выше). Назначенного волею Тимура наследника престола предупредил другой внук Тимура, Халил-Султан, сын Мираншаха и Севин-беки, внучки золотоордынского хана Узбека (правил в 1313–1341 гг.) и захватил Самарканд. Вот что рассказывает о том, что произошло дальше, Ибн Арабшах, очевидец событий тех лет.
Пир-Мухаммад повел из Кандагара в Самарканд войско и отправил нарочного с посланием к Халил-Султану и сановным вельможам столицы, в котором, между прочим, говорилось следующее. Поскольку Пир-Мухаммад „назначен наследником и преемником своего дедушки Тимура, после его смерти трон по праву принадлежит ему, почему же его (трон) вырывают у него? И что государство — это его государство, почему его (т. е. государство) у него крадут?“
Но Халил отверг притязания Пир-Мухаммада и сказал так: „Это не столько вопрос о царской власти между нами сейчас, о, ты, кто бы ты ни был, а о том — получена ли она по праву наследия или по праву овладения. Если первое, то, конечно, существуют еще некоторые другие, которым оно принадлежит по большему праву, чем мне или тебе, а именно: мой отец Мираншах и мой дядя Шахрух, его брат, и в этом случае доля обоих будет равной, и тебе будет нечего им сказать… Но если речь идет об овладении, твои слова бесполезны, поскольку царская власть бесплодна, и еще до моего и твоего времени было сказано:
„Ты хвастаешься, что твой дед назначил тебя преемником, своей волей определил тебя наследником престола. Но как он сам получил власть, если не путем военных побед, и как тебе достанется царство, если не путем вооруженного захвата… Верховная власть — цель охоты, в которой наиболее подходящее лицо тот, кто, вырвавшись вперед, хватает добычу первым…“
Сторону Халила принял и Ходжа Абдулавал, который был первым среди правоведов и самым важным среди вельмож Мавераннахра. Он также отверг притязания Пир-Мухаммада и в своем ответе сказал следующее: „Конечно, ты — законный наследник и преемник эмира Тимура. Но судьба неблагосклонна к тебе; если бы она была таковой, ты оказался бы около столицы. В твоем положении самое лучшее — довольствоваться тем, чем ты владеешь, своим состоянием, пощадить свою лошадь и ноги, сохранить за собой ту часть государства, которую ты держишь. Но если ты будешь очень добиваться получить больше и не доволен тем, что Бог дал и предписал тебе, и если ты двинешься из своего владения в поле брани, ты наверняка попадешь в беду и потеряешь власть, которую имеешь, и ничего взамен не получишь“ [Ибн Арабшах, с. 259–261].
Бывало, государи уступали престол своим наследникам при жизни. В одних случаях это происходило добровольно, вследствие болезни государя. Так, например, под конец своей жизни хивинский хан Абу-л-Гази (годы жизни 1603–1664) заболел, поручил управление ханством своему сыну Ануша-султану и всецело предал себя работе над знаменитым историческим трудом „Родословное древо тюрков“ [он диктовал свой рассказ четырем писцам: см. Султанов, 1986, с. 102].
Процедура передачи власти в случае добровольного отречения государя от престола в пользу наследника в „Тарих-и Муким-хани“ описана так. У бухарского хана Имам-Кули (правил в 1611–1642 гг.) приключилась болезнь глаз; болезнь стала прогрессировать и, в конце концов, хан ослеп. В государстве возникли волнения. Тогда Имам-Кули-хан потребовал своего брата, Надир-Мухаммада, из Балха и передал ему престол и корону. „В пятничный день, — говорится в источнике, — оба они отправились в соборную мечеть, где собрались все сановники и знатные лица госуарства. Когда хатиб после восхваления Аллаха, прославления и возвеличения пророка и праведных халифов, дошел до похвалы царствующему государю и только что хотел упомянуть Имам-Кули-хана, как последний приказал: „На имя брата моего, хана“. И едва хатиб провозгласил: „Абу-л-Гази Сайид Надир-Мухаммад Бахадур-хана“, — как сразу среди присутствующих поднялось сильное смятение и крики; все как один зарыдали“ [Мухаммед Юсуф Мунши, с. 92–93].
Иногда государи уступали престол своим наследникам или соперникам при жизни под давлением. Чтобы придать делу благородный вид, в одних случаях отказ государя от престола объясняли подданным, например, его заветным желанием совершить паломничество в Мекку (хадж), так как хадж царствующего государя рассматривался в некоторых частях мусульманского мира, в частности в Средней Азии, как добровольный отказ от престола; такой взгляд сохранялся в Средней Азии до начала двадцатого века [Бартольд, т. 6, с. 26].
Золотоордынский хан Туда-Менгу (правил в 1280–1287 гг.), согласно арабским источникам, сам отрекся от престола в пользу своего племянника Тула-Буги, и „с ним согласились его жены, братья, дяди, родственники и приближенные“ [СМИЗО, т. 1, с. 105–106]. Однако, как утверждает Рашид ад-Дин, в действительности родичи Туда-Менгу-хана свергли его с престола „под тем предлогом, что он помешанный“ [Рашид ад-Дин; т. 2, с. 83].
В некоторых случаях государю предъявляли обвинение публично, устраивая над ним суд во время курултая (собрание царевичей и знати). Обвинители вставали с места поочередно и говорили: „Ты изменил то-то и то-то, сделал так-то и так-то, а поэтому тебя нужно свергнуть“. Государя, официально признанного виновным, „брали за руки и заставляли сойти с царского трона и на его место сажали другого потомка Чингиза“ [Ибн Баттута, с. 87]. Разумеется, как заметил В. В. Бартольд, обряд смещения хана мог происходить только тогда, когда власть фактически уже находилась в руках другого лица.
В истории чингизидских улусов случалось и такое. Порою самого кандидата на престол, которого царевичи и знать признавали за благо, на месте не было; тогда избирался (или назначался) временный правитель. Вот два примера. Осенью 1301 г. умер глава среднеазиатских владений Чингизидов Хайду. По словам историка XIV в. Вассафа, Хайду завещал власть Туве (Дуве), сыну Барака, правнуку Чагатая. Но Тува поступил иначе; собрав царевичей вокруг гроба Хайду, он уговорил их признать своим государем отсутствовавшего тогда Чапара, старшего сын Хайду. Однако обстоятельства сложились таким образом, что вступление Чапара на престол произошло лишь весной 1303 г. [Бартольд, т. 2, ч. 1, с. 71–72].
Согласно рассказу, содержащемуся в „Мунтахаб ат-таварих-и Муини“ и „Муизз ал-ансаб“, когда в 1306–07 г. умер Тува (Дува) — хан, его старший сын и наследник, Есен-Буга, отсутствовал в стране. По этой причине царевичи и знать передали султанат его брату Кебеку. „После того как Кебек отцарствовал полтора года, к нему прибыл Есен-Буга, находясь в числе прочих подчиненных. Кебек по крайнему добросердечию отдал престол султаната своему старшему брату, и сам стал в круг повиновения и покорности.
Есен-Буга в награду за это повелел: „Изберите себе из всего улуса богатых людей“. Кебек так и сделал. И те, которые теперь (в начале XV в. — Т. С.) с гордостью называют себя собственными людьми Кебека, из их потомства [Муизз ал-ансаб, л. 32а; Мунтахаб ат-таварих, изд., с. 107; МИКК, с. 116]. Вторично Кебек вступил на престол в 1318 г., после смерти своего старшего брата Есен-Буга-хана.
По словам Плано Карпини, Чингизхан „издал многочисленные законы и постановления“; „одно постановление такое, что всякого, кто, превознесясь в гордости, пожелает быть императором собственною властью без избрания князей, должно убивать без малейшего сожаления“ [Плано Карпини, с. 43]. Но, как известно, жажда власти не знает законов, постановлений. Только за время второго междуцарствия, т. е. в период между смертью Угедей-хана в 1241 г. и торжественным возведением на престол царевича Гуюка на августовском курултае 1246 года, было совершено, по меньшей мере, две попытки захватить престол верховной власти „военной силой и смелостью“ — братом Чингизхана, Отчигином, и внуком Чингиз-хана (в источнике имя его не называется); первый был прощен, а второй — казнен. [Плано Карпини, с. 43–44; Рашид ад-Дин, т. 2, с. 116–117].
Зато в последующей истории чингизидских улусов было немало лиц, которые поставили самого себя ханом насильно, посредством меча, и путем убийства царствующего государя. Чаще всего в оправдание низложения и убийства царствующего хана приводилось то, что он лишился своих прав вследствие своего развратного, недостойного престола образа и многократных нарушений Ясы Чингизхана. Насильственной смене государя свойственна одна любопытная особенность; приход узурпатора к власти, путем убийства хана, не считался преступным деянием, не преследовался законом. Иными словами, судьбу правителя определяли не столько степень законности его прав на престол и способ прихода к власти, сколько его текущая политика и образ жизни.
При ослаблении ханской власти и пресечении династии власть обычно переходила к главарям кочевых родов и племен. В частности, такое событие имело место в середине XIV века в Чагатайском улусе. А произошло вот что.
Против Чагатаида Казан-хана, который отличался крайне жестоким характером, взбунтовалась часть тюркских эмиров. Хан выступил на них войной. Но борьба оказалась для Казан-хана неудачной, и в 747/1346–47 г. он пал в битве с эмиром Казаганом.
Казан был последним полновластным ханом Чагатайского ханства. После его гибели Чагатайская держава распалась на два отдельных государства — западное и восточное. В западных владениях — Мавераннахре (Среднеазиатское междуречье), род Чагатая потерял свое господство, и фактическая власть находилась в руках тюрко-монгольских эмиров (беков), среди которых затем выделился эмир Тимур (годы жизни: 1336–1405) из отюреченного монгольского племени барлас.
Тимур начал свою политическую карьеру в конце 50-х годов XIV в. с установления власти над племенем барлас; к семидесятому году XIV в. он сумел подчинить себе весь Мавераннахр. В ту эпоху в Средней Азии сохранялся принцип, что право на престол и титул хана имеют только прямые потомки Чингизхана. Поэтому эмиры, захватившие власть, начиная-с эмира Казагана и кончая эмиром Тимуром, возводили на престол подставных ханов из потомков Чингиз-хана. Так что Тимур, хотя и был полновластным правителем своего государства, никогда не носил ханского титула. Придаваемый ему в некоторых документах (например, грамота из Сыгнака) ханский титул — „Эмир Тимур-хан“, как установил В. В. Бартольд, являются поздними подделками. На своих монетах и в своих письмах к иностранным монархам он везде называл себя „Эмир Тимур Гурганом“ [о Тимуре и его государстве см.: Бартольд, т. 2, ч. 2, с. 27–62; Якубовский, 1946, с. 42–74; Тамерлан, 1992; Haider, 1976, р. 61–82; Manz, 1989; Woods, 1990, p. 1–61; Ismail Aka, 1991].
Эмир (собст. амир) — арабское слово, равнозначащее тюркскому бек и монгольскому нойон. Гурган — монгольское слово „зять“. Со времени Чингизхана (ум. в 1227) и первых Чингизидов это нарицательное имя превратилось в почетное прозвание, титул лиц, женатых на царевнах из дома Чингизхана. Как уже говорилось, генеалогия играла важную роль в государственной и политической жизни той эпохи, и во всех частях обширной Монгольской империи, даже после ее распада, высоко ценилось родство с „золотым родом“ Чингиз-хана. Согласно историку Хафиз-и Абру (ум. в 1430 г.), „по старинному уставу и обычаю, гурган должен стоять, как слуга, перед уругом“, т. е. перед Чингизидом. Тем не менее, однако, почетное прозвание гурган („Зять ханского рода“) служило предметом стремления тогдашних честолюбцев.
В Средней Азии прозвание гурган стало особенно известно с тех пор, как его принял эмир Тимур (правил в 1370–1405 гг.). Захватив в 1370 г. гарем своего предшественника эмира Хусайна, Тимур взял себе четырех из его многочисленных жен, между ними Сарай-Мульк-ханум („Биби-ханым“), дочь Казан-хана, убитого в 747/1346–47 г. Как ханская дочь, она стала старшей женой Тимура, а Тимур получил право носить почетное прозвание гурган. По его примеру с домом Чингизхана породнились многие из его детей и внуков: Мираншах, Шахрух, Улугбек и др. В этой связи интересно отметить, что среднеазиатский историк XVII в. Мах муд ибн Вали называет династию Тимуридов словом „гурганийан“. которое можно переводить как „семья Гурганов“, „династия Гурганов“.
Тимур был рьяным представителем монгольских традиций и называл себя полномочным представителем державных прав монгольских ханов и преобразователем созданной волею Небес империи Чингизхана. Однако для таких широких полномочий одного брачного родства с ханским родом было мало. Чтобы объяснить и оправдать фактически установившееся политическое господство Тимура и его рода в Средней Азии, была придумана совершенно фантастическая легенда, цель которой — осветить историей идею наследственной власти, значение Тимура как преемника прежних властителей Средней Азии. Согласно этой легенде, которую мы находим у нескольких тимуридских историографов, у Тимура и Чингизхана предки были общие и что будто прадед Чингизхана, Кабул-шах, заключил письменный договор со своим братом Качули, легендарным предком Тимура, по которому потомки одного должны были быть царями, потомки другого — полновластными правителями. Будто бы этот договор был возобновлен между Чингиз-ханом и Карачаром, потомком Качули, и на его основании некоторые из предков Тимура при современных им монгольских ханах управляли Средней Азией. Но этот документ, снабженный „красной печатью“ (ал тамга), якобы исчез во время политических смут в Чагатайском улусе в начале XIV в. Так что совместное властительство ханов-Чингизидов и эмира Тимура над Чагатайским улусом имеет, мол, юридическое основание — письменное благословение их властных предшественников.
Короче говоря, хотя Тимур ханского титула никогда не носил и называл себя только представителем „обладателя престола“ (сахиб ат-тахт), т. е. подставного хана, однако этот статус принял такую форму суверенности, которая позволила ему передать власть непосредственно своим потомкам и положить в Средней Азии начало новой династии-нечингизидов. Царевичи дома Тимура носили титул мирза (сокр. от амирзаде — „сын эмира“).
При Халиле, внуке Тимура, была совершена первая попытка перенести „ханство“ из рода Чингизхана в род Тимура. Заняв в 1405 г. столицу государства, Самарканд, Халил провозгласил „ханом“ Мухаммад-Джахангира, сына умершего в 1403 г. первого наследника Тимура, Мухаммад-Султана. Однако вместе с владычеством Халила в 1409 г. окончилось и „ханство“ Мухаммад-Джахангира, представителя Тимуридов. При Улугбек-мирзе (правил в Мавераннахре в 1409–1449 г.) в Самарканде были подставленные ханы из Чингизидов.
Государство Тимуридов было завоевано в начале XVI в. кочевыми племенами из Восточного Дешт-и Кипчака во главе с Шейбани-ханом, потомком Джучи, старшего сына Чингиз-хана. Небезынтересно отметить, что в официальной истории Шейбани-хана Тимур представлен как безродный узурпатор, даже имена предков которого толком неизвестны. В источнике обыгрывается имя отца Тимура — Тарагай и созвучное этому имени тюркское слово тариг (просо). Некто, сообщает придворный историограф Шейбани-хана, состоял на службе у Чагатай-хана, второго сына Чингизхана. „Он сеял просо (тариг) для дома Чагатая и был хранителем его амбаров в городе Алмалыке (тогдашняя столица Чагатайского улуса в долине р. Или. — Т. С.). Отец Тимура, Тарагай, — потомок того самого таригбагчи“ („работника по уходу за просом“) [Нусрат-наме, л. 116а].
Сам факт завоевания Шейбани-ханом государства Тимуридов в источниках шейбанидского круга обосновывается так. Мавераннахр — владение Чингизидов. Но случилось так, что эта область оказалась в руках Тимура и его предков, „совершенно вышла из повиновения потомкам Чингизхана и имеет намерение быть независимым и полновластным в управлении государством…“. „Если некоторые области мы и отняли из рук потомков Тимур-бека, — говорил Шейбани-хан историку Ибн Рузбихану, — то не из жажды царствовать и не из-за недовольствования малой страной, а скорее в силу божественного предопределения, которое требует, чтобы наследственное владение вновь вернулось в руки нашей власти и воли“ [Михман-намейи Бухара, пер., с. 95–96].
В Средней Азии и Дешт-и Кипчаке право Чингизидов на власть оставалась непререкаемым долгое время, оказывая огромное влияние на идею суверенности политических образований. Лишь со второй половины XVIII столетия в Средней Азии местные аталыки (аталык — букв. „заступивший место отца“; самый высший чин в бухарской служебной иерархии) и инаки (инак — „доверенное лицо“, „наперсник“; в Хиве — полновластный вельможа, по полномочиям соответствовавший бухарскому аталыку) начали присваивать себе права государей и титул хана. Вот как описывается ход этого ответственного политического акта в известной работе В. В. Бартольда „История культурной жизни Туркестана“. В Туркестане в XVIII веке образовались три ханских династии в Бухаре, Хиве и Коканде. „Во всех трех случаях ханский титул был принят правителями, не происходившими по мужской линии от Чингизхана, что находилось в противоречии с идеей кочевой монархии, как она была унаследована от монголов. До принятия ханского титула представители всех трех династий, фактически захвативших власть, находили нужным, подобно Тимуру, действовать от имени подставных или (в Коканде) предполагаемых ханов; сила традиции была так велика, что в Бухаре и Хиве после первых представителей новых династий, принявших ханский титул, их преемники довольствовались более скромными титулами и вернулись к обычаю возводить на престол подставных государей из потомков Чингизхана; только после этого промежуточного периода, наглядно свидетельствующего о колебаниях в среде самого правительства, окончательно установился новый порядок вещей“ [Бартольд, т. 2, ч. 1, с. 278–279].
Кстати, обычай возводить на престол подставных ханов из потомков Чингизхана имеет давнюю традицию и восходит к XIV в. В государстве Хулагуидов после смерти в 1335 г. монгольского хана Абу Саида фактическая власть в стране перешла в руки главы племени джалаир Шейх Хасана Бузурга (ум. в 1356 г.). Но он, соблюдая традиции, возвел на престол, в качестве подставных ханов, сначала Мухаммада (потомка Чингизхана), потом Тута-Тимура (потомка брата Чингизхана, Хасара), Джахан-Тимура (потомка Чингизхана) и лишь после этого промежуточного периода присвоил себе самому права государя.
В государстве, основанном монголами в Средней Азии, в 30–40-х годах XIV в. происходили смуты, которые в Мавераннахре привели к переходу власти после убиения Казан-хана в 747/1346–47 г. от потомков Чингизхана к тюркской кочевой знати — эмирам (бекам). Первым из таких эмиров был эмир Казаган (ум. в 1358.) из караунасов [сводку сведений о караунасах см. Manz, 1989, р. 159–161]. Впоследствии выделился эмир Тимур (правил в 1370–1405 г.) из отюреченного монгольского племени барлас, который объединил под своей властью Среднюю Азию и Иран. Поскольку понятие о наследственных правах Чингизидов на власть сохранялось строго, то и здесь, в Средней Азии, возник институт подставных ханов: для придания законности своим действиям эмир Казаган и его преемники провозглашали кого-либо из потомков Чингизхана ханом, управляя формально от его имени, фактически же единовластно. Вот список подставных ханов тюркских властителей Мавераннахра XIV–XV вв.
1. Данишманджа-оглан. По одним сведениям он был потомком Чагатая (второго сына Чингизхана), по другим — потомком Угедея (третьего сына Чингизхана). Он был возведен на престол в 747/1346–47 г. по желанию Казагана и с одобрения всех эмиров. Года через полтора-два, обвинив Данишманджа-хана в том, что он „нечагатаид“, предали его смерти [Мунтахаб ат-таварих, изд., с. 102, 113, 116, 199; Муджмал-и фасихи, с. 74–75; Тарих-и джахан-ара, с. 198].
2. Байан-Кули-хан. Согласно Муин ад-Дину Натанзи (XV в.), Байан-Кули был сыном Ясавур-оглана, потомка Чагатая; по сведениям другого тимуридского автора, Фасиха ал-Хавафи, Байан-Кули был сыном Сургаду, сына Дува (Тува) — хана, потомка Чагатая. По словам источников, он был очень умным, справедливым и несущим с собой счастье царевичем. Его возвел на ханство эмир Казаган в 749/1348–49 г. В 759/1357–58 г. эмир Казаган умер и его место заступил его сын эмир Абдаллах (Абдулла), который утвердил на ханский престол Байан-Кули так же, как это было установлено эмиром Казаганом. Но в том же году Байан-Кули-хан был обвинен в любовных связях с одной из жен эмира Абдаллаха и казнен [Мунтахаб ат-таварих, изд., с. 114; Муджмал-и Фасихи, с. 75, 86].
3. Кабул-шах. По рассказу Фасиха ал-Хавафи (XV в.), Кабул-шаха возвел на ханский престол эмир Абдаллах, сын эмира Казагана, в 759/1357–58 г. Однако в другом месте своего сочинения он утверждает, что Кабул-шаха „вытащил из рубища дервиша и возвысил на ханство“ эмир Хусайн и эмир Тимур и что это событие имело место в 766/1364–65 г. [Муджмал-и Фасихи, с. 86, 91; изд., т. 2, с. 97]. Вероятно, здесь речь идет о том, что эмир Хусайн и эмир Тимур, новые властелины Мавераннахра, утвердили на ханский престол Кабул-шаха так же, как раньше это сделал эмир Абдаллах. Согласно Шараф ад-Дину Али Йазди, автору официальной истории Тимура, утверждение на ханский престол Кабул-шаха эмиром Хусайном и эмиром Тимуром состоялось в 1364 г. и сопровождалось следующей церемонией. Кабул-шаха, который вел дервишский образ жизни, переодели в богатое царское одеяние, устроили многолюдное пиршество, во время которого ему вручили царский кубок и все присутствующие в знак признания его власти девять раз преклонили колено. По словам Йазди и анонимного автора „Муизз ал-ансаб“, Кабул-шах был сыном Дорджи, сына Ильчигидая, сына Дува (Тува) — хана, потомка Чагатая. По утверждению Муин ад-Дина Натанзи, Кабул-шах был сыном Джанкши-хана, другого потомка Чагатая; он был очень обаятельным и милым человеком с характером дервиша и писал стихи, пользовавшиеся известностью еще в начале XV в. Природа Кабул-шаха и природа эмира Хусайна не сошлись, и эмир Хусайн без всякой на то причины низложил и убил хана [Мунтахаб ат-таварих, изд., с. 129].
4. На место Кабул-шаха эмир Хусайн провозгласил ханом другое лицо — некоего Хуббе, который вскоре также был казнен; о его происхождении ничего не говорится [Мунтахаб ат-таварих, изд., с. 114].
5. Адил-Султан. Согласно Муин ад-Дину Натанзи, он был сыном Кабул-шаха и провозглашен ханом эмиром Хусайном. Точная дата провозглашения его номинальным ханом не известна; в „Зафар-наме“ Йазди его имя упоминается в 1369 г.; Адил-Султан был убит сразу после победы Тимура в 1370 г. над эмиром Хусайном [Мунтахаб ат-таварих, изд., с. 129; Бартольд, т. 2, ч. 2, с. 142].
6. Суюргатмыш-хан. По словам автора „Мунтахаб ат-таварих-и Муини“ и „Шаджарат ал-атрак“, царевич Суюргатмыш был сыном Данишманджа-хана, потомка Угедея. Он был провозглашен ханом Тимуром в 1370 г. по настоянию эмиров. Согласно „Муизз ал-ансаб“, генеалогическому сочинению, составленному в 1426 г. при дворе Тимурида Шахруха, у Суюргатмыш-хана было два сына — Султан-Байазид, Султан-Махмуд и одна дочь по имени Урун-Султан, которая была замужем за Мираншахом, сыном Тимура. Суюргатмыш-хан участвовал во многих походах эмира Тимура и умер естественной смертью в 1388 г.
7. Султан-Махмуд-хан, сын Суюргатмыш-хана, возведен на престол эмиром Тимуром в 1388 г. Султан-Махмуд-хан, как и его отец, участвовал во многих походах Тимура (в Индию, Дешт-и Кипчак, Малую Азию и т. д.). В 1402 г. в битве при Анкаре он сыграл немаловажную роль и даже со своим войсковым подразделением захватил в плен османского султана Байазида. Согласно известиям автора „Шаджарат ал-атрак“, Султан-Махмуд-хан был еще жив в феврале 1405 г., когда умер эмир Тимур; по Йазди и Фасиху ал-Хавафи, он умер в 1402–03 г. Согласно „Муизз ал-ансаб“, у Султан-Махмуд-хана было двое детей: дочь Акил-Султан (на ней был женат Улугбек, внук Тимура) и сын по имени Султан-Абу Сайд. Носил ли сын Султан-Махмуд-хана, Султан-Абу Саид, ханский титул неизвестно.
8. Сатук-хан. Его родословная неизвестна. Согласно Мирза Хайдару (ум. в 1551 г.), автору „Тарих-и Раши-ди“, царевичу Сатуку ханский титул был присвоен Тимуром; очевидно после смерти Султан-Махмуд-хана. Но в 1428–29 г. Улугбек-мирза (правил в Мавераннахре в 1409–1449 гг.) низложил Сатук-хана и отправил его с войском в Моголистан против Вайс-хана. Вайс-хан пал в битве с Сатук-ханом, но и последний должен был бежать в Кашгар, где был убит при набеге на этот город внука дуглатского эмира Худайдада, Каракул-Ахмад-мирзы. Улугбек провозгласил на место Сатука ханом в Самарканде другое лицо [Тарих-и Рашиди, рук. в 648, л. 396–406; с 395, л. 53а-54а].
9. Об имени, происхождении и судьбе преемника Сатук-хана в источнике ничего не говорится.
10. В следующий раз новый хан, насколько можно судить по источникам, был провозглашен в Самарканде уже после низложения самого Улугбека в сентябре или октябре 1449 г. По словам источников, Абд ал-Латиф, поднявший восстание против своего отца Улугбека и низложивший его, провозгласил ханом „какого-то обиженного судьбой потомка Чингизхана“ [Бартольд, т. 2, ч. 2, с. 158; Сахаиф ал-ахбар, т. 3, с. 65]. Имя его и судьба также неизвестны. Как полагает В. В. Бартольд, он был последним подставным ханом из потомков Чингизхана в государстве Тимуридов.
Подставные ханы Чагатайского улуса XIV–XV вв. являлись марионеточными государями и одновременно хранителями политических традиций. Не обладая никакой фактической властью, подставные ханы из потомков Чингизхана все же оставались формально источником всякой власти. В частности, ярлыки Тимура и Улугбека издавались от имени ханов; за ханом были сохранены важные внешние атрибуты власти — обычай чеканить имя хана на монетах и упоминать его имя в хутбе, правда, не всегда соблюдавшихся столь уж строго. Зато, как отметил В. В. Бартольд, нет никаких известий о том, чтобы эмир Тимур (правил в 1370–1405 г.) когда-нибудь в присутствии войска, при торжественной обстановке, воздавал почести подставным ханам; почести, воздаваемые по монгольским обычаям государю, всегда принимались самим Тимуром. По материалам источников, на пирах и праздниках хан, предоставляя первенство эмиру Тимуру, сам скромно сидел, поджав под себя ноги; также, когда приходили послы иностранных держав, хан, предоставляя прием их эмиру Тимуру, сам сидел тут в скромном положении; смотр войску также производил Тимур, и он же сам принимал все воинские почести. Смерть ни одного подставного хана не делалась народным зрелищем; они отходили в мир иной без народного плача, без траурноторжественных церемоний и пышного погребального обряда; даже места захоронения большинства подставных ханов Средней Азии XIV–XV вв. неизвестны.
Тимур находился в очень хороших личных отношениях со своими ханами (Суюргатмыш-ханом, Султан-Махмуд-ханом), брал их с собой во время похода и не держал их взаперти, как это было при Улугбеке. Вот какой любопытный рассказ о положении подставных ханов в Самарканде содержится в „Тарих-и Рашиди“. Улугбек Гурган, пишет Мирза Хайдар, по примеру своего деда эмира Тимура, возводил на престол в Самарканде подставных ханов из потомков Чингизхана. „Он держал хана под присмотром внутри города Самарканда, в махалле (квартал), границы которой были обнесены оградой и укреплены. Теперь (в 40-е годы XVI в. — Т. С.) эта махалла города носит название „Хайат-ихан“ („Ханский двор“). Это большая махалла, и у каждой махалла, входящей в нее, свое название. Одна из этих махалла — „Хауз-и Бустан-и хан“ („Бассейн ханского сада“) — является хорошо известным местом в Самарканде. Во времена эмира Тимура в этой махалле проживал Суюргатмыш-хан“ [Тарих-и Рашиди, рук. В 648, л. 396; С 395, л. 53а].
Институт подставных ханов из потомков Чингизхана был вновь возрожден в Средней Азии, как уже говорилось, в XVIII столетии. В частности, в Хивинском ханстве после пресечения там в конце XVII в. династии Шибанидов вся власть перешла в руки главарей кочевых родов. Однако в государственной жизни сохранялся принцип, что только представители „белой кости“, т. е. Чингизиды, могут быть законными ханами. Для удовлетворения требований этой формальной законности люди не ханского происхождения, в руках которых была фактическая власть в стране, засылали приглашение султанам принять ханское звание то туда, то сюда, чаще всего в Казахские степи, так что в течение XVIII в. на престоле Хивы перебывало немалое число казахских Чингизидов. Наиболее подробные известия о казахских султанах — ханах Хивы содержатся в сочинении хивинских историков XIX в. Муниса и Агахи, а также в различных русских источниках XVIII — начала XIX вв.
За немногими исключениями подставные ханы Хивы не играли политической роли и являлись фигурами чисто декоративными. Вот что сообщает, например, в своих „Путевых записках“ о положении подставных ханов в Хиве врач майор Бланкеннагель, который по поручению российского правительства провел в Хиве пять месяцев — с 5 октября 1793 г. по 12 марта 1794 г. „Хивинский хан, — пишет он, — в правительстве значит меньше всего; три раза в год показывается он народу, окруженный теми, которые делами правят; в прочее же время сидит взаперти под строгим присмотром. В придворном его содержании не соблюдается даже благопристойности, и нередко в самом необходимом претерпевает нужду… Хива есть столица и пребывание ничего незначащего хана и всех знатнейших родов“ [цит. по кн.: Веселовский, 1877, с. 245].
Подставные ханы Хивы занимали престол (за редким исключением) только короткое время: одни уходили сами, а иных главы местных родов отсылали обратно на родину, в Казахские степи, и заменяли другими ханами. Среднеазиатский историк начала XIX в. Абд ал-Карим Бухари (т. 1, с. 79) метко называет этот политический обычай „игрой в ханы“ — ханбази.
В заключение раздела несколько слов о ханах-самозванцах. В литературе давно отмечено, властолюбие — такая неуемная страсть, против которой бессильны право, традиции, разум, страх перед возмездием. Жажда власти испокон веков не давала покоя авантюристски рисковым натурам — время от времени то и дело появлялись люди, называвшие себя именем какого-нибудь лица царствующей династии и предъявлявшие права на престол. Памятен, например, красочный рассказ отца истории Геродота (род. в 484 г. до н. э.), о маге Гаумата, который в 522 г. до н. э., выдав себя за внешне очень похожего на него Смердиса, младшего брата отправившегося в поход персидского царя Камбиса, занял престол и стал на некоторое время „царем царей“ [Геродот, с. 147, 157–164]. В истории России хорошо известны события, связанные с Лже-Дмитрием (некоторые подробности см. ниже, глава 2). О политических самозванцах, появившихся в государстве Сефевидов после внезапной смерти шаха Исмаила II в 1577 г., сообщает автор „Накават ал-асар“ Махмуд ибн Хидайаталлах. Были ханы-самозванцы и в средневековой и новой истории Средней Азии. Замечательно, что среднеазиатские политические самозванцы рассматриваемого периода объявляли себя если не Чингизидами, то по меньшей мере их родичами. Вот несколько примеров.
В „Путешествии Ибн Баттуты“ содержится трогательный рассказ о злоключениях некоего человека, который выдавал себя за Чагатаида Тармаширин-хана (правил ок. 1330–1334 г.) и в середине 30-х годов XIV в. прибыл в земли Синда (низовье р. Инд). По рассказу автора „Мусаххир ал-билад“, в 1012/1603–04 г. каракалпаки нарекли Абд ал-Гаффар-султаном некоего человека, внешне очень похожего на султана Абд ал-Гаффара, объявили его государем и посадили на престол правления в Туркестане; тот захватил ряд присырдарьинских городов и сделал своей столицей Ташкент. Но вскоре хан казахов Ишим, который являлся истинным владетелем тех пределов, выступил на войну с Лже-Абд ал-Гаффаром и убил его [Мусаххир ал-билад, л. 996; Абусеитова, 1983, с. 172].
В 1687 г. умер сын и преемник хивинского хана-историка Абу-л-Гази, Ануша; через два года после смерти Ануша-хана, т. е. в 1689 г., вступил на престол его сын Эрнек (Эренк). По словам жившего в начале XIX в. хорезмийского историка Муниса, молодой Эрнек-хан был дерзким мужчиной красивой наружности, любителем увеселений и имел пламенную страсть — волочиться за женщинами. „Всякую ночь после вечерней молитвы он верхом на ветроногом скакуне с двумя махрамами скакал из Ак-Сарая в Хивак, развлекался и наслаждался там с розоликими девами и еще до рассвета возвращался в Ак-Сарай“. При возвращении с одного из таких любовных похождений он был сброшен лошадью и разбился насмерть. Его мать, Тохта-ханым, которая происходила из туркмен, живших на южной окраине Хорезма, около Даргана, узнав о смерти хана, поспешила его похоронить, прежде чем известие о его смерти успело распространиться и отправилась в Дарган, в дом своего отца. У ее старшего брата был сын, который был сверстником Эрнек-хану и очень походил на него наружностью. Выдав своего племянника за Эрнек-хана, Тохта-ханым распространила слух, что хан ездил навестить своих туркменских родственников и теперь возвращается домой. Посредством такой хитрости молодому туркмену удалось привести в Хиву тысячу своих соплеменников и овладеть городом, после чего он стал подвергать преследованию узбеков Хивы. Некоторые узбеки ушли на Арал, собрали там войско из конгратов, мангытов, канглы, кипчаков и хо джаз ли и пошли походом на Хиву. Самозванец был убит; Тохта-ханым казнена: ее привязали к коням, которые волочили ее; из даргинских туркмен спаслась одна сотая часть. Это событие произошло в 1106/1694–95 г. [МИКХ, с. 456].
И, наконец, пример из истории Кокандского ханства. К середине XIX в. Кокандское ханство превратилось в одно из крупнейших государств в Средней Азии, в состав которого вошли обширные территорий о Памирских высот на юге до бассейна реки Или на северо-востоке. В 70-х годах XIX в. там происходили стычки между российскими войсками и жителями ханства. Ситуацией в стране своеобразно воспользовался некий мулла Исхак, родом из Пскента (современный Бишкек — столица Кыргызстана). Назвав себя царевичем Пулат-беком, он со своими сторонниками из кыргызов и кипчаков занял Коканд, где осенью 1875 г. был провозглашен ханом, в то время как настоящий хан находился в Ходженте. Но правление самозванца было недолгим: в январе 1876 г. власти Пулат-хана был нанесен решительный удар [Бартольд, т. 2, ч. 1, с. 396–397].
Итак, в настоящей главе мы рассмотрели ситуацию рождения в XIII в. новой властной элиты — „золотого рода“ Чингиз-хана, проследили, как вырабатывалось в практике жизни понятие о сословных правах и привилегиях Чингизидов и как это понятие выражалось в государственной идее и деятельности верховной власти. Обратимся теперь к истории Казахского ханства, в котором дольше всего сохранились традиции кочевой государственности, и проследим принципы функционирования властной элиты в политической организации конкретного общества и историческую судьбу этой степной государственности до начала XVIII века.