«У английской прессы есть замечательная традиция — систематически публиковать письма читателей на имя главного редактора, для чего существует самостоятельный отдел газеты, — пишет В. Смольников. — Письма могут быть на любые темы… Поэтому раздел всегда интересен и злободневен.
В полемике, опубликованной в газете «Норд Чайна Дейли Ньюс», приняли участие и англичане, и советские граждане, и белые эмигранты. Газетная баталия длилась несколько недель. Писали зло, часто остроумно, иногда просто глупо, но читать было очень интересно. Единственным условием для опубликования письма было приложение к нему визитной карточки с указанием домашнего или рабочего адреса… Бумажная битва закончилась совершенно неожиданным образом… Утром я приехал на работу и прошел в кабинет к секретарю, чтобы просмотреть свежую газету. Среди писем редактору мне попалось совершенно блестящее письмо, написанное то ли советским гражданином, то ли русским, симпатизирующим Советскому Союзу. Письмо заканчивалось стандартной формулой вежливости: «Сэр, я остаюсь вашим покорным слугой…», — и внизу стояла подпись. Фамилия мне показалась странной — двойная через тире и какая-то непонятная. Я внимательно ее прочел еще раз и буквально обалдел. Английскими буквами было написано такое русское трехэтажное ругательство, о существовании которого я не подозревал и которое позже в СССР никогда в применении не слышал.
В то утро сначала хохотали все русские шанхайцы — и советские, и эмигранты, а чуть позже, после объяснения иностранцам всех тонкостей русского юмора, потешался уже и весь иностранный Шанхай. Не смеялся только Пейтон-Гриффин, редактор газеты: он был взбешен.
На другой день в отделе писем газеты было напечатано следующее извещение, вполне обычное и принятое, когда полемика длится очень долго: «Ввиду того, что всем сторонам была дана полная возможность высказаться по поводу советской репатриации, дальнейшая полемика по этому вопросу прекращается. Редактор»».
Судя по всему, обстановку вокруг тех, кто собирался вернуться домой, нагнетали сознательно.
«В один из ноябрьских праздников, когда советское генеральное консульство пригласило иностранный дипломатический корпус и советских граждан на прием, была организована антисоветская демонстрация, — рассказывает В. Смольников. — Сотни китайцев дефилировали перед окнами консульства и выкрикивали антисоветские лозунги, однако всех гостей, шедших в консульство на прием, любезно пропускали. Советский военный атташе, стоявший у окна со своим американским коллегой, спросил: «Что, дорого обошлась вам эта антисоветская демонстрация?» Американец улыбнулся и ответил: «Ну что вы, принимая во внимание курс американского доллара на сегодня, она стоила очень дешево»».
30 ноября 1947 года уехала из Шанхая Наталия Ильина. Ее мать, Екатерина Дмитриевна, еще на семь лет оставшаяся в Китае, сохранила восторженные письма дочери с дороги: «У меня светлые надежды на будущее. Ведь я еду в страну, где от энергии, активности и труда человека зависит все!», «Морально чувствую себя прекрасно. Верю в социализм. Верю в себя», «Каждый день благодарю Бога, что я поехала, что я в России»…
Энтузиазм был невымышленный, он зажигал, звал, давал веру в будущее. Ведь они возвращались в свое Отечество.
В 1949 году в Китае произошла революция, к власти пришли коммунисты во главе с Мао Цзэдуном. Была провозглашена Китайская Народная Республика — национальная освободительная армия Китая с боями вошла в Шанхай. Для многих русских это событие стало решающим моментом в их колебаниях и сомнениях. Из этой страны, повторившей путь России, надо было уезжать. Куда угодно. Куда проще было уехать — для многих, измученных неопределенностью, это обстоятельство стало главным.
В стране установился другой режим, это ощущалось во всем. Постепенно прекращали свою деятельность иностранные концессии, исчезали перспективы капиталовложений, иностранцы начали покидать эту новую страну, с новыми правилами и законами, не дожидаясь, когда официально объявят национализацию. Уезжали и многие состоятельные китайцы — за бесценок продавали дома, фирмы, стремились в Гонконг и Макао. В первые же дни после революции, как и во всех странах, в Китае началась спекуляция товарами первой необходимости и продуктами. Со спекулянтами коммунисты справились быстро — они стали их расстреливать, а на дверях лавочек и магазинов вывешивать списки расстрелянных. По улицам шли колонны грузовиков, в которых стояли на коленях китайцы в белых (цвет траура) одеждах с завязанными за спиной руками — их везли через весь город к месту казни, на расстрел.
Вскоре в Шанхае появились советские военные — коммунисты во главе с Мао Цзэдуном обратились к СССР за помощью. Начались массовые демонстрации по поводу и без повода, в которых каждый должен был нести в руках цветок; публичные покаяния фабрикантов; самоубийства отчаявшихся; инфляция… Иностранные фирмы отзывали своих служащих. Город постепенно пустел.
На 1949 год пришлась следующая волна репатриации. Уезжали в Америку, Канаду, Австралию. И — в Советский Союз.
«У детей должна быть Родина. Как и для большинства, этот аргумент — главный и для наших родителей в их размышлениях о том, что делать дальше, — вспоминает Алексей Владимирович Бородин. — Они не спешат. Мои сестры еще маленькие, да и советские консульские, бывавшие в нашем доме, родителей отговаривают — не отговаривают, но советуют: не торопитесь, пусть дети подрастут. Дипломаты знают больше нашего, но ничего не говорят напрямую.
Мы провожаем пароход с репатриантами в СССР — счастливчиками, возвращавшимися на родину. Сердце щемит, ведь мы остаемся на берегу.
Никто из тех, кто был на этом пароходе, не дает о себе знать, благополучно ли добрались они до места назначения… А те, кто остаются, так и не знают о том, что многие репатрианты 1949 года, благополучно добравшись тогда до исторической Родины, с тех пор сидят в недрах ее, в лагерях».
В самом начале 1951 года возникла у кого-то странная идея: отправить в Советский Союз сначала Детей, а потом уже их родителей. Трудно разобраться, кто ее высказал впервые, но можно понять, каким образом она сформировалась. На протяжении шести лег существования Советского клуба и советской школы выросло поколение подростков, страстно мечтавших о своей стране: мысленно, эмоционально они проходили трудный путь до Победы вместе с Советским Союзом, со Сталиным. В своих грезах они видели себя строителями, созидателями, полноправными гражданами страны, говорящей на одном с ними языке, поющей одни с ними песни, живущей одними с ними мечтами.
Но чем большими патриотами по духу были эти подростки, тем более мягкой, податливой глиной они должны были стать в руках тех, кто привычно манипулировал людьми, чистыми и светлыми убеждениями. Родители непременно последовали бы за своими детьми, став заложниками своей родительской любви.
Бесчеловечная, по какая понятная для нашей страны идея!.. Великий Инквизитор, сочиненный Ф. М. Достоевским, мог бы склонить перед ней голову…
К счастью, она каким-то образом рассосалась сама по себе, эта «великая идея», по патриоты-пионеры, в числе которых был и юный Алексей Бородин, написали всем классом петицию в советское консульство — они выразили желание ехать в СССР без родителей. «В эту ночь у меня появились первые седые волосы», — призналась позже своему сыну Зинаида Яковлевна Бородина.
Бородины уехали позже, все вместе, в 1954-м, когда уже почти никого в Шанхае из русских не оставалось. Младшее поколение Бородиных было одержимо теми же чувствами, которое испытывала и харбинка Екатерина Ершова (Бибикова), написавшая стихотворение «Возвращение» в том же 1954 году, когда и она возвращалась на Родину с матерью, мужем и детьми:
В этих безыскусных строках живет искреннее, светлое волнение не юной девушки, но жены и матери, так давно настроенной на встречу с Родиной, что для нее уже ничего не имело никакого значения, кроме счастья встречи с лесами, первым солдатом, ночным звездным небом.
Небом Отчизны…
В 1952-м Советский Союз безвозмездно передал права на управление Китайско-Восточной железной дорогой правительству КНР. История свершила свой круг, хроника жизни «русского» Китая подходила к концу. Харбин уже перестал быть русским городом.
Пришла очередь Шанхая.
В 1954-м уйдут на Родину последние эшелоны с репатриантами, от многотысячной русской колонии в Шанхае останется лишь около двухсот человек, так и не рискнувших круто изменить свою судьбу, чтобы (в любом случае!) начать жизнь с нуля. Часть из них решится на это через семь лет, в 1961 году, когда уже никаких иллюзий не останется. Но пока… пока они остаются в Китае. На то, чтобы начать все сначала, с чистого листа, нужны были не только средства, но и Душевные силы, которых уже почти не осталось.
Между тем те, кто уезжали в СССР, стремились не в столицу, не в те города, с которыми была связана Жизнь их предков, — они готовы были осваивать целинные земли, строить по-настоящему новую жизнь вместе со своей страной.
И, наверное, Юстина Крузенштерн-Петерец, уехавшая из Шанхая в Соединенные Штаты, выразила в этом коротком стихотворении то настроение, в котором пребывали многие русские колонисты:
Большинство не могло смириться с тем, что «проплывает мимо глаз». Хотелось отдать все силы для того, чтобы помочь этому великому Китежу подняться со дна и утвердиться, и засиять, и ослепить врагов своими огнями.
Надо было решиться.
Слишком сложно было решиться начать новую, совершенно новую жизнь.
Вот всего лишь несколько свидетельств, всего лишь несколько рассказов о том, как это происходило.
Виктор Смольников: «Приготовления длились более трех месяцев. Так, наверное, было рассчитано в Москве, чтобы мы приехали на месго еще летом. Дважды с отъезжающими беседовал генеральный консул Шестериков, отвечал на многие вопросы, часто неожиданные, а иногда просто глупые… 16 июля нас посадили в вагоны второго класса, и мы поехали на запад, в сторону Нанкина… В Тяньцзине стояли дня два, чтобы дать время сесть в поезд «целинникам»-тяньцзиньцам. Многие пошли смотреть город. Я не пошел. В Тяньцзине я прожил около тринадцати лет, для меня это были счастливые годы, и мне не хотелось портить впечатления юности.
В Харбине два дня к нам присоединяли вагоны с «советскими» харбинцами. Здесь я родился и хорошо помнил небольшие районы города, где жил в детстве. Но вспоминать прошлое я не захотел, тем более что в годы моего детства Харбин был совершенно русским городом.
По всей Маньчжурии, вплоть до советской границы, мы останавливались на самых крупных станциях, чтобы собирать «целинников». Была остановка в Хайларе, это уже недалеко от границы. Я вышел из вагона и узнал знакомый с детства запах цветов и трав. На юге Китая трава и цветы так не пахнут.
Потом была станция Маньчжурия — последняя станция китайской земли. По перрону ходили советские железнодорожники в форме, мы их видели впервые в жизни. Здесь предстояла пересадка в советские вагоны. Целая бригада китайских носильщиков переносила наши вещи, а мы в это время пошли на базар, который был устроен тут же, около железнодорожных путей. Нам было сказано, что все китайские деньги мы должны истратить на месте. Моих денег хватило на дюжину бутылок маньчжурского вина.
Наконец состав тронулся. Мы договорились, что вино выпьем на государственной границе. Как только показалась вспаханная пограничная полоса, мы наполнили стаканы вином. Все пассажиры вагона встали и выпили за приезд на Родину.
Начиналась новая жизнь».
Алексей Бородин: «Когда мне сообщают о положительном решении нашего вопроса — душа моя разрывается от счастья. Меня просят сохранить это в секрете (папе надо еще решать деловые вопросы), но я проговариваюсь в школе. Потом случайно слышу мамины слова из разговора родителей: «Это можно понять, он не мог сдержаться…»
Устроен вечер в честь получения визы. Мама в Длинном красном платье. Приезжает известный советский кинодокументалист Варламов. Я читаю стихи «Жили три друга-товарища».
Дядя Коля Попович поет:
Папа начинает заниматься ликвидацией завода и другими делами…
поет советское радио. Мы ликуем».
Дети ликовали, взрослые тщательно скрывали от них свои сомнения. Ехали… ехали…
История «русского» Шанхая завершилась.
Уже давно считается библиографической редкостью одно издание — альбом «Русские в Шанхае». Мне не довелось его видеть, но по многочисленным описаниям я хорошо представляю себе этот труд штабс-капитана Владимира Даниловича Жиганова, которому он отдал пять лет своей жизни.
Судя по всему, в этом уникальном историческом документе так или иначе отражена жизнь русских эмигрантов в Шанхае в 1920-е и 1930-е годы.
Выходец из Хабаровска, Владимир Данилович Жиганов попал в Шанхай в конце 1920-х годов. В 1928-м организовал Общество медицинской взаимопомощи, которым руководил до 1931 года, а с 1931 по 1936-й занимался исключительно сбором материалов и изданием альбома, который и появился в апреле 1936 года.
Позже Жиганов писал: «Представьте себе, мне пришлось посетить за время работы не менее 2000 человек. При этом… у четверти из них я побывал по 3–4 раза, а у остальных за эти 5 лет побывал в среднем не менее 10 раз… всего мною было сделано не менее 16 500 визитов. Из помещенных в альбоме 1600 фотографий половина сделана специально для альбома, и около 500 из них произведены в моем присутствии и под моим руководством… среди них — группы, всевозможные торжества и т. д.».
Альбом состоял не только из фотографий. Каждой семье был посвящен подробный очерк, каждую персональную фотографию сопровождала биографическая справка… Поместить в альбоме свою фотографию мог любой человек, причисляющий себя к русским шанхайцам независимо от национальности, происхождения, рода занятий. Диапазон тем в этом издании был необычайно широк: деятельность Русской православной церкви и Шанхайского Русского полка, конкурсы, спортивные состязания, учебные заведения, пресса, коммерческие предприятия… Поистине — энциклопедия жизни «русского» Китая.