За мачтами джонок показались раззолоченные кумирни, высокие, красивые дома и сады Шанхая. По набережной спешили с ящиками чая, с тюками шелка проворные носильщики. На рейде виднелись легкие очертания военных китайских джонок с тонкими мачтами, наклоненными в разные стороны.
Некоторые дома и большие лавки были заколочены, заперты: капиталисты и купцы сбежали от тайпинов. Но жизнь в порту шла своим чередом. Кругом сгружали и нагружали товары, люди торопились, бранились, перекликались.
Гончаров знакомился с Шанхаем. Он потолкался в толпе на китайском базаре, который напомнил ему московский толкучий рынок или ярмарку губернского города: тот же шум, такие же харчевни и даже нечто похожее на щи варится в котлах.
На городском валу, вблизи лагеря правительственных войск, Гончаров видел, как солдаты схватили вдруг в толпе какого-то смирного человека и поволокли за собой. Им полагалась награда за каждого пойманного "мятежника". Но захватить живьем тайпина было не так-то просто, и поэтому негодяи хватали первого попавшегося прохожего, рубили ему голову и получали за это деньги.
Побывал писатель и на "променаде", отведенном для загородных прогулок европейцев. Когда два китайских всадника случайно заехали туда, английский офицер зверски избил их палкой; один из всадников в беспамятстве свалился с лошади.
Моряк с английского судна развлекался тем, что оттаскивал в сторону за волосы всех китайцев, которых случалось ему обгонять на улице. Плюгавый хозяин европейской гостиницы беспощадно колотил "желтокожих".
- Обогащаются за счет китайцев, отравляют их опиумом, да еще и презирают свои жертвы! - негодовал Гончаров. - За опиум китайцы отдают не только чай и шелк, но и свою кровь, энергию, ум, жизнь. Англичане и американцы хладнокровно берут все это и превращают в деньги. Пусть товар будет ядом - лишь бы нажива. Цивилизованная нация! Не знаю, кто из них кого мог бы цивилизовать: не китайцы ли англичан...
Писатель не раз говорил, что китайскому народу суждено в будущем играть большую роль.
Гончаров видел только один из уголков страны и то мельком. Многое так и осталось ему неясным. Русские моряки жили в Шанхае недолго: Путятин получил известие, что началась русско-турецкая война и что англо-французская эскадра идет к Черному морю с явным намерением поддержать турок. С часу на час могла начаться большая война. Опасаясь, что англичане попытаются захватить шхуну, Путятин приказал ей ночью сниматься с якоря и идти к "Палладе".
Вскоре вся русская эскадра незаметно покинула Седельные острова и ушла в Нагасаки. Снова потянулись бесконечные и почти бесплодные переговоры. Да никто уже и не надеялся на их быстрое завершение. Моряков больше волновало будущее эскадры.
Русские корабли находились в чужих водах. За эскадрой следили. В ближайших портах стояли наготове не только английские военные парусники, но и железные пароходы. Со вступлением в войну Англии и Франции "Паллада" могла оказаться в западне.
И Путятин решил идти в нейтральный испанский порт Манилу, на Филиппинские острова. Там он надеялся прежде всего хорошо отремонтировать "Палладу". По поводу того, что будет дальше, молодые офицеры строили самые смелые планы: один предлагал напасть на английский порт в Австралии, другой считал, что вернее идти к Индии.
Однажды Путятин позвал к себе в каюту командира "Паллады" Унковского, Посьета и Гончарова.
- Господа, - сказал адмирал, - я принял решение, которое прошу сохранить в тайне. Если будет бой и мы не одолеем неприятеля, то фрегат должен сойтись с вражескими кораблями вплотную. После этого мы взорвем нашу "Палладу" и погибнем с честью.
Что же Гончаров? Как отнесся он к этому разговору? С необыкновенным упорством и рвением писатель стал приводить в порядок свои записки. Он торопился. Страница за страницей, исписанные мелким почерком, ложились в его портфель. Что бы ни случилось - писатель должен исполнить свой долг...
"Паллада" по пути к Маниле заходит на Ликейские острова, или, как их называют, острова Рюкю. И тут едва не оканчивается ее плавание. Бурный океан толкает корабль туда, где на опаснейшем рифе кипят буруны.
Словно конь над пропастью, упирается судно, уцепившись за дно якорями. Но выдержат ли канаты? Ветер все усиливается. Смерть - в двухстах саженях. И ничего нельзя сделать. Эта невозможность действия особенно тягостна, особенно нестерпима; она порождает даже в самых смелых тупое чувство тоски.
Английский миссионер, наблюдавший с берега, как судно постепенно тянет на рифы, принялся молиться за упокой души русских моряков... Но он поспешил. Канаты выдержали, и как только ветер немного переменил направление, корабль проскользнул в бухту.
Благодатные Ликейские острова уже привлекли внимание Соединенных Штатов Америки. Американцы оставили здесь несколько матросов, двух офицеров и бумагу, в которой суда всех других наций извещались, что острова взяты американцами "под свое покровительство". Разумеется, островитян не спрашивали, нуждаются ли они в таком покровительстве.
Вообще к этому времени американцы, или, как их называл Гончаров, "люди Соединенных Штатов с бумажными и шерстяными тканями, ружьями и пушками и прочими орудиями новейшей цивилизации", показали себя сильными соперниками английских колонизаторов. Угрожая японцам пушками своих кораблей, они стремились проникнуть в японские порты, пробрались в Китай, на острова Тихого океана. "Говорят, молятся, едят одинаково и одинаково ненавидят друг друга", - сказал Гончаров об английских и американских дельцах и политиканах.
Но скорей в Манилу! "Паллада" пересекает северный тропик. Темной безмолвной ночью, когда море излучает фосфорический свет, а в небе ярко горят звезды, фрегат пришел в желанную бухту.
Однако, что за пароход дымит на Манильском рейде? Да ведь это "Кольбер", французский военный корабль! В любой момент он может сняться с якоря и вернуться обратно с эскадрой, чтобы захватить ремонтирующуюся "Палладу"! Вот тебе и отдых, вот тебе и починка перед опасным крейсерством!
Пока Путятин вел переговоры с испанским губернатором, моряки знакомились с Манилой.
В этом городе дома были либо очень массивными, либо, напротив, чрезвычайно легкими: то и другое делало их стойкими во время частых землетрясений. А какой здесь исполинский бамбук, какое обилие хлебных и фиговых деревьев, как роскошны плантации кофе, табака и сахарного тростника!
Излюбленным развлечением островитян были петушиные бои, и многие филиппинцы разгуливали с петухом подмышкой. Если хозяин находился в лавке, петух оставался привязанным у входа.
В цехах знаменитой манильской фабрики сигар девять тысяч женщин самыми обыкновенными камнями били по листьям табака и затем свертывали их. Увы, писатель не нашел слов осуждения для тех, кто наживался на эксплуатации женского труда. Он отстал в этом от лучших людей своего времени, гневно восстававших против порабощения труда капиталом.
Днем Гончаров ходил по городу или по его окрестностям, а ночами писал в номере скверной гостиницы. Плошка с кокосовым маслом немилосердно чадила, ящерицы и летучие тараканы шуршали на стенах, тучи комаров вились вокруг. Уже готовы были многие главы будущей книги, но писателю они попрежнему казались нестоящими, бестолковыми. Возбуждение нередко сменялось усталостью, и Гончаров чувствовал, что его начинает тяготить путешествие.
Повидав много стран, он все сильнее ощущал красоту и величие далекой родины. В свободные минуты раскрывал он тургеневские "Записки охотника", чтобы хоть на время окунуться в знакомый, милый сердцу мир, перенестись из Манилы на Бежин луг.
Переговоры Путятина с губернатором кончились тем, что испанцы, опасаясь прихода английской эскадры, попросили русских моряков как можно скорее покинуть бухту.
Что делать? Длительное плавание в чужих, опасных водах на корабле, который тек по всем швам и нуждался в ремонте, было невозможным. Оставалось одно - идти к берегам Сибири.
Фрегат был приведен в боевое положение на случай встречи с вражеской эскадрой. Пороховую камеру приготовили к взрыву. Фрегат плыл мимо тех мест, где год назад его трепал тайфун. На одном из островков в океане подкрепили мачты, здесь же произвели учебную стрельбу. Однажды вдалеке заметили дым. Уж не вражеский ли пароход?
- К орудиям!
Но дымившее судно оказалось парусным китобоем, на котором вытапливали китовый жир.
Татарский пролив еще не очистился ото льда. Моряки "Паллады", чтобы не терять времени, занялись составлением карты берегов Кореи. В тумане, пробираясь чуть не ощупью в незнакомые бухты, они делали промеры глубин, исправляли грубые ошибки старой карты. Один из пропущенных составителями этой карты островков назвали именем Гончарова.
А сам писатель в эти дни писал недостающее начало к своей книге - главу "От Кронштадта до мыса Лизарда". Эта глава была окончена уже в Татарском проливе.
Остальные главы составились из много раз переработанных записей в дневнике. По возвращении в Петербург писатель надеялся включить в книгу и некоторые свои письма друзьям - разумеется, тоже переделав и расширив их. Это возвращение становилось не таким далеким: Гончаров уже не был нужен Путятину как секретарь экспедиции и мог ехать домой через Сибирь.
После жары тропиков писателю пришлось познакомиться с жестокими морозами. Железных дорог тогда за Уралом не было, и Гончаров ехал верхом и на почтовых. Между началом и концом этой поездки лежала треть года и две трети полушария. И во время этого трудного путешествия писатель закончил работу над книгой, дополнив ее главами о Сибири.
Не в тиши уединенного писательского кабинета рождалась его книга, а в тесной каюте носимого бурями фрегата, в случайных гостиницах чужих городов, на сибирских зимовьях и постоялых дворах, разбросанных от тихоокеанского побережья до столицы. Родилась из тысяч заметок в записной книжке, из наблюдений жизни во всем ее удивительном разнообразии, родилась из размышлений об увиденном и услышанном. Писалась она, как говорил сам автор, горестно и тяжко, с бесконечными переделками, поправками. И не потому ли почти сто лет живет она и будет жить еще долго-долго...
Плавание на "Палладе" осталось наиболее яркой страницей жизни Гончарова. И нет ничего удивительного в том, что накануне своего шестидесятилетия он едва не отправился во второе кругосветное плавание на фрегате "Светлана".
Уже в старости, когда напечатанную сначала в отрывках, а потом отдельной книгой "Фрегат Палладу" давно узнал и полюбил русский читатель, Гончаров писал:
"Мне поздно желать и надеяться плыть опять в дальние страны: я не надеюсь и не желаю более. Лета охлаждают всякие желания и надежды. Но я хотел бы перенести эти желания и надежды в сердца моих читателей и - если представится им случай идти (помните - "идти", а не ехать) на корабле в отдаленные страны - предложить совет: ловить этот случай, не слушая никаких преждевременных страхов и сомнений".
Что же случилось с "Палладой" после того, как писатель покинул судно? Чем закончилось плавание? Какова судьба экипажа фрегата?
"Паллада" пришла в гавань, ныне носящую название Советской. Команда возвела береговые укрепления, готовясь отразить нападение врага с моря.
Потом, по приказу из Петербурга, фрегат попытались завести в мелководное устье Амура. Это не удалось, и "Паллада" снова вернулась в свою старую гавань. Здесь, опасаясь, как бы корабль не захватила англо-французская эскадра, судно затопили. Сделано это было по распоряжению свыше слишком поспешно и без особой надобности. Перед тем как пустить фрегат на дно, с него сняли пушки, такелаж и вообще все ценное.
Итак, воды бухты сомкнулись над "Палладой".
А на долю тех ее офицеров и матросов, которые перешли на прибывший в дальневосточные воды фрегат "Диана", выпало необыкновенное приключение.
На новом фрегате Путятин отправился в Японию. В тихий декабрьский день "Диана" стояла в бухте, на берегу которой расположен японский город Симодо. Неожиданно корабль сильно встряхнуло. В тот же миг раздался крик вахтенного:
- Смотрите, смотрите!
С борта "Дианы" было хорошо видно, как лодки, стоявшие в устье горной речки, вдруг рванулись со своих мест. Какая-то непонятная сила потащила их вверх против течения реки. Почти в тот же миг огромный зеленый вал поднялся у входа в бухту.