Эту огромную реку еще только осваивали. Вниз по ней плыли плоты и барки с первыми русскими поселенцами. Они рубили себе избы и выжигали тайгу под пашни. Земля еще не кормила людей, и в низовья Амура нужно было завозить для поселенцев хлеб, соль, солонину. Обычно караваны сплавляли по Шилке, которая, сливаясь с Аргунью, образует Амур.
Кропоткин, набрав команду из "сынков" - так назывались солдаты штрафных батальонов, освобожденные для заселения новых мест, - поплыл из Сретенска с несколькими баржами. Баржи несло течением, навстречу плыли каменные утесы, в светлые ночи испещренные пятнами теней. Река играла на перекатах, дробя блики лунной дорожки.
Если баржи наносило на мель, "сынки" нехотя лезли в воду и затягивали:
Ка-ак баржа на мель стала,
Али сил у нас не стало.
Ох, дуби-и-нушка, ох те,
Ох, зеленая, са-ма пойдет.
У-ра-а!
Дальше шел куплет, особенно близкий "сынкам":
Ох, ребята припотели,
Выпить водки захотели.
Если не считать пробоины в барже, наскочившей на камень, плавание по Шилке прошло удачно.
Вел себя на сплаве Кропоткин совсем не по-княжески - ел уху и кашу из общего котла, работал вместе с гребцами; Уставал он сильно, но ночами долго не мог заснуть и просыпался даже от легкого всплеска, от камня, сорвавшегося со скалы в воду; невольно думалось о разрушении гор, о работе рек.
Уже на Амуре, где Кропоткин помогал начальнику всего сплава майору Малиновскому, караван барж попал в беду. Его стал трепать один из тех страшных ураганов, которые по силе могут поспорить с тайфунами. Ветер вырвался из-за хребтов, стал валить деревья. Большую крытую лодку, в которой плыли Малиновский с Кропоткиным, едва успели укрыть в устье боковой речушки.
Когда буря стихла, с лодки увидели плывущие мимо доски, бревна, ящики, бочки с солониной. Стало ясно, что произошла катастрофа. Обломки барж плыли гуще и гуще.
- Все пропало, все пропало!- в отчаянии шептал Малиновский.
Ураган потопил сорок четыре баржи. Жители низовьев реки остались без хлеба.
Телеграфа в те годы на востоке не было. Чтобы предупредить о несчастье и попытаться до ледостава отправить новый караван, кто-то должен был немедленно плыть с донесением в Читу.
Поплыл Кропоткин. Гребцы, зная, зачем и куда спешит офицер, старались что было сил. Лодка плыла днем и ночью, в любую непогодь. Однажды ее почти залили волны, и Кропоткин отстегнул было большую сумку с серебряными и медными деньгами, собираясь нырять в воду...
Уже недалеко от Хабаровска гребцов догнал пароход. Когда Кропоткин поднялся на палубу, его тотчас окружили пассажиры:
- Скажите, вы не могли бы стать капитаном?
- Ке-ем? - в изумлении переспросил Кропоткин.
- Да наш капитан допился до чортиков, слег в горячке. Вот и некому вести судно. Может, попробуете?
Ну что тут будешь делать? Напрасно он уверял, что никогда не водил пароходы и что Амур знает совсем плохо. Пришлось двадцатилетнему "капитану" подняться на мостик. Лоцман, уже не раз плававший по Амуру, охотно ему помог. Вдвоем они благополучно привели пароход в Хабаровск.
Сменив один пароход на другой, а последний на верховую лошадь, привычную к горным тропам, Кропоткин привез донесение о катастрофе так быстро, что раньше, чем лед сковал Амур, новый караван продовольствия был уже отправлен.
* * *
В Благовещенск-на-Амуре из юго-восточных районов Забайкалья ездили обычно вдоль Аргуни и Амура. По карте выходило, что дорога напрямик через Маньчжурию была бы вдвое короче. Но по карте путешествовать легко. А как обстоит на самом деле? Можно ли пересечь напрямик маньчжурские хребты?
Это особенно интересовало забайкальских казаков. Им нужна была короткая дорога для перегона скота на восток.
О Маньчжурии говорили тогда мало хорошего. Люди нередко пропадали там без вести. В Маньчжурии сложил голову и храбрый топограф Ваганов, победитель снегов Таймыра.
Маньчжурские власти всячески мешали дружбе своих подданных с русскими; впрочем, казакам все же разрешалось изредка переходить границу для торговли.
Вот весной 1864 года казаки и задумали снарядить караван, который занялся бы не только торговлей, но и поисками прямой дороги на Амур.
Повел караван урядник Софронов. С казаками увязался и купец Петр Алексеев, человек робкий, к месту и не к месту повторявший "покорнейше благодарим-с". Особенно смешно было смотреть, как он, пуча глаза, дул на блюдечко с чаем, осторожно обгрызая кусочек сахару.
Купец был не из богатых: он сам ухаживал за своей лошадью и сам запрягал ее в двуколку с сукнами, позументами и разным галантерейным товаром, который собирался распродать в Маньчжурии.
Перед переходом границы караван ночевал в одной из казачьих станиц. Старуха-хозяйка, раздувая самовар, обратилась к купцу:
- Сынок, за тобой едет кто-нибудь еще?
- Не слыхал, бабушка.
- Как же, сказывали - какой-то князь... Рапотский, что ли... должен проехать. Будет он, нет ли?
Купец почесал затылок, что-то припоминая:
- Да, точно. Их сиятельство хотели приехать из Иркутска. Ну, да где же им в такую дорогу! Так они и остались в городе...
Вскоре казаки, гоня перед собой большой табун лошадей для продажи, перешли границу.
Сначала тянулась степь, похожая на забайкальскую, потом лесистые холмы. Затем начались горы. Казаки с радостью убеждались, что хребты Хингана совсем не так страшны, как о них говорили. Им посчастливилось даже выйти на какую-то старую, полузаброшенную дорогу, которая уходила между горами на восток.
Купец Петр Алексеев, в синем халате и монгольской островерхой шапке, шагал в пыли рядом со своей повозкой. При встречах с представителями власти он отходил в сторонку, предоставляя уряднику Софронову вести переговоры. Садился он только тогда, когда приглашал урядник, причем норовил сесть на самый кончик стула, приговаривая: "Покорнейше благодарим-с".
Но когда вокруг не было посторонних, купец вынимал записную книжку и карманную буссоль.
Маскарад понадобился Кропоткину - вы, разумеется, уже давно догадались, что это был он - для того, чтобы посетить край, который по-настоящему не был известен науке. Но если бы офицер, да еще князь, появился вдруг на дорогах Маньчжурии, местные чиновники не дали бы его каравану ступить и шагу вглубь страны.
Кропоткин вспомнил свои успехи в любительских спектаклях, где ему особенно удавались роли молодых купцов в комедиях Островского. На этот раз играть надо было особенно хорошо: в случае провала "купцу" грозила поездка в клетке на спине верблюда через пустыню Гоби, если не что-нибудь похуже.
Все было сносно до тех пор, пока к каравану не прицепился какой-то странствующий старик-чиновник. Сначала он присматривался к русским, а потом напялил шапочку со стеклянным шариком - знаком власти - и потребовал паспорта.
Смотрел он их долго, придирчиво и с презрением. Ему казалось, что паспорта русских слишком малы; у самого чиновника грамота была в полметра длиной.
Пока Софронов спорил с упрямым чиновником, под руки Кропоткину, перебиравшему вещи, попал номер газеты "Московские ведомости", на которой изображался государственный герб. Не сойдет ли газета за паспорт? Кропоткин передал ее Софронову. Тот, живо смекнув, в чем дело, развернул газету и ткнул пальцем в герб.
- Неужели тут все про вас написано? - с ужасом спросил чиновник, разглядывая газетный лист.