- Олеся! Олесенька, что с тобой? - Дина схватила ее на руки.
Девочка закатила глаза, продолжая стонать, потом закинула головку, в горле у нее что-то заклокотало. Дина с Олесей на руках выбежала на улицу. Она неслась по пустой улице и кричала:
- Помогите! Помогите! Олеся, Олесенька, не умирай! Подожди еще немножко, - умоляла Дина. - Сейчас мы найдем врача, сейчас!
Но Олеся продолжала корчиться, выскальзывала из Дининых рук.
Вдруг Дина увидела Грудского. Он выходил из политотдела. С криком: "Помогите! Она умирает!" - Дина бросилась к нему.
- Нужен врач, девочка умирает...
- Помирает Олеся! - кричали дети.
Грудский растерялся.
- Здесь нет врача, - сказал наконец он. - Нужно везти в город...
- Да, да, обязательно в город! И поскорей!
- Машина только что ушла...
- Скорей, скорей, - твердила Дина, - иначе будет поздно!
- А что случилось? Что с ней? - Грудский протянул руку, чтобы приподнять головку Олеси. В этот момент девочка дернулась, громко чихнула, и что-то желтенькое вылетело из ее носа. Олеся замерла, а через мгновенье разразилась сильным ревом.
Грудский расхохотался.
- Как вы можете смеяться? - возмутилась Дина.
- Ожила, ожила твоя Олеся, - продолжая смеяться, сказал Грудский. - Ну ты, ревушка, перестань! Все прошло! Хватит!
И Олеся умолкла. Хлопая мокрыми ресницами, она уставилась на Грудского.
- А теперь скажи мне, зачем ты засунула цветочек себе в нос? - спросил Грудский.
- Кви-ток, - медленно и удивленно сказала Олеся.
- Ось вин, - подхватила Ганка, - оцей квиточек, желтенький, она из них плела венок.
Тут все засмеялись, и Олеся тоже. Вся ватага вместе с Олесей побежала обратно.
Грудский со смущенной Диной пошли вслед за детьми. Вторично Дина оказалась в неловком положении в присутствии этого серьезного товарища из горкома комсомола. Она сгорала от стыда.
Грудский же, посмеиваясь, искоса поглядывал на нее. Зареванная, растерянная, волосы всклокочены, очки... Но в общем хорошенькая... Нет, скорее смешная.
- Не нужно пугаться, - сказал Грудский, - с ребятами чего не бывает. У нас в поселке один парнишка полез на елку, сук обломился, а он рубахой зацепился за другой сук и повис. Висел и орал, покуда девки, что по грибы шли, не услыхали... Уже он в армии отслужил, а все висельником его травят.
Грудский весело подмигнул Дине:
- Не дрейфь! Чего не бывает на белом свете... Я сейчас в МТС пойду, а позже к вам наведаюсь, погляжу, как вы там живете. И материал тебе для доклада принесу. Ладно?
Дина смогла только кивнуть. Она была рада, что хоть не сейчас товарищ Грудский зайдет в ясли. Она успеет еще прибраться и себя немножко в порядок привести.
...Грудский пришел уже под вечер, усталый, запыленный и расстроенный в эмтээсовской столовой испекли последнюю квашню. Завтра нечем будет кормить рабочих. Да и сегодня выдавали в столовой по ломтику хлеба, четверть фунта, разок куснешь, и все тут.
Однако усталость и уныние его быстро рассеялись: в саду было прохладно, Дина встретила его приветливо. Грудский опустился на колоду во дворе и сказал:
- Хорошо у вас тут. А где ребята?
- Они в хате.
- Ну вот, подобрал я вместе с товарищем Кухарским тебе материал, сказал Грудский, подавая Дине несколько брошюрок, - речь В.И.Ленина на III Всероссийском съезде комсомола, А.Виноградов "Из воспоминаний о Ленине", Уэллс "Россия во мгле".
"Россия во мгле", конечно, не о задачах комсомола, - продолжал он. - Но эта книжечка тебе поможет. Вот здесь я подчеркнул, смотри... Уэллс пишет: "Утверждать, что ужасающая нищета в России - в какой-то значительной степени результат деятельности коммунистов, что злые коммунисты довели страну до ее нынешнего бедственного состояния и что свержение коммунистического строя молниеносно осчастливит всю Россию - это значит извращать положение..."
Грудский оторвался от книги и посмотрел на Дину, она слушала с живым вниманием.
- А ведь это пишет не друг наш. И еще... "большевистское правительство... честное правительство..." В общем, прочти сама.
- Спасибо. Я прочту и подготовлюсь. Мы в школе делали доклады.
- Вот и хорошо. А теперь показывай свое хозяйство!
Он помнил мрачный, пустой дом, куда привел его впервые Петренко. Теперь тут все изменилось. На дворе развешано детское белье: майки, трусики, две простынки, что-то белое упало на траву. Грудский бережно поднял и повесил на веревку. Какое маленькое платьице, наверное, с куклы...
Из дома доносились детские голоса, навстречу гостю выбежала худенькая девочка в синих трусиках, смешно остриженная, головка ее лохматилась, как одуванчик.
- Вы до нас?
- До вас, - в тон ей отвечал Грудский.
В хате слышалось мерное постукивание. Грудский подумал, что дети играют, но они ужинали. Постукивали при полнейшей тишине металлические ложки о металлические мисочки.
У стены возникло странное сооружение - не то шкаф, не то комод, задернутый белыми занавесками и покрытый белой же салфеткой. В чисто промытой бутылке - несколько васильков. На стене коврик: синее море, белые гребни волн и маленький накренившийся парусник.
- Послушай, где это ты взяла? Нашла в доме?
Дина улыбнулась.
- Тут валялся такой старый коврик, я его выстирала и вот дорисовала немножко. У нас есть коробочка с красками...
- Ты что же, художница?
Он внимательно посмотрел на Дину. Она приоделась. На темных вьющихся волосах - белая косынка, сурового полотна передничек с маленьким кармашком на боку, аккуратное платье. Разговаривая с Грудским, Дина не переставала следить за детьми, одному подлила в миску жиденькую кашу, другого подвинула ближе к столу, легонько тронула за плечо расшалившегося малыша.
- Да нет, какая я художница, - сказала Дина. - Я больше литературу люблю, но по рисованию, правда, было "отлично". А ковер... У меня дома над кроватью тоже висела картинка, море... Девочки на день рождения подарили...