Или загадки: черненько, маленько, на всех садится, царя не боится. Черненько, маленько, в платье вскочило, царя разбудило. Маленькая барынька в полночь разбудила. Вороная, да не кобыла, черная, а не медведь. Маленький, удаленький — лосиный скок, звериный взгляд. Каренький жеребчик погладиться не дает. Друг мой спит со мной, в трауре ходит, не знаю о ком. Милый мой спит со мной, а погладиться не дает. Шесть ног без копыт, рога есть, а не бык. Черный скачет…
Продолжим о блохе. Известно, что была мода на блох, были модники и модницы, щеголяющие всем тем, что связано с нашей героиней.
— Да, да, модники и модницы различали в одежде такие цвета, как цвет просто блохи, блохи молодой и старой, брюшка блохи, бедра блохи, бедра больной блохи (блохи в лихорадке). По-русски этот цвет называли «пюсовым», оставляя французское слово «пюс» — «блоха» — без перевода. Академический словарь русского языка по этому поводу поясняет: «Пюсовый цвет — темно-коричневый» и приводит цитату из повести Л. Н. Толстого «После бала»: «… жена его в бархатном пюсовом платье…». Конечно, век мушкетеров — это галантность, умение себя вести, постоять за свою честь; все это не может не вызывать уважения. Но почему-то великий Дюма, вводя читателя в повседневную жизнь и нравы этого века, ничего не писал о блохах. А ведь известно, что Людовик XIV, «король-солнце», будучи ребенком, играл в галерее Лувра с маленькой пушечкой, в которую была запряжена блоха — это был подарок будущему королю от графа Бриенского. Марион де Лори (в «Трех мушкетерах» она упоминается как подруга кардинала Ришелье) писала, между прочим, в своих письмах, что галантные кавалеры, если им случалось во время свидания с дамой поймать блоху, помещали ее в хрустальный медальон и носили на шее — такова была причуда моды в далеком XVII веке. Другой причудой было сажать блоху на цепь, стальную или золотую (самая длинная из известных цепочек состояла из 300 звеньев). Блоха, вставленная в ювелирное украшение, даримая в качестве сувенира, приносящего счастье, также была объектом моды.
— А я знаю, что блох использовали ради забавы не так уж редко. Так, английский писатель XVI века Томас Мруфет сообщает, что некто Марк прикрепил к блохе золотую цепь длиною в человеческий палец, с замком и ключом, на которой блоха тянула карету с золотом. В XVIII веке в Англии прославились «трудолюбивые» блохи сеньора Бертолотто. Остались программы цирка тех времен. На них изображены блошиные леди с джентльменом: оркестр из 12 блох; четыре блошиных холостяка играют в вист; карета, запряженная блохами; кораблик, который тянет одна блоха… Наконец, кульминационный номер цирка сеньора Бертолотто: появление трех героев Ватерлоо верхом на блохах — Веллингтон, Наполеон и Блюхер. Может быть, у Вас, уважаемый Валери, есть тоже интересные сведения о блохах, как артистах?
— А-а, блошиный цирк! Он был необычайно популярен. Действительно, известия о нем мы находим начиная с XVI века. Николай Лемери, врач и химик, видел в Париже в 1725 году блоху, прикованную к маленькой серебряной пушечке. В пушечку закладывался порох, зажигался фитиль, и пушка стреляла. Хозяйка держала ее в бархатной коробочке, которую прятала в карман. Этот случай Лемери описал в книге «Сборник редкостей и достопримечательностей».
Великий физик и естествоиспытатель Реомюр в часы досуга смастерил карету на четырех колесиках и четырех стальных рессорах, запряженных шестью блохами. В карете сидели две блохи, а на облучке блоха-кучер правила «лошадьми». Этот номер имел большой успех, и карета, кажется, была приобретена королевой.
Писатель и философ Лабрюйер в 1691 году писал, что видел «четырех блох, каждая с каской на голове, в кирасах и с маленькими копьями, которые вели между собой настоящий бой, а помещены были в бутылке…»
В 1834 году некий Куччиани показывал в Париже блох, одетых в военные мундиры и дравшихся между собой на дуэли. Этот спектакль очень удивил Чарлза Диккенса, который описал его впоследствии… Кажется, это все, что я знаю.
Тогда я добавлю, что еще знаю на эту тему. Шведскую королеву Христину забавляли блохи, стреляющие из крошечных пушек. Эта коронованная особа наслаждалась экзекуцией блох. До сих пор в Стокгольмском арсенале хранятся блошиные орудия — маленькое ружье, часть лилипутской артиллерии для блошиной резни. По словам русского биолога П. Горянинова, в 1837 году «затейщики накладывали на блоху золотую цепочку, впрягали ее под золотую тележку, превышавшую вес блохи до 80 раз, — животное двигалось спокойно». Кстати, вспомним рассказ Н. С. Лескова «Левша», вышедший в 1881 году. Там повествуется о том, как англичане сделали крошечную металлическую блоху и прислали ее в подарок русскому царю. Таким образом они хвалились, какие они непревзойденные мастера. А тут простой русский мастер Левша из Тулы сумел эту блоху подковать! Отсюда пошло-поехало выражение: «Англичане из стали блоху сделали, а наши туляки ее подковали да им назад отослали».
В начале XX века блошиным цирком удивлял весь мир «укротитель» блох Раймунд Отава. Он «объездил всех господ земель и выступал перед коронованными особами и диктаторами». Это его дрессированные блохи, впряженные в тончайшие золотые нити, везли в четверной упряжке цугом маленький экипаж; они, лежа на спине, жонглировали шариками из сердцевины бузины, по команде кидая их вверх. «Артисты» были одеты в красочные юбочки из станиоля и выходили на арену под музыку.
Рассказывает Р. Отава:
— Своим блохам я позволяю сосать мою кровь из рук и ног обычно однажды в день; если они работают, то дважды в день. «Обед» их длится от двух минут до четверти часа, пока каждая блоха не насосется полностью.
Насколько мне известно, блошиный цирк работал до 70-х годов XX века: в 50—60-х годах в Англии в Манчестере профессор Лен Томлин держал такого рода цирк, три блошиных цирка работали во Франции. Одним из последних перестал существовать в 1966 блошиный цирк в Нью-Йорке, развлекавший публику 40 лет. Вот курьез из его истории. Говорит К. Валери:
— Когда в 1937 году для цирка была доставлена из-за границы партия блох, таможенные чиновники не знали, как зарегистрировать их. Если как кровососущих насекомых, то ввоз таких вредителей в США запрещен. Дрессировщик, сопровождающий груз, спас положение, заявив, что везет «диких зверей» для цирка.
И сейчас в западноевропейских и международных газетах и журналах, посвященных цирку, можно прочесть объявления, обещающие довольно приличное вознаграждение за будущих «актеров». Но, видимо, такие призывы не находят отклика. Блошиный цирк принадлежит истории и может рассматриваться теперь как одна из причуд моды прошедших веков.
— Ну, это уже слишком пессимистический тон: начали за здравие, а кончили за упокой. Не стоит нам предрешать судьбу блошиного цирка, имеющего свою историю. В наше-то время многое достижимо. Вдруг, чем черт не шутит, организуется кооператив дрессировщиков блох, может, даже международный. Поживем — увидим.
А теперь о научной стороне вопроса. Как бы ни отличались друг от друга 2000 видов блох, все они, несмотря на разнообразие форм и строения, имеют типичный облик. Даже спросонья не спутаешь их ни с кем. Это бескрылые небольшие насекомые длиною тела 1–5 миллиметров, сплющенные так, будто их усердно и с азартом давили с боков. Сложных глаз нет, да и простые развиты плохо. Короткие усики складываются в особые углубления на голове. Голова и грудь маленькие, являются как бы придатками мощно развитых ног и огромного брюшка. Гладкое и скользкое тело, покрытое прочным и эластичным покровом, усажено упругими щетинками и зубчиками, направленными всегда назад. Не кажется ли, что они уроды? Нет!
На самом деле такая форма тела — наилучшая, которую придумала природа для продвижения в непролазных джунглях шерсти и непроходимых дебрях перьев и пуха, где нет дорог, а надо идти вперед. Блоха своей маленькой головой, словно тараном, раздвигает волосы и перья, при этом усики не помеха, они упакованы и спрятаны, и рот — главное орудие эксплуатации животных и народа (питья и проливания крови) — нисколько не мешает — он направлен косо вниз и назад. Если бы блоха даже и пыталась пятиться назад, как рак, ей бы это не удалось — помешали бы направленные назад крепкие волоски, упругие щетинки и прочные зазубрины. Но блохи не только ловкие лазутчики, но и отменные прыгуны. Такая мелюзга длиною тела не более 4 миллиметров совершает прыжок в высоту до 19 сантиметров и в длину до 32 сантиметров. Такими прыжками им ничего не стоит быстро и ловко взобраться на своих хозяев и избегать ловких рук и цепких лапок.
Раньше думали, что блоха прыгает при помощи задних ног. Не тут-то было: мускулы ее не в состоянии совершать такие чудеса. Недавно разгадали секрет рекордсмена. Оказывается, у основания задних ног блох расположена эластичная подушечка, состоящая из белка резилина, обладающего еще большей упругостью, чем самые лучшие сорта резины. Блоха, приготавливаясь к прыжку, поднимает задние конечности, тем самым сильно сжимая резилин, что равносильно спуску курка — и полетел голубчик, кувыркаясь в воздухе, как воздушный акробат.
Взрослые блохи — отъявленные кровососы, паразитирующие на млекопитающих и птицах. Если блоха попала на своего хозяина, то она пьет кровь, не зная меры, в течение 2–4 часов, превращаясь в перегонный аппарат, куда кровь в одно отверстие втекает, а из противоположного конца большая ее часть в непереваренном виде вытекает. Дорвалась, тварь! За это время она получает энергии в 300–400 раз больше, чем потребуется для нормальной жизнедеятельности.
Если бы она пила только кровь, то не болела бы наша грудь, не страдала бы душа. При том при сем она ведь еще бросает нас в котел ада: четыре стотысячных кубического миллиметра слюны блохи достаточно, чтобы зажечь в нашем организме страшный зуд, а 150–200 капель слюны способны заставить чесаться 300 миллионов людей.
Каждый вид блохи имеет своего предпочтительного хозяина. Существуют крысиные, мышиные, заячьи, барсучьи, «любящие» то сурков, то тушканчиков, то сусликов, то сонь, то сеноставок; они и птиц распределили между собой: что ни блоха — у каждой своя любимая птаха. Но это не означает, что млекопитающие, птицы и человек не обмениваются своими блохами. Нет, обмен существует, притом это улица с многосторонним движением. Так, из 2000 блох, снятых выборочно с разных людей, только около половины оказались собачьими (вот где корни приведенных мною пословиц!). На человеке неоднократно находили то куриных, то голубиных блох, не говоря уже о кошачьих и мышиных. Это нам важно знать, потому что среди обитающих в природе «диких» блох могут оказаться переносчики возбудителей заразных болезней — чумы, крысиного сыпного тифа, туляремии. Кроме того, они могут быть промежуточными хозяевами некоторых глистов, например, тыквенного цепня, поражающего собак, кошек и человека. Не для красного словца скажу: для нас блохи — очень плохи.
Известно, что блохи близоруки. Как же тогда они находят своих хозяев? Разумеется, как клопы и комары, по запаху. Их медом не корми, а дай понюхать; их обонятельные органы, размещенные на усиках, всегда начеку, как современные радарные установки. Некоторые считают, что они улавливают тень и тепло животных и человека, которые служат для них неплохими ориентирами.
Блохи живут поодиночке и избегают тесного общения друг с другом, но холостяками остаются до поры до времени — брачного периода. Две блохи — самец и самка, несмотря ни на что, находят друг друга в безбрежной для них равнине пола, в густой чаще перьев пернатых и в темном лесу шерсти зверей. Но как? Не на крыльях же любви, хотя она и зла! Может быть, блохи извещают о своем местонахождении при помощи звуков? Очень может быть. Ведь блоха во время движения гребнями мелких шипов задних ног задевает тонкие зазубрины на брюшке. Предполагают, так рождается блошиная, неслышная нам серенада. Услышать ее могут только блошиные «уши». Но где они? Их нет. Вот так блоха: не имеющая ушей да слышит! Надо полагать, блохи поют не зря. Ведь находят же друг друга по пению кузнечики, кобылки, цикадки и некоторые другие насекомые.
Кто же породил блох, от кого они происходят? На этот вопрос однозначного ответа нет до сих пор. «Блохи возникают из пыли», — так сказал великий Аристотель. Но теперь это выглядит наивно. Биологи, занимающиеся родословной блох, разошлись во взглядах: одни считают, что их породили жуки, и в качестве аргумента приводят мотив сходства куколок в этих двух отрядах; другие думают, что блохи родственными узами связаны с мухами, так как очень уж похожи их личинки. «Блоха скорее всего приходится родичем мухам, но это тем не менее не муха, а блоха», — говорит К. Фриш, как бы подытоживая спор энтомологов.
Блохи водились и в прежние, доисторические времена. Трудно поверить, что некоторые из них без существенных изменений существуют вот уже несколько десятков миллионов лет. Они сохранились в замурованном состоянии в балтийском янтаре, возраст которого 40–50 миллионов лет, притом удивительно, что некоторые такие ископаемые остатки относятся к тому виду блох, который сохранился до сих пор. Можно подумать, что их историческое развитие застыло на одном уровне и из застоя блохи не могут вырваться до сих пор.
Испокон веков люди боролись с блохами. Чего только не выдумывали, чтобы избавиться от своих мучителей. В Китае были популярны блохоловки, состоящие из двух бамбуковых цилиндриков длиною около 30 сантиметров — наружного, продырявленного отверстиями (диаметром около 6,5 сантиметра), и внутреннего. Внутренний цилиндр обмазывали клеем. Блохоловки клали в постель. Блохи заползали в щели наружного цилиндра и прилипали к клею как мухи к липучке. И в Европе в XVII–XVIII веках блохоловки пользовались большим спросом даже среди знати. Их вырезали из слоновой кости, чеканили из золота. Это были цилиндрики с прорезями, внутрь которых вкладывали бумажные полоски, смазанные медом. Придворные дамы носили их на груди как медальоны. Простые люди рациональнее боролись с блохами, чем придворная знать. Они клали на пол заячью шкуру, которая, словно магнитом, притягивала к себе блох и их личинок. Через 2–3 дня ее сжигали.
Сегодня против блох работает хорошо налаженная химическая индустрия, одновременно изрядно отравляя и нас. Сильно выросла культура быта и резко шагнула вперед личная гигиена. И что же? Люди приходят и уходят, а блохи остаются, так что притчу «жил-был король однажды, при нем блоха жила…» можно смело осовременить.
— Вот мы тут живем, — сказал Кролик очень медленно и громко, — все мы, и вдруг ни с того ни с сего мы однажды утром просыпаемся и что мы видим? Мы видим какое-то незнакомое животное! Животное, о котором никогда и не слыхивали раньше!
— Какое насекомое? — забеспокоилась Алиса.
— Все это вызвало такое волнение и восхищение среди Родственников и Знакомых, что некоторые представители Козявок, включая Сашку-Букашку, немедленно направились в Дремучий Лес и полезли на деревья, надеясь, что они успеют забраться на верхушки до того, как это — что бы оно там ни было — случится, и они смогут все как следует увидеть.
— Сова неодобрительно кашлянула и сказала, что если Пух уверен, что это действительно всё, то они могут посвятить свои умственные способности Проблеме Поисков Выхода.
Итак, далее речь пойдет о проблеме поисков выхода насекомых на арену жизни. Но сначала об авторах вышеприведенных строк. Честно говоря, с двумя я незнаком, да и произведения их читал давно, а вот третьего автора, Михаила Яковлевича Асса, лично знаю, беседовал неоднократно. Завязывались живые, порою жаркие споры. О чем говорили? О родословном древе царства животных вообще и отдельных его групп в частности.
Осмысливать прошлое насекомых даже биологам было трудно, нелегко и теперь. Вплоть до середины XIX века насекомым приписывали то божественное происхождение, то и дело они возникали из пота, грязи, гнили, пыли, то были порождением злых духов, всякой нечисти, колдовства… чего угодно, но в итоге были плодом самозарождения или сверху (созданы всевышним), или снизу (появились из неживых тел). Все это, вместе взятое, было основано на вере.
И вот в середине XIX века появилась гениальная мысль гениального человека. Суть ее такова. В природе количество организмов увеличивается в геометрической прогрессии, то есть умножением на постоянный коэффициент, а не прибавлением числа. Так происходит потому, что число особей в каждом последующем поколении больше, чем в предыдущем, ибо в каждом поколении больше потомства, чем родителей. Но несмотря на это, количество особей любого вида в действительности остается на одном уровне, обычно постоянном из-за борьбы за существование. Здесь причины явления как на ладони. Если каждое следующее поколение производит больше потомков, чем предыдущие, и если по числу особей вид остается неизменным, то излишки воспроизведения себе подобных исчезают естественным путем в борьбе за пищу, свет, воду и другие потребности в жизни. При этом вовлеченные в борьбу за место под солнцем живые существа не законсервированы на веки вечные. Каждому виду присуща изменчивость, то есть особи одного и того же вида отличаются друг от друга. Изменения, которые могут передаваться по наследству, обнаруживаются среди особей каждого вида. Некоторые изменения благоприятны для организма в определенных условиях окружающей среды и помогают их обладателю выжить и оставить потомство. Возникают и неблагоприятные изменения — вот их обладатели и погибают в борьбе за существование, не выдержав конкуренции со стороны организмов с благоприятными приобретениями. Так, более приспособленные к жизни вытесняют менее приспособленных. Благоприятные изменения организмов, если они наследственны, передаются от поколения к поколению, накапливаются, все более проявляясь. Это в свою очередь со временем приводит к тому, что организмы становятся настолько непохожими на особей первоначального вида, что появляется новый вид. Этим же путем возникают новые виды всех живых существ из уже существующих.
Изложенная теория выдвинута выдающимся естествоиспытателем Ч. Дарвином и подробно изложена в 1859 году в его бессмертной книге «Происхождение видов путем естественного отбора, или сохранение благоприятствуемых форм в борьбе за жизнь». Несмотря на то, что она многократно оспаривалась, закрывалась и открывалась заново, проверялась и уточнялась, исправлялась и дополнялась, ее сущность не изменилась: никому не удалось вместе с водой выплеснуть ребенка. Современные новейшие биологические открытия лишь выкристаллизовывали ее, придавая стройность, новую глубину и расширяя ее. Она, как путеводная звезда, помогает ориентироваться в многообразии живой природы и показывает, что жизнь на Земле развивалась долго и непрерывно, зародившись миллиарды лет назад.
После появления теории Ч. Дарвина на ее основе начинаются поиски корней живых существ и родственных связей между отдельными их группами. Биологи-энциклопедисты пытаются охватить единым взором длительное развитие всего живого на Земле. Свои представления о происхождении жизни они воплощают не только на словах, но и в виде схематических картин. Такие схемы называются родословным древом, или дендрограммами (от греческого слова «дендро» — дерево). Родословное древо животных впервые построил Э. Геккель — выдающийся немецкий биолог-универсал, современник и последователь Ч. Дарвина, один из ярых защитников и лучших популяризаторов его идей. Он поместил у основания древа одноклеточных животных — предков амеб, которым он дал название монеры, на самой вершине кроны указал место человека, а насекомые представлены одной ветвью в той части ствола, от которого отходят ветви беспозвоночных животных. Во всем его древе нашли отражение родственные отношения выделенных к тому времени около 70 крупных систематических групп животных, объединенных в 4 больших подразделения: простейшие, беспозвоночные, позвоночные, млекопитающие. Эти подразделения составляют вместе единый ствол с ветвями и веточками — мелкими и еще более мелкими группами животных. На этом древе чем ниже расположены животные, тем проще они устроены и тем древнее; и наоборот, чем выше они находятся, тем сложнее организованы и тем моложе в историческом развитии.
К настоящему времени древо Геккеля устарело, но принципы его «выращивания» остались. Современные обобщенные взгляды о едином происхождении царства животных и о родственных взаимоотношениях крупных групп я изобразил в виде цветной схемы — дендрограммы в учебнике для средней школы «Биология. Животные», вышедшем в 1989 году. Посмотрите, какое место занимают там насекомые и заодно проследите их родственные связи с остальными животными и с нами — людьми.
О кроне древа насекомых я уже довольно много рассказывал раньше. Это те самые основные отряды — магистрали (жуки, бабочки, перепончатокрылые и двукрылые) и более малочисленные остальные отряды — своего рода обочины основных магистралей шестиногих. А вот корни насекомых «откапывать» гораздо труднее, если даже планомерно в течение долгого времени трудишься в поте лица и засучив рукава. Копаешься, роешься, ковыряешься в архивах природы — в разных осадочных породах и вдруг (о-о, какая радость! Какое счастье!) натыкаешься на окаменелости. Среди них попадаются и насекомые, которые не имеют цены. Ведь они — немые свидетели прошлой эволюции жизни на Земле, дают нам материал для раскрытия происхождения современных групп насекомых. Недаром говорится: «Смотри в корень!» Окаменелости, словно страницы древней летописи, доказывают, что насекомые, как и другие животные, непрерывно развивались, что вымершие животные оставили потомков. Они помогают восстановить те древние, допотопные, седые времена, когда насекомые дождались, наконец, своего геологического часа и пробились в виде первого слабого ростка, чтобы потом за миллионы лет образовать мощное древо с невиданной кроной — этакий баобаб баобабов царства животных. Найденные по крупицам окаменелости раскрыли нам глаза, предъявили доказательства, словно глаголя: «Вот посмотрите и убедитесь, что примитивные насекомые существовали уже 350 миллионов лет назад, а их предки, значит, еще намного раньше». Вон в слоях каких времен кроются корни насекомых!
Пока что не обнаружены окаменелости предков насекомых. Но как тогда воссоздать, реконструировать облик родоначальников — основоположников этих древних существ? И тут мы оказываемся не в тупике, не в лабиринте, откуда нет выхода. На помощь приходит научная интуиция, она рисует следующую картину. Тело насекомых членистое. Отсюда вытекает, что насекомые произошли от членистых беспозвоночных. От кого бы? Вспоминается дождевой червь — далекий потомок кольчатых червей, обитающих в водной среде, состоящих из отдельных колец и имеющих зачатки ног. Ага, как в детской игре в прятки, здесь уже чуть тепло, приближаемся к цели. Различные потомки таких кольчатых червей, попадая в неодинаковые условия жизни и проходя через сито естественного отбора, усовершенствовались, приобретая новые приспособления. К примеру, зачатки ног передних колец наклонялись вперед и начали подгребать, подгонять пищу ко рту, а затем и схватывать кусочки еды.
О том, что произошло дальше, узнаем из диалога эрудитов по интересующим нас вопросам. В нем принимают участие уже известный нам советский биолог Михаил Яковлевич Асс и его американский коллега Питер Фарб.
М. Асс.
— Этим передним зачаткам ног «было выгодно» располагаться поближе ко рту. Те черви, у которых передние кольца-сегменты были покороче и оказались сдвинутыми вперед, легче могли работать измененными уже зачатками ног при питании. В конце концов передние кольца (не менее трех, а позже и больше), стали срастаться между собой. Теперь их видоизмененные зачатки ног не только зажимали и удерживали пищу, но и раздробляли ее как клещи-кусачки, справа и слева ото рта, откусывали куски пищи. Таким образом из самых передних ног образовалось несколько пар челюстей. Сегменты с челюстями, приросшие к головному концу, образовали обособленную голову. А остальные зачатки ног, по два на каждом сегменте, по всему телу удлинились, расчленились суставами и стали настоящими членистыми ногами, которые мы видим, например, у многоножек. От древних многоножек и возникли впоследствии насекомые.
П. Фарб.
— Облик первых насекомых можно представить себе по ныне существующим примитивным бескрылым насекомым. Это щетинохвостки и, в частности, чешуйницы, произошедшие, по-видимому, от членистоногих с большим количеством сегментов и парой коротких ножек на каждом сегменте. Со временем эти существа, по-видимому, утратили ходильные конечности, кроме тех, что прикреплялись к трем сегментам, следующим непосредственно за головой (из этих ног затем развились ноги насекомых) и самых задних ног, которые превратились в органы размножения и органы осязания. На первый взгляд такая утрата придатков тела кажется незначительным или даже вредным эволюционным изменением. На самом же деле три сегмента тела, на которых сохранились ноги, превратились в своеобразный специализированный двигательный центр, освободивший другие отделы тела от необходимости вмещать мышцы ног, что позволило насекомым развить другие важные приспособления.
Прервем диалог и отметим, что упомянутые щетинохвостки стоят у самых корней древа жизни насекомых. Они представляют собой яркий пример живых ископаемых, прямые родственники которых жили на Земле примерно 300–350 миллионов лет назад. В классе насекомых щетинохвостки стоят особняком, образуя даже особый подкласс — подразделение, рангом ниже класса, но выше отряда — первичнобескрылые насекомые. Как показывает название, у них нет даже зачатков крыльев, что имеются у вторичнобескрылых насекомых, потерявших крылья из-за ненадобности (постельные клопы, блохи, рабочие муравьи, термиты-рабочие, термиты-солдаты, например). Крыльев не было в помине и у их предков. Первичнобескрылых насекомых мало, их всего-то лишь 350 видов — капля в море по сравнению с их крылатыми братьями по классу; два вида из них поселились в жилище человека (сахарная чешуйница и домашняя термобия).
Сахарная чешуйница и домашняя термобия — сантиметровые «серебряные рыбки» — в наших уютных квартирах находят приют в ванной, в туалете, на кухне, где можно без особого труда возобновить запасы воды. Им здесь не тесно, и хозяевам дома они особенно ничем не досаждают, прячутся днем от света и глаз людских. Они не рекламируют себя и, что важно для нас, не разносят заразу. Лишь ночью, когда люди спят, выходят чешуйницы на промысел… плесеней, вкуснее которых для них нет ничего на целом свете. Они, конечно, могут есть и клей, которым приклеены обои, и если уж слишком голодны и не находят ничего съедобного, то утоляют голод кусочком влажной бумаги. Изредка они заглядывают в книги — любые, будь то бестселлеры или макулатура — и портят их, выедая крахмальный клейстер переплетов.
Что творится в кроне «древа» жизни насекомых, доведенного хотя бы до семейств, не говоря уже о родах, тем более о видах, невозможно себе представить в одной книге. Почему? Да потому, что одних только современных, ныне обитающих семейств насекомых более 1000, а вымерших — не менее 400. Для изображения их родственных связей потребовалось бы полотно площадью в несколько десятков квадратных метров. А если рассказать обо всех этих семействах хотя бы по одной странице на каждое, то книга стала бы толстой, как кирпич, и скучной, как ее амбарная тезка, ибо состояла бы из перечислений голых названий членов обсуждаемых династий. Поэтому далее я поведу повествование о насекомых не по отдельным систематическим группам, а вокруг наиболее интересных.
«Да, это тебе не такая вещь, про которую каждый знает, чем это пахнет!.. Душераздирающее зрелище. Вот как это называется — душераздирающее зрелище».