Проповедь эта произвела громадное впечатление на слушателей. Многие, и в особенности мистики, с восторгом радости и удивления к таланту проповедника, встретили живое слово, дотоле ими не слыханное; все читали эту проповедь, выпрашивали себе ее экземпляры, старались познакомиться с Филаретом [249]. Последний произносил свои проповеди преимущественно на большие праздники, когда в Александро-Невскую лавру собиралось много молящихся. Сюда приезжали слушать его князь Голицын, Лабзин, A.Н.Оленин, А.И.Тургенев, A.С.Стурдза и другие. Филарет сразу приобрел себе поклонников, покровителей, но и врагов. В числе последних и наиболее сильный был Феофилакт Русанов, епископ калужский.
До появлении Филарета он пользовался в Петербурге славою первого проповедника. Сделавшись монахом не по убеждению, а по совету, Феофилакт по своему направлению был совершенно светский человек, старавшийся вторить в такт тогдашним либеральным стремлениям государственных людей и тем заслуживший их расположение. Он привлекал столичную публику новостью содержания проповедей, которые отличались, впрочем, странными особенностями. Феофилакт говорит, например, о картинах, на которых изображалась Божия Матерь, любил делать намеки на современность и не редко рассуждал о политике [250]. Как противоположность сухим проповедям остального духовенства, слова Феофилакта вызывали одобрение слушателей, но религиозной пищи в них было мало. И вот явился новый проповедник, который приковал к себе всеобщее внимание. Он высказывал тоже самое, что говорилось в «Сионском Вестнике» 1806 года, в мистических творениях Александра Ковалькова [251] и других русских авторов, которые хотя и не далеко удалялись от западных протестантских мистико-религиозных сочинений, но были применены к понятиям тогдашнего общества, и заманчивым содержанием подкупали читателей. В них шла речь о легчайшем пути ко спасению, предлагались «лествицы от земли на небо» и указывались «двери благодати». Все они читались с большим увлечением, потому что соответствовали потребностям общества и давали ответы на возбужденные им вопросы.
Хотя Филарет никогда не был мистиком, в полном значении этого слова, а впоследствии был одним из первых противников мистицизма, но в 1810 году, не понятый вполне, он являлся как бы сторонником этого учения. В самом деле, вышеприведенная проповедь его трактовала о царстве Христовом, и в ней проводилась мысль, что царство это не от мира сего и внутри нас есть — все то, что нужно было мистикам, — что задевало живую их струнку и вызывало горячее сочувствие к Филарету, в котором они видели своего сторонника и могущественного защитника.
— Князь Голицын просил митрополита Амвросия чаще поручать Филарету произносить проповеди, и в 1811 г. он произнес семь проповедей. — Из них слова на день «Пятидесятницы» и на «Рождество Христово» заслуживают наибольшего внимания по мистическому их характеру. Здесь затронуты были самые живые вопросы мистики: о возрождении духовном, о действиях духа в сердцах верующих, о просвещении внутренним светом, о самоуничижении, необходимом человеку для устройства внутри себя храма Божия.
— Человек тогда только сносен, говорит Сперанский, когда он в бессилии; силы или искание силы в начале его погубило и губит впоследствии; в бессилии он соединяется с Богом, в силе воюет против него.
To же самое говорили мистики, то же самое говорил и Филарет в 1811 году в слове на Рождество Христово.
«Нет высшей мудрости, как отречься от мудрости для Иисуса; нет большей славы, как разделять бесчестие с Иисусом; нет избыточнейшего состояния, как нищета Иисуса; нет совершеннейшего возраста, как младенчество Иисуса; нет лучшего украшения для души, как видеть себя чужду всех украшений, подобно яслям Его... Бог творит из ничего: доколе мы хотим и думаем быть чем-нибудь, дотоле Он в нас не начинает своего дела. Смирение и отвержение себя есть основание в нас храма Его: кто более углубляет оное, тот выше и безопаснее созиждет... Кто дал нам сердце, не довольствуется большей или меньшей его долей: оно все должно принадлежать Владыке всяческих. Он отвергает всякую любовь, которая не основывается на любви к Нему; всякое наслаждение, в котором ищем себя, есть огорчение для Него; всякая мысль, наклонная к тварям — измена Ему; всякая рассеянность — удаление от Него. Строгая токмо над собою бдительность может возвести к блаженному с Ним соединению и удержаться в Нем... Блаженни чистии сердцем, яко тии Бога узрят — и где? в самом сердце своем» [252].
Слова эти вызывали восторг слушателей, и известность Филарета росла, а с нею вместе росла и зависть Феофилакта, понявшего, что молодой проповедник может затмить его славу. Приверженцы Феофилакта стали распускать слух, что в проповеди на Благовещение Филарет обокрал известного французского проповедника Массильона; проповедь на день Св.Пасхи в 1811 году называли одой, а проповедь «О дарах Св.Духа», сказанную в праздник Св.Троицы, Феофилакт назвал неправославной, а наполненной пантеизмом.
В то время, когда происходила борьба за первенство между Феофилактом и Филаретом, явилось третье лицо, не поддававшееся модным идеям, не следовавшее за общим течением и осуждавшее проповедническую деятельность того и другого. To был инспектор С.-Петербургской духовной академии Иннокентий (Смирнов), человек очень умный, строгий ревнитель православия, проповедник не столько блистательный, сколько теплый наставник в благочестии [253].
«О, какие мы недостойные учители и проповедники слова истины! говорил он. Любодей любодействует не ради деторождения, а для насыщения нечистой своей похоти, так и проповедник слова Божия, когда проповедует не ради рождения чад духовных по закону, но чтобы, сказав слово, токмо двнжением рук, эхом голоса и произношения слыть за проповедника или почесать сердце свое щекотанием, слухом чести, мзды и отличия, то же он делает, что и любодей: тот любодействует телесно, а сей духовно. A когда в проповеди есть еще примесь неправого учения и духа, тогда как матерь во чреве своем убивает дом младенца, так и проповедник ядом заблуждения паче убивает, нежели воспитывает, во утробе матери церкви чад духовных. Видит Бог, как в настоящих духовных витиях и проповедниках бывает нечисто, нерадиво, суетно проповедническое слово! Многие ли ныне своими словами, речами и поучениями, витиеватыми, высокими и таинственными (мистическими), делают то назидание, какое св. отцы наши древле производили своими простыми, немногими, краткими словами и беседами? Чают многие навыкнуть проповеди слова Божия не от дел, но из школьного научения и покушаются проповедывать слово о царствии Божии не от вышнего разума, а от земного мудрования и явления плоти и крови... Но всего суетнее и пагубнее то, что некоторые из верных сынов царствия почивают на западных и новейших словесниках и витиях, а вод благодатного учения в Св.Златоусте Иоанне, Василии Великом, Григории Богослове и прочих св. отцах и учителях церкви не хотят и видеть, будто они не нужны для людей нывешних. Ужели, Массильон, Боссюэт, Бурдалу, Флешье более и лучше заключают в себе живых вод, чем студенец, истекший из уст св.Златоуста и иных отцов церкви и богомудрых учителей?» [254].
Обвинение в любодействе словом заставило молодого тогда Филарета просить подвергнуть критической оценке его проповеди и в особенности проповедь «О дарах Св.Духа». Просматривавшие ее митрополит Амвросий, известный догматик Мефодий тверской, M.М.Сперанский и кн.A.Н.Голицын не нашли в ней ничего неправославного и решили немедленно напечатать эту проповедь. Она была представлена императору, и в конце июня Филарету пожалован драгоценный наперстный крест «за отличие в проповедании слова Божия». Через неделю он, имея всего 28 лет от роду, был посвящен в сан архимандрита.
Приписывая столь быстрое возвышение Филарета митрополиту, Феофилакт старался представить Амвросия ретроградом и в одной из проповедей своих говорил исключительно о человеке престарелом, обремененном службою, из-за которого всеми делами митрополии управляет молодой монах. Это был ясный намек на Филарета и митрополита Амвросия. Последний был в крайне неприятном положении, не знал, как выйти из него, но Филарет указал ему на способ прекратить на будущее время проповедническую деятельность Феофилакта. Молодой архимандрит напомнил митрополиту 20-е правило VI Вселенского собора, которым воспрещалось проповедовать в чужой епархии. Амвросий предложил это указание самому Феофилакту в заседании Синода, и голос калужского архиепископа не раздавался более в церквах Петербурга [255]. За то проповедническая кафедра Филарета была всегда окружена множеством публики из столичной знати.
Самым горячим поклонником и почитателем Филарета был князь A.Н.Голицын, совершенно подчинившийся его влиянию и просивший даже быть его духовным отцом, от чего Филарет однако уклонился. Это уклонение не мешало их взаимному сближению; князь A.Н.Голицын часто посылал за Филаретом и в беседе с ним проводил многие часы. «В продолжение осени, писал Филарет отцу 28-го ноября 1811 года, я несколько раз бывал y князя Александра Николаевича и в его иногда экипаже. Он подарил мне духовные творения Фенелона на французском (языке). Теперь он нездоров, помолитесь о нем, он истинный ревнитель веры и церкви», — церкви внутренней, мистической, прибавим мы.
Собственно говоря мистическое движение, не будучи никогда народным, захватывало только образованное, преимущественно аристократическое общество и укрепилось в нем под влиянием последовавших вслед затем тяжких испытаний Отечественной войны 1812 года. Москва была занята неприятелем, многие губернии разорены и остались без правителей; сообщение с армией на несколько дней прекратилось, и в Петербурге не знали, что делается в значительной части центральной России.
Там Наполеон, совершенно неожиданно, наткнулся на новую неведомую ему силу — на преданность русского народа царю и родине и на его религиозность, незнакомую ни с мистицизмом, ни с каким другим учением, кроме преданий отцов и дедов.
— О! мои бородачи, говорил император Александр впоследствии Шуазель-Гуфье — они гораздо лучше нас. Они сохраняют патриархальные нравы, веру в Бога и безграничную преданность своему государю [256].
Только глубокая вера в Бога, в каком бы виде она ни выражалась, в состоянии подвигнуть каждого на самопожертвование, и в ней одной живой источник силы и средства к сопротивлению врагу, сопряженному всегда с опасностью жизни. Успехи войны приписывались всеми Промыслу Божию, карающему нечестивого оскорбителя, насильно вторгшегося в наше отечество и нанесшего ему столько бедствий. Наполеон представился всем антихристом, для сокрушения которого был послан Богом, как тогда называли, «ангелоподобный» Александр. Но последний, не приписывая ничего себе, в добровольно сожигаемых селах, городах и, наконец, в зареве Москвы, увидел все величие своего народа, преклонился перед ним и перед «перстом Божиим».
— Пожар Москвы, говорил государь прусскому епископу Эйлерту [257], — осветил мою душу, и суд Божий на ледяных полях наполнил мое сердце теплотой веры, какой я до тех пор не ощущал.
Александр I понял, что одних гражданских добродетелей, тех, в которых он сам был воспитан, т.е. гуманности, любви к ближнему, понятия о равенстве и братстве, недостаточно для совершения великого подвига самоуничтожения на пользу отечества; что для этого надо что-то высшее, идейное или духовное, — и религия, охватив внутреннего человека, дала императору иное направление, переродила его.
— В 1812 году, говорил он [258], Господь, по любви и милосердию своему, снова призвал меня к себе, и прежние движения благодати возобновились в сердце моем с новой силой.
С получением известия о вступлении Наполеона в Москву, многие жители Петербурга стали укладывать свои вещи и собираться к выезду, будучи уверены, что французы скоро явятся в Петербург. «Среди общего беспокойства, писал Филарет отцу [259], один человек удивил меня своим великодушием. Тогда как многие оставляли свои дома, кн.Александр Николаевич (Голицын) строил в своем доме церковь и переделывал свой дом. Завистливые люди старались оклеветать его в глазах государя и навести подозрение в измене отечеству.
— Голицын, спрашивал однажды Александр, что ты делаешь? Что это значит? Все собираются бежать, а ты строишься?
— Да, отвечал князь, место, где я теперь, так же безопасно, как и всякое другое, куда бы я мог бежать; Господь защита моя, на Него я уповаю.
— С какого времени, спрашивал государь, y тебя так много надежды на помощь Божию, и на чем основано твое упование?
— Сердце мое о том свидетельствует, отвечал кн.Голицын, и вот та боговдохновенная книга, которая подтверждает непреложность моего упования.
Он хотел подать государю Библию, но она упала нечаянно на пол и раскрылась.
— Позвольте же мне, сказал князь, прочитать вам именно то место, на котором раскрылась Библия.
Это был 90 псалом: «Живый в помощи Вышнего, в крове Бога небесного вдоворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и прибежище мое, — Бог мой, и уповаю на него»...
Слушая чтение этого псалма, государь оставался неподвижным и был в крайнем изумлении. В ужасные дни тревог и волнений, среди бедствия, постигшего отечество, Александр невольно, в словах Библии, почувствовал некоторое утешение и видел в этом озарение свыше [260].
— Тогда я познал Бога, говорил он епископу Эйлерту, как его описывает Св.Писание. С тех только пор, я понял Его волю и Его закон, и во мне созрела твердая решимость посвятить себя и свое царствование Его имени и славе.
Князь Голицын передал государю Библию и советовал ему приняться за чтение Св.Писания.
— Я пожирал Библию, говорил Александр, находя, что слова ее вливают новый, прежде никогда не испытанный, мир в мое сердце и удовлетворяют жажде души моей. Господь по благости своей даровал мне духом своим уразуметь то, что я читал; этому-то внутреннему назиданию и озарению обязан я всеми духовными благами, приобретенными мною при чтении божественного слова, — вот почему я смотрю на внутреннее озарение или наставление от Святого Духа, как на самую твердую опору спасительного богопознания.
Последующие события и обстоятельства еще более укрепили государя в справедливости его мнения и направили по этому пути. Будучи в Казанском соборе, он опять услышал чтение того же 90 псалма и спросил священника, кто подал ему мысль читать его?
— Никто, отвечал спрошенный, но я молился Господу и просил внушить мне, что именно избрать и прочесть из Его божественного слова для ободрения и утешения моего государя, и мне казалось потом, что этот псалом был именно гласом Божиим к Вашему Величеству.
Видя в этом особое знамение, император весь предался воле Божией, преклонился пред промыслом Всевышнего и приучил себя читать Библию каждый день утром и вечером.
— Вера побудила меня, говорил Александр однажды кн.Мещерской, отдаться Тому, Кто говорил мне в псалме 90, и внушала мне уверенность, давала силы совершенно для меня новые. При каждой трудности, при каждом вопросе, я преклонялся к ногам моего небесного Отца или, углубляясь на несколько минут в себя, взывал к Нему из глубины сердца и все чудесным образом устраивалось; все затруднения исчезали перед Господом, Который шел впереди меня.
С этих пор Александр часто предавался созерцательной молитве и особенно любил беседовать о внутреннем действии Св.Духа и его влиянии на человека, т. е. именно о том, о чем твердили все мистики. Такое настроение государя поддерживалось и последующими обстоятельствами.
1-го октября, в день Покрова Пресвятыя Богородицы, Филарет освящал домовую церковь кн.Голицына, в присутствии Св.Синода и блестящего собрания дворянства. В то время Наполеон не покидал еще Москвы и, под впечатлением тяжелых дней, проповедник указывал на необходимость всегдашней готовности к принятию в себя Царя славы.
«И между тем Господь при дверех, говорил Филарет. Какой раб может пренебрегать посещением владыки своего и какой владыка может снести такое пренебрежение? Может ли богатый оставить нищего толцать в ворота свои от утра и до вечера и нищий не проклясть жестокосердого? Но ты, Господи, с неизреченными сокровищами щедрот Твоих, с того времени, как воссиял надо мною свет Евангелия Твоего, стоишь y вечных врат души моей, а я не внемлю Твоим кротким толцаниям, и вратами тления убегаю скитаться по миру, и просить y врагов Твоих моей погибели» [261].
Если припомнить, что слова эти произносились среди губительной войны, при получении отовсюду известий об оскорблении святыни и осквернении православных храмов, то можно представить себе, какое впечатление должна была эта проповедь произвести на присутствовавших и притом таких, в которых, по словам Филарета, с почтением можно было видеть примеры благочестия.
23-го октября Филарет опять служил в церкви князя Голицына, и его убеждали повторит ту же проповедь, «но я, говорит он [262], не мог себя принудить к тому и говорил вместо того Беседу [263], которую присем прилагаю». Беседа эта была повторена в том же храме 30-го ноября в присутствии императора Александра и вызвала полное его одобрение.
«Что мя зовете Господи, Господи и не творите яже глаголю? говорил Филарет. Страшный гнев Господа открывается нам, слушатели, в сем изречении Евангелия! Он укоряет не только тех, которые хулят и забывают святое имя Его, но и тех, которые с благоговением обносят оное в устах своих. И так неужели Бога оскорблять можно и молитвой? Можно, если устная молитва не сопутствуется сердечной, а сердечная не сопровождается творительной молитвой...»
Далее касаясь прошения: да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, Филарет спрашивал: «не многие ли из нас в легкомысленных мечтаниях созидают здесь каждый собственное царство? Сын силы думает начертать другим закон страха и унижения (Наполеон); мнящийся быть мудрым хочет владычествовать пером в царстве мнений; легкомысленный мечтает быть законодателем в удовольствиях и забавах; корыстолюбивый устрояет темное царство и собирает бездушных подданных своих в сокровищницах» [264].
Неудивительно, что после этой проповеди Филарет слышал со строны высочайшей особы такие слова кротости, которые растопляли его, как воск; такие слова благочестия, которые воспламеняли его.
Борьба с Наполеоном и победы, одержанные русским народом, дали России первенствующее политическое положение среди европейских держав, а императору Александру — имя освободителя Европы. Неожиданные последствия войны, превышавшие самые большие желания и самые отважные предположения, естественно приписывались Божественной силе, действовавшей наперекор земным рассчетам. Все преклонились перед этою силою и в ней одной видели свое спасение. Сам Александр I, отрицая значение своего влияния, смотрел на себя, как на орудие Провидения, и на медали, учрежденной в память 1812 года, повелел начертать следующие высокознаменательные слова: «Не нам, не нам, но имени Твоему даждь славу».
Глубокое чувство благодарности и смирения привело государя к самоуглублению, к внутренней молитве — словом, к мистицизму. В этом, как мы видели, он нашел большую поддержку в товарище своего детства, князе Голицыне. Это был уже не тот человек, каким мы знали его, когда он просил о запрещении «Сионского Вестника». По природе мягкий и восприимчивый, кн.Голицын легко поддавался постороннему влиянию и, окруженный как духовными, так и светскими мистиками, легко пошел по пути внутренней религии, отрицая внешнюю. Божественная заповедь любви к ближнему сделалась постоянным спутником и руководителем его сердца. Он не понимал разностей догматических, канонических или обрядовых, разделяющих между собою различные исповедания, и для него не было ни католика, ни протестанта, а существовали только христиане в общем значении этого слова. Основываясь на Евангелии, сближающем всех без различия вероисповеданий, князь A.Н.Голицын принял под свое покровительство все секты, не исключая «людей Божиих» и даже скопцов.
«Ничто, говорит И.Чистович [265], не было более противно ему, как фанатизм, религиозная нетерпимость и мертвое благочестие обряда и внешней формы. Стремления князя Голицына наклонялись к тому, чтобы вывести русский народ из того усыпления и равнодушия в деле веры, какое казалось ему повсюдным, пробудить в нем высшие духовные инстинкты и через распространение священных книг ввести в него живую струю внутреннего понимания христианства, между тем как русское общество, по его мнению, довольствовалось одним внешним исполнением обрядов и одною внешней набожностью».
Желая очистить религию от внешних обрядностей и воспользовавшись внутренним настроением императора, кн.Голицын убедил его основать «Библейское общество». Мы не имеем в виду входить здесь в подробное описание задач и деятельности этого общества, но заметим, что император Александр сам записался в его члены, внес 25 тыс. руб. и обязался ежегодно вносить по 10 тыс. рублей; что главными деятелями и руководителями русского Библейского общества были англичане-пасторы Пинкертон и Петерсон; что членами общества были масоны, мартинисты, мистики и представители всех вероисповеданий, находившихся в России. Президентом общества был князь A.Н.Голицын, вице-президентами: граф В.П.Кочубей и граф К.Разумовский, секретарями: В.М.Попов, А.И.Тургенев и А.Ф.Лабзин. Членами общества были: митрополит с.-петербургский Михаил, ректор С.-Петербургской духовной академии Филарет (впоследствии митрополит московский) и С.-Петербургской семинарии Иннокентий; митрополит римско-католических церквей Сестренцевич-Богуш, протестантский генерал супер-интендент Рейнбот, пастор англиканской с.-петербургской церкви Питт, сарептского евангелического братского общества пастор Шерль, голландский пастор Янсен, масоны и мистики P.А.Кошелев, Г.Плещеев в другие. Все они имели одинаковые права, и члены русского православного духовенства не пользовались никакими преимуществами перед духовенством других вероисповеданий. «Не странны ли, писал A.С.Шишков, даже не смешны ли в библейских обществах наши митрополиты и архиереи, заседающие вместе с лютеранами, католиками, кальвинами, квакерами, словом со всеми иноверцами? Они с седою головою, в рясах и клобуках, сидят с мирянами всех наций, и им человек во фраке проповедует слово Божие!»
Что казалось странным Шишкову и некоторым другим, то для членов Библейского общества было делом естественным, полезным и необходимым. В Библейском обществе видели арсенал или оружейную палату, где ковался вещественный меч слова Божия, владеть которым предоставлялось воинам Христовым. В идее основания Библейского общества видели «новое излияние Св.Духа на всяку плоть» и думали, что с помощью одной книги можно будет христианству «расторгнуть обветшалые пелены, обойтись без церкви и достигнуть соединения в духе и истине.»