«Ко Христу не нужно ходить ни на небо, ни в бездну, но y каждого человека есть в сердце и в устах слово Божие, которое вочеловечилось и есть Христос Божий [301]. Но чтобы правильно идти по пути внутренней жизни, соответственно откровенному слову, необходимо верное истолкование последнего. Священное писание есть хранилище истины, но эта истина должна быть раскрыта в своем внутреннем глубоком смысле. — Тогда истинное понимание священных книг открывается созерцанию духовного человека, имеющего возможность принимать и разуметь божественное, и иметь самый ум Христов [302]. Впрочем, никакая книга не может ни дать, ни отнять опытного дознания внутренней сокровенной жизни. Чтобы истинно познать Христа, надобно самому начать жить Его жизнью, и мы постольку будем познавать Его, поскольку этой жизни будет пребывать в нас [303]. Все это достигается только внутренней церковью: а внешняя — это толпа оглашенных, низших христиан, имеющая вид греха, подобная Иову на гноище [304]. Поэтому внешняя церковь, со всеми своими таинствами, оказывалась совершенно ненужною и не признавалась ни мистиками, ни «Сионским Вестником».
Появление последующих книжек журнала, в которых Лабзин нападал на злоупотребления или обнародовал истины, которые духовенство не могло переносить равнодушно, дало возможность противникам обвинить его во многом. По городу стали ходить рассказы о противорелигиозном направлении «Сионского Вестника» и ханжестве его издателя. Указывали, что таинство крещения он объясняет по-своему и несогласно с учением православной церкви; точно так же, как и таинства причащения и покаяния. Такое крайнее направление журнала было названо противным учению православной церкви и вызвало протест сначала со стороны духовенства, а потом и светских лиц, считавших себя ревнителями православия.
Мы видели, что первым по времени противником мистики был священник Иван Полубенский [305], а затем Филарет, восставший против крайнего мистицизма. Если вначале он сам увлекался этим учением, то впоследствии «обладая глубоким в светлым умом, диалектическим анализом, замечательной строгостью к себе, к каждой своей мысли и даже выражению, Филарет имел полную возможность критически относиться к современным увлечениям и удерживать только то, что было доброго и хорошего в тогдашнем мистицизме» [306].
Заметив уклонение общества от господствующей религии, Филарет употреблял все свои силы, чтобы возвратить его на путь истинного православия. «Что принадлежит до нас, обитателей Лавры, писал он отцу [307], — мы единым сердцем и едиными устами, елико можем, проповедуем Христа Распята. — Да будет Он нам недостойным Божия сила и Божия премудрость».
Правда, что первые проповеди Филарета затрогивали самые живые вопросы мистики: о возрождении духовном, о действиях Св.Духа в сердцах верующих, о просвещении внутренним светом и проч. Тогда мистики увлекались этими проповедями и не замечали того, что они были строго православны.
Они не замечали, что Филарет старался внушить необходимость получать утешение именно в храме Божием, в богослужении церковном и порицал тех, которые считают возможным приблизиться ко Христу и соединиться с ним помимо церкви.
«О! коль близок есть в нас Христос повсюду, — говорил Филарет [308], и наипаче в церкви Своей. Только твари окружая нас отвсюду и тесняся между Им и нами, не допускают нас прикоснуться к Нему. Но дерзай, ищущая своего спасения, душа. He уступай сей смятенной толпе, которая сама не знает, куда влечет тебя. Употребляй все усилия проложить себе прямой путь к вожделенному твоему Спасителю; простирай к Нему то крепкие вопли покаяния, то тихие воздыхания молитвы, то плачевные желания любви. Приближайся к Нему преимущественно в сем доме молитвы и таинств, где, хотя Он также закрывает свое присутствие некоторыми наружными видами, но вместе и являет оное торжественнейшим образом. Здесь ежедневно слышатся глаголы Его, которые, хотя для чувствительных человеков суть чувственные звуки и письмена, но для верующих дух суть и живот суть (Иоан. VI, 63). Здесь тайно действует тело Его, коего святое приобщение не только приближает к Нему верующих, но и совершенно с ним соединяет» [309].
«Бог вездесущ, говорил Филарет в другой проповеди [310], и наипаче здесь во храме есть имя Его, и очи Его, и сердце Его. Если Бог вездесущ, то и дом Его везде. Долго ли надобно искать того, чего потерять не где? Те, которые стали бы говорить таким образом, через сие самое признались бы, что еще они, как должно не искали жительства в доме Господнем. Иначе не думали бы обладать оным так беспечно».
Проповедник указывал на необходимость прилепляться к св. церкви, в ее храмовом богослужении находить в нем для себя духовное освящение, а не искать его, полагаясь на вездесущие Божие, где бы то ни было, в любом человеческом жилище. Филарет советовал не увлекаться учением мистиков и следовать учению православной церкви. — «Есть многие и благолепные гласы, говорил он [311], поражающие внутренний слух, но не все есть глас Господа Бога, ходяща в раи, — дано было в раи глаголать и змию. Есть многие и светлые виды, встречающиеся духовному оку, но не все есть истинный свет Христов, — и сатана преобразуется в ангела светла. Познай же, куда обращаться должно, чтобы не быть увлечену призраками. Имамы известнейшее пророческое и апостольское слово, дабы внимать ему яко светильнику чистейшего света».
Признавая всю пользу мистического учения в духе православия, Филарет был противником всякого уклонения его от этого направления. Он ясно понимал, что в мистике самый важный вопрос — это отношение ее к церкви и церковным учреждениям. Всякая обособленность могла принести только вред, а не пользу. Точно такого же мнения был и M.М.Сперанский. Он находил, что современный ему мистицизм зашел слишком далеко, вообразил, что открыл какой-то особый путь к истине, наиболее удобный и более чистый, чем тот, который представляет нам церковь со всеми ее установлениями. Сперанский видел в этом заблуждение и гордое и плачевное.
«Лабзина, — писал он [312], — еще при мне подозревали в каких-то сокровенностях, но я думал, и теперь еще думаю, что он сам распустил о себе сии слухи, по свойственному ему самолюбию и чванливости. Как бы то ни было, вообще нельзя не желать, чтобы менее было мистицизма и более приверженности к истинной вере и любви к человекам, ибо в сем одном состоит, по моему мнению, вся тайна нашей религии.
«Как будто, — писал Сперанский П.А.Словцову [313], — отвергнув слова, фигуры, формы и изображения, церковью принятые, мудрецы сии не принуждены были ввести также свои слова, формы и изображения, церковью не принятые; как будто перед Богом метафизическая наша истина всегда словами, т. е. формами и умственными начертаниями, представляется чище и ему угоднее, нежели обряды церковные, и как-будто сей чистейший дух понимает метафизическое наше лепетание и им измеряет наши пред ним достоинства. Установления церковные по истине удовлетворяют всем человеческим положениям. Одна литургия Иоанна Златоустого или Василия Великого может занять на всю жизнь и даже поглотить в себе все размышления самого глубокомысленного испытателя, если только он будет размышлять с надлежащим совести и духа очищением».
Таковы были противники, нападавшие на общее направление тогдашнего мистицизма, а вслед за тем явились лица, горячо осуждавшие направление «Сионского Вестника» и деятельность Лабзина вообще. Его обвиняли в расколе и говорили, что он вводит учение, противное обрядам и установлениям Вселенских Соборов, не соглашается с истинами Символа веры и объявляет себя противником внешней церкви.
«Если бы половина того, что вам сказали о Лабзине, — писал Сперанский [314], — была правда, то он был бы чудовище. Как мало еще просвещения в Петербурге! Из письма вашего я вижу, что там еще ныне верят бытию мартинистов и иллюминатов. Старые бабьи сказки, коими можно пугать только детей.
«Впрочем, писатель, который в течение двадцати лет непрестанно занимается изданием христианских книг, по необходимости должен быть ненавидим и злословим. Для меня сие не новость, а сие злословие именно составляет его достоинство. Люди без религии никак не понимают, как можно ею заниматься постоянно, не быв сумасшедшими или лицемерами»...
Такое лицемерие и любочестие видели в Лабзине его враги — защитники православия. Еще до возобновления «Сионского Вестника» многие порицали его деятельность по переводу книг мистического содержания.
«В прошлом 1815 году, — писал Степан Смирнов императору Александру [315], — на российском языке издана книга под названием «Победная повесть», в коей, под видом изъяснения Апокалипсиса, содержатся оскорбительные хуления христианства, наипаче греческого исповедания. Все древние ереси нагло проповедуются в сей книге, именно: отрицается Божество Иисуса Христа, приписуется ему неведение будущего, христианские храмы называются языческими, святые иконы — идолами, вселенские соборы и учители церкви почитаются преобразователями христианства во язычество. Сверх того, отвергается вечность мучений, магометанство смешивается с христианством, предвозвещаются революции всему христианству, подобные французской; наконец, в противность запрещению Господа, назначается год, именно 1836-й, в который якобы воспоследует второе пришествие Господа».
Перечисляя ряд книг, изданных в 1815 и 1816 годах [316], Смирнов говорил, что все они имеют благовидную наружность, но гибельную внутренность, ведущую к потрясению христианства, престолов и к образованию тайных обществ. стремящихся владычествовать над всем миром.
«Всемилостивейший государь! — писал Смирнов в заключении своего письма, — не попусти в Богоспасаемой России владычествовать завету беззаконников. С верой к Богу исчезнет верность и к гражданским уставам. Хаос смятений и расстройство поглотит тогда народное благо. Появление богоотступных и возмутительных книг пронзает горестью сердца благомыслящих твоих подданных».
Такое обличение оказывалось пока рановременным; реакция еще не наступала. Князь Голицын был в полной силе, разделял и сочувствовал учению мистиков, и по ходатайству его, спустя год после письма Смирнова, стал выходить «Сионский Вестник». Первым явным противником журнала явился известный уже нам ректор Петербургской семинарии, преосвященный Иннокентий (Смирнов). Он написал письмо князю A.Н.Голицыну, в котором говорил: «вы нанесли рану церкви, вы и уврачуйте ее». Князь Голицын отправился к митрополиту Михаилу и, показывая ему письмо, прибавил: «вот что пишет ваш архимандрит». Митрополит призвал к себе Иннокентия, выговаривал ему, но тот отвечал, что действует по убеждению [317]. Михаил приказал, однако же, Иннокентию съездить к князю Голицыну и извиниться, но это мало помогло делу. Партия противников Лабзина росла и, с выходом каждой новой книжки, его все более и более упрекали в проповедовании богоотступного учения. Возможность такого явления в нашей литературе объясняли тем, что не только «Сионский Вестник», но и другиея издания Лабзина, печатались с дозволения гражданской цензуры в частных типографиях, и что, наконец, сам он был светское, а не духовное лицо.
«Страсть блистать вымыслами и остроумием, — говорилось в одном из критических разборов «Сионского Вестника» [318], — часто увлекает писателей светских за границы строгой нравственности и приличия. Ласковыми и красивыми словами, говорит апостол, обольщают сердце простодушных (Римл. 16,18)». Такое обольщение читателей видел и автор рукописи под заглавием: «Беспристрастное мнение о «Сионском Вестнике» 1817 года» [319]. Критик останавливается прежде всего на том, что журнал этот, — учитель христианского смиренномудрия, — как печатающийся вопреки устава с разрешения гражданской цензуры [320], ознаменовал первый шаг свой законопреступлением, ибо «противляяйся власти Божию повелению противляется».
«Сионский Вестник», — сказано далее, — посвящен Господу Иисусу Христу. Посвящение это занимает особый листок, точно в той же фигуре [321], как и обыкновенное посвящение при книгах знатным особам или друзьям. Этот церемониальный вид потому замечателен, что ни одна еще христианская книга не отличалась таким началом. Обыкновенно в церковных книгах начинается просто, в строку, следующими смиренными словами: «Во славу Святыя единосущныя, животворящия и нераздельныя Троицы, Отца и Сына и Св.Духа». Но есть причины думать, что посвящение «Сионского Вестника» не может быть Иисусу Христу жертвою благоприятною, ибо в «Сионском Вестнике» находятся статьи, не имеющие никакого отношения к славе имени Иисуса Христа. Таковы суть монгольские сказки, догматы квакеров, разрушающие христианство, акростих Хвостовой [322] и т. п.
«Писать сказки «Сионскому Вестнику», который должен заниматься одними священными предметами Сиона Божия, не есть ли это пренебрежение дела Божия? Кольми паче посвящать сказки Господу Иисусу Христу, — это не есть ли вид посмеивающегося нечестия?»
Следя подробно за книжками «Сионского Вестника», делая из них выписки и указывая на извращение текстов Св. Писания, критик пришел к следующим наиболее важным заключениям: 1) что «Сионский Вестник» не только не признает христианскую религию единственным путем спасения, но даже не дает ей никакого преимущества перед прочими верами; 2) что он насмехается над словом воплощение; 3) противу свидетельства евангельского, уверяет своих читателей, что Иисус Христос не говорил о догматах и таинствах; 4) отрицает таинства крещения, евхаристии, откровения и уничтожает евангельскую проповедь; 5) таинство священства называет внешним обрядом, приводит пастырей в недоверие и обращает в посмеяние чин монашествующих; 6) дает прямо уразуметь, что не признает догмата об исхождении Св.Духа и готов думать по-католически, что Дух Святой исходит от Отца и Сына («Сионс. Вест.» кн. III и VII); 7) называет апостола Павла сатаною и над ним насмехается (кн. VII, стр. 111 и 112) [323].
В отношении гражданства и общества «Сионский Вестник», «помещая одну вздорную сказку о дочери отменно сиятельного царя», простирает свои посягательства на священность земной власти (кн. I, 25) [324].
«Беспристрастие требует сказать, — писал критик в своем заключении, — что «Сионский Вестник», не взирая на обольстительное имя его, есть сочинение душепагубное, зловредное, злоумышленное и постыдное для времен наших. Без сомнения, этот отзыв некоторых людей озлобит, других удивит, иных же опечалит. Сие троякое почувствование покажет нам разные качества трех сортов людей. Те, кои озлобятся, будут единомышленниками «Сионского Вестника», ведающие цель его; те, кои удивятся — это будут простодушные, предубежденные в пользу «Сионского Вестника» похвальной молвой, рассеваемой его сообщниками, но сами не читавшие оного или читавшие без размышления; те, кои опечалятся — будут немощная братия, иже погибают в разуме брата своего (посл. к Коринф., гл. VIII, ст. 11), те несчастные, которые очаровались благочестивым звуком прелестника и, так сказать, противу воли своей отдали ему свою доверенность, исторженную образом благочестия. Первые никаких от нас представлений не примут — это такие люди, кои обещали уже вражду и мщение всякому своему противнику, обещали прежде, нежели его знают. Но страх от убивающих тело не должен воспретить воздать Божия Богови. Вторые, узнав причину вышеизложенного нашего отзыва, или обратятся к безмолвному равнодушию, или преложат свое удивление в благочестивое сетование. Третьи — так это вы несчастная братия, но любовная и потому всему веру емлющая! К вам, к вам поспешаем мы на помощь! Вы очаровались благовидной наружностью прелестника и преклонили к нему ухо ваше с полной доверенностью.
«Но вы теперь видите, что «Сионский Вестник» говорит не языком святой матери нашей православной церкви, но дивиими и нелепыми гласами. Вы видите, что мнимый «Сионский Вестник» есть лжеименный прелагатай, враг Сиона, разрушитель отеческих наших уставов, клеветник пастырей и учителей наших, нечестивый смеситель не только еретических вероисповеданий с православным, но даже самого жидовства, магометанства и язычества с христианством. Вы видите, что это отступник от веры во Иисуса Христа, ядовитейшим образом посмеивающийся воплощению Бога. В таком изверге можно ли искать каких-либо правил? Их нет и в нем! По отношению к гражданству он также изверг, дышащий крамолами и поругающийся властям предержащим. Видите ли, любезные братие, всю глубину той пропасти, в которую хотел повергнуть вас прелестник? Вы содрогаетесь от ужаса, но между тем очарование прелести еще действует над вами и накладывает тени на осязаемую истину...
«Плоды духа Христова — мир и союз, единение мыслей. Плоды духа антихристова — крамолы и нестроения, рождение распрей, разрушение единомыслия. Истинный ученик Христов зиждет, а не колеблет; собирает с Иисусом Христом, а не расточает освященное благоволением его сокровище дому его».
Почти одновременно с этой запиской была составлена другая Степаном Смирновым и передана одному из самых ярых противников Лабзина — князю Сергию Александровичу Ширинскому-Шихматову, впоследствии иеромонаху Аниките.
Князь Сергий Александрович Ширинский-Шихматов родился в 1783 году Смоленской губернии, Вяземского уезда, в сельце Дернове. С самых ранних лет он читывал псалмы и молитвы во время всенощных, которые перед всяким праздником совершались в доме родительском, «и таким образом, — говорит биограф, — с одной стороны, навыкал в славословии Всевышнему, а с другой — неприметно знакомился с неподражаемыми красотами наших священных и церковных книг» [325]. Десяти лет от роду он лишился отца, оставившего девять сыновей и три дочери. Весьма ограниченные средства матери заставили ее определить двух старших братьев в Морской кадетский корпус, а Сергия отдать в дом Дарьи Ивановны Уваровой, которая и воспитывала его вместе со своими сыновьями. Через год он поступил в тот же корпус и в октябре 1800 года произведен в мичманы. Совершив несколько морских кампаний, князь Шихматов в 1804 году был переведен в Морской кадетский корпус, в должность воспитателя, в каковой и оставался до увольнения от службы. Он отличался таким глубоким знанием славянского языка, что с ним могли сравняться только немногие из наших филологов.
Князь Шихматов очень рано почувствовал склонность к поэзии и написал несколько стихотворений, в числе коих были и религиозного содержания [326]. Пользуясь покровительством тогдашнего президента Российской академии, A.С.Шишкова, он в 1809 году, 26 лет от роду, был сделан действительным ее членом, и при самом учреждении «Беседы любителей русского слова» поступил в это общество.
«Он верил твердо христианскому учению, — говорит его биограф, — и силою убеждения, которым сам был проникнут, приводил других к сей спасительной вере. Как ревностный сын церкви, он не скрывал, в угождение миру, своей к ней привязанности, обнаруживал при всяком случае строгое православие, почитал и любил лиц духовного и, в особенности, монашеского сана».
Князь Шихматов часто посещал храмы Божии, навещал больных и заключенных. Получая довольно значительное содержание и довольствуясь самым малым, он употреблял его на дела благотворительности. В праздничное время он приготовлял угощение для нищих, собирая всякий раз до 40 и более человек. Сам он употреблял пищу два раза в день, отказался от мяса, пил только воду и спал не более пяти часов. Соблюдая строго посты, он довольствовался одними кореньями и сухоядением, и непременно каждый пост говел и причащался [327].
Создав себе монастырь в стенах Морского корпуса, на Васильевском острове, он зорко следил за всем, что помещалось в «Сионском Вестнике».
Случайно познакомившись с A.С.Стурдзой и зная его, как сторонника православия, князь Шихматов решился наконец высказаться. Явившись однажды к Стурдзе, он завел речь о новых переводах духовных книг и о «Сионском Вестнике», укорял его в молчании и требовал действий, несмотря ни на какие отговорки.
— Вот вам, — говорил князь Шихматов, — готовый критический разбор самых вредных статей «Сионского Вестника». Это труд Смирнова в Москве, затворника мало кому известного. Вы знаете, что печатать подобные возражения при нынешней цензуре невозможно, да и мало было бы от этого пользы. Займитесь же этой рукописью, сличите ее с номерами «Сионского Вестника», которые я привез вам, и сами решите, должно ли долее терпеть такие нападения на святую истину и святую церковь? Вы напрасно отговариваетесь тем, что не читали «Сионского Вестника»; как грешно иному читать, так вам грешно не читать его.
Познакомившись с рукописью, A.С.Стурдза убедился в справедливости слов князя Шихматова и, поддаваясь его увещаниям, решился выступить на защиту православия. Пользуясь знакомством и расположением князя A.Н.Голицына, Стурдза написал ему обвинительный акт против переводов Лабзина и, выписками из книг, доказывал, что переводчик виновен не только за перевод книг враждебных церкви, но и за усиление и искажение подлинников.
Мы не имели в своих руках ни записки Смирнова, ни акта, подписанного Стурдзою, но имеем современную рукопись «О книгопечатании» [328], близко подходящую к тому, что говорит Стурдза.
«По §8 цензурного устава 1804 года, — сказано в этой рукописи, — все книги и сочинения, до веры относящиеся, подлежат печатанию в духовных типографиях и должны рассматриваться духовной цензурой, находящейся в ведении Св.Синода и епархиальных архиереев. Но в период времени с 1813 по 1816 год были изданы многие книги, как по заглавию, так и содержанию своему именно касающиеся религии, которые были напечатаны с разрешения гражданской цензуры и в частных типографиях.
«Сие преступление закона оказало те печальные последствия, которые предотвращались присным хранением онаго, ибо в помянутых незаконно изданных книгах находятся разные вредные мнения, которые, быв избраны и поставлены одно подле другого, представляют полный круг богоотступного учения. Такое учение приводит к сомнению: 1) о достоинстве греческого исповедания, 2) в истине христианства вообще, 3) в божественности Иисуса Христа, 4) к деизму, 5) к материализму и, наконец, 6) к манихеизму и к учениям бесовским».
В подтверждение такого обвинения сделаны точные выписки из разных сочинений религиозных, мистических и масонских. Мы приведем здесь только те, которые взяты из книг, переведенных и изданных Лабзиным: 1) От греческой церкви тогда можно ожидать добра, когда она от сна воспрянет (Жизнь Штиллинга, ч. I, введен., стр. 7). 2) Во времена от Константина Великого до Карла Великого языческие храмы превращены в христианские идолы — в образа; вместо множества богов стали обожать святых, и чудотворным образам и мощам не было конца. За сие греческая церковь пала... Co времен Константина Великого вкралось в христианство идолопоклонство, так что сатана мог паки воздвигнуть престол свой в самом храме Божием... Соборы и учители церковные сделали христианство суеверным язычеством (Победной повести стр. 30, 32, 411). 3) Духовенство есть второй зверь апокалипсический, говорящий по-змеиному: — слепые вожди слепых людей. Сей зверь во всем несчастном своем наряде и убранстве появился со времен императора Константина Великого. Синоды и Вселенские соборы суть третий зверь апокалипсический (Таинство креста, стр. 208 и 209). 4) Бог есть все: тьма и свет (Путь ко Христу, стр. 174).
«Таков круг богоотступного учения, — сказано в конце записки, — распределен по означенным книгам, кои украшаются христианскими заглавиями и в коих жестокий вред погружен по большей части в средине книги, между христианскими рассуждениями...
«Да возмогут истины сии проникнуть до подножия престола справедливейшего из владык, преклонить внимание кротких правителей и укрепить благодетельный свет древних нравов, поглощаемый вредною тьмою новизн нашего времени» [329].
Стурдза убеждал князя Голицына в необходимости положить конец такому соблазну, которому цензура, очевидно, потворствует.
«Голицын был поражен, — пишет он [330], — внял голосу моему или, точнее, голосу истины, запретил перепечатку изобличенных книг и тем доказал мне, что ошибался дотоле неумышленно.
«Меня ободрил неожиданный успех. Я тотчас испросил y князя аудиенцию. Мне назначили день и час. Я вошел в просторный кабинет его, с кипою тетрадей и журналов. Мы уселись, и чтение началось. Князь любил и умел читать вслух. Каждая страница Смирнова поверяема была подлинными статьями. Министр горячо вступался за мысли Лабзина, старался придавать им благоприятный смысл; но преткновения час от часу становились виднее и опаснее. Наконец, дошли мы до одного места, где Лабзин извращал значение и силу таинства евхаристии, дерзко основываясь на словах Спасителя: «глаголы Моя дух есть... плоть не пользует ничесоже».
Здесь чтение остановилось. Князь Голицын был смущен, но с свойственным ему прямодушием перестал защищать своего любимца и сознался, что сделал ошибку, приняв на себя цензуру «Сионского Вестника».
— Вы правы, — сказал он Стурдзе, — я виноват в том, что принял на себя занятие, несовместное с моими обязанностями. Но как теперь помочь этому? Давно ли правительство провозгласило Лабзина первым духовным писателем в России, пожаловав ему орден св. Владимира 2-й степени? Нельзя вдруг запретить ему писать, тем паче, что я почитаю его сочинителем отличным и полезным, погрешающим ненамеренно.
— Не смею оспаривать вашего мнения, — отвечал Стурдза, — хотя думаю о Лабзине совершенно иначе; но осмеливаюсь предложить вам средство самое верное для узнания истины, оно прекратит соблазн и вместе оградит честь и достоинство правительства...