- У нас, у семнадцати человек, у ткачей, старший - Ованес.
- Это я, - объяснил плохо различимый в темноте высокий старик.
- По голосу слышу - ты не молод. По росту сужу - не слаб, не согбен. Подойди поближе. А вы, братья, отойдите.
Когда старики остались вдвоем, Мартирос сказал Ованесу:
- Ваш путь пойдет через Марагу, когда свернете на Тавриз. Перед Марагой ли, минуя ли ее, на ночлеге ли, при другом ли случае, уходите. Скройтесь. В камнях ли, в ямах ли, в любой щели. А ты, или другой верный человек, улучи время, прикинься нищим, убогим, кем можешь. Иди на базар. Там в Медном ряду у Купола Звездочетов ищи лавку литейщика. Он старик. Запомни имя - Али-зада. Запомнишь?
- Али-зада. Литейщик.
- Купол Звездочетов...
- Купол Звездочетов... Али-зада...
- Скажешь ему: хозяева своей земли хозяевам своей земли кланяются.
- Хозяевам их земли?..
- Покупай у него что-нибудь, разглядывай. Милостыню ли проси; как можешь, стой и расскажи ему, сколько вас. Он покажет дорогу. В горы ли, еще ли куда: ему видней.
- А там ли он? Люди в наше время...
- Старик всегда там. Не тот Али, с которым я был братом лет пятнадцать назад, - другой Али сидит. Но Али-зада, литейщик, всегда на своем месте.
- Да он, видно, азербайджанец. Мусульманской веры...
- Это его дело. Я тебя посылаю не в мечеть, а на базар.
- Понял тебя. А ты кто?
- Раб божий. Запомни мои слова.
Мартирос спрыгнул. Камень ограды скатился из-под его ноги и застучал.
Большие черные псы, захрипев недобрым лаем, кинулись к Мартиросу.
Очнувшийся страж верхом на коне поскакал на голос собак и, вглядываясь во тьму, крикнул:
- Кто там?
Мартирос потянул из-за пояса нож, понимая, что, если и отобьется от одной собаки, другая его свалит. С другой справится, а там еще есть, и следом за ними - страж на коне.
Вдруг на хриплый лай в ответ раздались визги и шум грызни. По вою слышно было, что собаки схватились насмерть. Но их визг откатился куда-то в сторону гор. Страж отстал от собак и вернулся в караульню.
Мартирос понял, что это его приблудная собака отважно встретила стаю сторожевых псов и одна против всех кинулась на них.
"Человеку и то урок! - подумал Мартирос, тревожно вслушиваясь. - Что же теперь с ней будет?"
Растерзали ли ее сторожевые псы, сбили ли ее со следа, но Мартирос больше уже не видел ее: она явилась на исходе этого дня, казалось, лишь затем, чтобы сослужить ему последнюю службу.
На рассвете он увидел, как подняли и погнали дальше, в незнаемую даль, его пленных собратьев. Он приметил высокого старика. С плоским лошадиным лицом, весь устремленный вперед, он нетерпеливо, словно что-то разглядывал там впереди, высоко нес голову, не замечая никого ни из тех, кто плелся с ним рядом, ни стражей, восседавших на острых седлах, вздымая хвостатые пики.
Стражи... Их белые шапки сходствовали с тоурменскимя, каких много бывало в Армении в прежние годы, но лица у всех стражей, желтоватые, с маленькими, узкими, как черточки, глазами, не напоминали ни одно из рослых и мужественных тоурменских племен.
"Кого только не приволок с собой этот Хромец!" - подумал Мартирос.
Днем он увидел большое шествие женщин, которых гнали отдельно от мужчин.
Их сопровождало несколько воинов на маленьких бойких лошадях. Под одним из дюжих воинов, то и дело радостно запрокидывая голову, шел пегий конек, трехшерстный, с белыми, как тело, губами, степной монгольский конек.
И такой конь не в диковину был на этих дорогах - столько монголов прошло здесь, топча землю, не ими возделанную, разламывая города, не ими воздвигнутые, губя жизни, не ими рожденные...
Женщины шли в синих одеждах под черными покрывалами. Выгоревшие на солнце, пропыленные, стали серы эти покрывала. Серы были и лица пленниц.
Шли понурые, усталые от слез и жалоб. Одни - прихрамывая на разбитых ногах, другие - упрямо ставя непослушные ноги, напрягаясь, чтобы идти по дороге, которая не сулила им ни покоя, ни радости.
Он не сразу уловил, что за ласковый, с детства знакомый гул сопровождает их.
Заслонившись кустарником, прислонившись к камню, он слушал, и, когда они проходили мимо, совсем неподалеку от него, когда уже видны были их глаза, устремленные вперед, но взирающие не на дорогу, а на нечто видимое лишь им одним, на ту мечту или на ту жизнь, что была, цвела, но рассеялась, как рассыпаются отцветшие одуванчики, Мартирос услышал и слова песни:
Ты, вода, теки, теки,
Тельце детки облеки...
Сновиденья над тобой,
Детке тишь да покой...
Баю-бай. Баю-бай...
Злой, уйди, не обижай.
Отойди, уйди, кто зол;
Пропади его осел...
Баю-бай...
Колыбельную песню пели они. Древнюю колыбельную, которой, бывало, утешали и убаюкивали их самих, и матерей, и дедов их...
Остались ли их дети в покинутых домах, когда разрушены их семейные очаги?.. Не прижмутся к их груди детские губы. Не вскрикнет от счастья дитя, встречая их у порога... Черный порог неволи, чужая земля впереди.
Они проходили мимо, серые от пыли, от скорби, под низко опущенными покрывалами.
Они шли на перевал. Мартирос пошел в долину.