Юрка был похож на ресторанного завсегдатая, на самом же деле за три года курсантской жизни я ни разу не видел его нетрезвым. Просто такой разбитной человек, которого куда ни посади, он всюду как дома.
Люся мне не нравилась. Я решил избавить Юрку от ее общества и предложил уйти, ссылаясь на службу.
- Соскучился по нашей дыре? - не понял Лаптев - Или по Синицыну? Успеешь завтра выслушать его нравоучения. Поедем утром.
Спорить с Юркой, когда он заупрямится, бесполезно, да и настроение у меня было не такое, чтобы переубеждать его.
- Как хочешь. Жду тебя в гостинице...
Я простился и ушел. В номере, ожидая друга, прилег на диван и не заметил, как уснул. Утром, глянув на его пустую кровать, я забеспокоился: как бы не опоздал на автобус. В девять мы должны быть в Вулканске на построении, иначе не оберешься неприятностей.
Больше я спать не мог. Встал, сунул голову под кран с холодной водой. Решил освежиться и отправиться на поиски Юрки. Но только намылился, как дверь распахнулась, на пороге появился он сам. У меня отлегло от сердца. Я открыл кран до отказа.
Юрка хлопнул меня по спине тяжелой рукою.
- Поторапливайся, соня...
На улице ветер чуть ли не валил с ног, обжигал лицо. Небо затянуло облаками. Мы стояли на остановке и ждали автобуса на вокзал, чтобы там взять такси. Стояли довольно долго, ноги начали пристывать к сапогам.
Наконец подошел автобус. Он почти пуст. Мы почувствовали облегчение.
На привокзальной площади без труда нашли такси, но шофер, едва услышав про Вулканск, замахал руками:
- Ни за какие деньги. Чтоб зимовать там?
Мы упрашивали, грозили написать жалобу - не помогло!
- Чтоб ты радиатор заморозил, кот ленивый, - пожелал ему Юрка и потянул меня к другой, только что подъехавшей машине. - Сейчас мы уедем, только ты молчи.
Он спросил, свободна ли машина, и, получив утвердительный ответ, сел как в свою собственную. Я последовал его примеру.
- Поехали, - скомандовал Юрка. - По Речной.
"Волга" помчалась по центральной улице.
- На Невельской свернете направо.
А теперь? - после поворота спросил шофер.
- А теперь прямо до Вулканска, - невозмутимо ответил Юрка.
Шофер затормозил и остановил машину.
- Да вы что, ребята, смеетесь? - умоляющим голосом сказал он. - Метель вот-вот начнется, как я оттуда вернусь?
- Метель будет во второй половине дня. - Юрка возразил так твердо, что даже я поверил ему. - Ты хорошо заработаешь. - Достав десятку, он втиснул ее в руку шофера. - Да оттуда возьмешь пассажиров. Жми только покрепче. Человек на боевое дежурство опаздывает, - кивнул он на меня.
Шофер включил скорость. И все же мы опоздали: личный состав уже выстроился на линейке. Майор Синицын проводил меня суровым взглядом. Наш командир эскадрильи не понравился мне с первой встречи: сухой и педантичный человек, кроме службы и полетов ничего не желающий знать. Знакомство со мной он начал с проверки, чему меня научили в училище и чему недоучили, сразу же предупредил, что порядки в эскадрилье жесткие, нарушения их он не потерпит. Читал нравоучения, будто первокласснику, впервые пришедшему в школу. Я тогда пожалел, что пренебрег советами и не попросился в третью эскадрилью, которой командует подполковник Макелян.
От Макеляна никто не слышал грубого слова, окрика. С летчиками он живет душа в душу, наказывает редко, предоставив право решать дисциплинарные вопросы своему заместителю и командирам звеньев. С офицерами и солдатами он разговаривает по-товарищески, поэтому подчиненные делятся с ним самыми сокровенными тайнами. Макелян умеет хранить их. В своем кругу летчики называют его Седым за серебристые волосы. Поседел он рано, лет двадцати восьми, и все в полку знали почему.
Однажды, когда Макелян был еще инструктором в училище, к нему на аэродром пришел восьмилетний сынишка и стал просить, чтобы отец покатал его. Макелян должен был лететь на учебном самолете. Посадил он сына в заднюю кабину и стал кружить над полем, где работали женщины. Те озорно помахали ему платками: давай, мол, к нам. Заиграла кровь в Макеляне, пороховым зарядом вспыхнул его южный темперамент. Забыв про все на свете строгий приказ, запрещающий пилотаж на малой высоте, то, что в задней кабине находится сын, не пристегнутый ремнями, - он перевел самолет в крутое снижение. Разогнав машину, у самой земли сделал одну бочку, другую. И вдруг вспомнил про сына. Сердце у него замерло... Обернулся - в кабине пусто. Он сразу пошел на посадку, тут же, в поле. Сел, выключил мотор и, не зная, куда бежать, где искать сына, дрожащими ногами ступил на землю. В это время сын вылез из кабины и как ни в чем не бывало спросил: "Что, пап, прилетели?"
Оказалось, когда отец стал бочки крутить, сын согнулся в три погибели, уцепился ручонками за сиденье и не поднимал головы от страха, пока отец не выключил мотор.
Из того полета вернулся Макелян седым. Эту историю он не скрывал и нередко сам рассказывал ее в кругу летчиков...
Когда строй распустили, Синицын позвал меня в штаб эскадрильи.
- Вот что, товарищ Вегин, - сурово начал он. - С красивой девушкой встречаться, безусловно, приятно, но ночевать надо дома. И если бы сегодня были полеты, вас к самолету я не подпустил бы. Учтите это на дальнейшее.
После занятий ко мне подошел Юрка:
- Ну как?
- Получил предупреждение, что в следующий раз буду отстранен от полетов.
- Серьезно? Синицын?
- А кто же!..
- Вот академик! Говорил тебе, просись к нам. Я, как услышал, что вашу эскадрилью академией величают, сразу понял, в чем дело. А наш Седой только посмеялся. Что, говорит, Лаптев, не выспался?
В комнату вползают сумерки. Ветер бьет в стекло и жалобно скулит. На душе тяжело и тоскливо: я не могу отогнать дум об Инне. Почему она так сделала? Зачем ей надо было затевать эту жестокую игру? Прошло четыре дня с тех пор, когда мы стояли у подъезда ее квартиры, но мне кажется, что я все еще чувствую на губах ее поцелуй и слышу ее дыхание. Почему она так запала мне в душу? Ведь знаю я ее немногим более трех месяцев, а если брать дни, когда мы встречались, их не наберешь и десятка.
Сегодня я встал рано - летал на стрельбы по наземным целям. Готовился старательно, хотелось доказать Синицыну, что не такой уж я мальчишка, как он считает. Но еле вытянул на четверку. Поздно отыскал цель. Ориентиров никаких, а тут еще надо выполнить противозенитный маневр. Третья эскадрилья снова показала лучшие результаты. Почти все летчики отстрелялись на "отлично". Юрка тоже. Он на хорошем счету, командир эскадрильи ставит его в пример. А на меня Синицын все еще смотрит исподлобья и изучающе, никак, наверное, не раскусит. Зато я его раскусил: ему в пехоте учебным взводом командовать бы. Летчики есть летчики.
После полетов лег отдохнуть, думал, забуду все земные неприятности. Но сон так и не пришел.
Инна, Инна! Она стоит у меня перед глазами, тревожит сердце. И все же злость на нее пропала. Я думаю о случившемся с тоской и сожалением: минуты, проведенные с нею, самые дорогие для меня и самые памятные.
За стеной забренчала гитара: Юрка тоже тоскует. Я встал, оделся и зашел к нему. Лаптев полулежит в постели, наигрывает: "И месяц погас, и лучи догорели..." Сосед его, Петр Кочетков, читает книгу. Я поздоровался.
- А, Борис, - Кочетков отложил книгу. - Здорово, здорово. Ну, как мы сегодня вашу "академию" обставили? Неплохо?..
- Заткнись, Петух, - оборвал его Юрка. - В глаза постыдился бы людям смотреть, а он хвастается.
- Это почему?
- Потому. Я говорил тебе.
Юрка был хмурый и задумчивый. Таким я видел его редко, очень редко.
- А ты думаешь, они не так делали? - приподнялся Кочетков.
- Спроси...