Минуя Новгород, великий князь въехал, во вторник, 21 ноября, на Городище, в свою резиденцию, в которой не был еще ни разу. Началось Городищенское стояние.
И сразу же начались конфликты. Владыка Феофил послал к великокняжескому дворецкому своих людей, Никиту Савина и Тимофея, «кормы отдавати» — вероятно, платить деньги, следующие с земель великого князя. Иван Васильевич увидел в этом оскорбление своего достоинства. «Те к тому делу не пригожи». «Озлобился» на владыку, «да и корму не велел взяти».
Средневековье любило этикет. ' Все должно было делаться так, как заведено, по чину. Боярин должен общаться с боярином, слуга — со слугой, холоп — с холопом. Нарушение чина — умаление достоинства, неуважение, оскорбление. В сношениях с иностранными государствами— повод к войне. В случае со своими подданными— основание для опалы. Гнев великого князя на неловкого архиепископа — не каприз честолюбца. Государь всея Руси требовал строгого, точного, неукоснительного соблюдения этикета и субординации. Только так можно было внушить «вольным мужам» новгородским, что они — подданные, только так поставить их на надлежащее место.
И владыка наконец понял. Он «добил челом» боярам великого князя (не самому ему!), а с кормами послал своего наместника, первое лицо после себя в управлении Софийским домом. А прежние его посланцы — «с ним же в поддатнях», не больше. И великий князь «пожаловал» — «нелюбие отложил» и кормы «велел имати». Но когда сам владыка явился бить челом, звать «хлеба ясти к себе», великий князь все-таки его «того дни не пожаловал»: пусть знает новгородский архиепископ, с кем имеет дело.
На следующий день на Городище был пир. И владыка, и князь Василий Шуйский, и степенный посадник Василий Онаньин, и «старые посадники многи», и тысяцкие, и бояре «ели и пили» у великого князя.
Может показаться — полное единодушие, гостеприимство, хлебосольство. Государь пирует в кругу своих верных подданных, которые наконец-то признали его власть. Но так может показаться только поверхностному наблюдателю.
«Того же дни многые новугородцкыи жалобникы... приидоша бити челом великому князю». Это были и житьи люди, и монастырские, и рушане (жители Русы, новгородского «пригорода» за Ильменем). Были и «прочие», живущие «в приделех ближних Новагорода». Не пировать пришли они на Городище, а просить о самых своих насущных нуждах. Одни пришли «приставов просить, да быша от вой его не разграблены». Ведь великий князь приехал творить суд и управу «со многою силою», и эта «сила» стояла теперь вокруг Новгорода по монастырям и селам. А средневековые «вой» не отличались особой щепетильностью в отношении к гражданскому населению и его имуществу. Другие пришли «е жалобою на свою же братью, на новугородцев, кийждо о своем управлении».
Дождь подарков от посадников и бояр. Поток жалоб от «молодших». Богатые поминки означают попытку боярства задобрить великого князя, найти пути примирения, соглашения с ним. Такого соглашения, которое сохранило бы за боярством его власть и силу, его привилегии. Жалобы «молодших» означают фактическое признание великого князя верховным арбитром в спорах между новгородцами. Признание главы Русского государства носителем справедливости, способным защитить бедных и слабых от произвола богатых и сильных. Воплощением идеала феодального монарха — грозным, мудрым и справедливым судьей.
Это было именно то, к чему стремился Ива& Васильевич. Именно то, чего требовало время — время перехода от феодальной анархии к феодальному порядку, от феодальной раздробленности к феодальному единству. Всюду в Европе конца XV века королевская власть обуздывала буйных, непокорных вассалов, опираясь на мелкое дворянство, на крестьян, на горожан, на все прогрессивные силы феодального общества, на всех, кто был заинтересован в мирной жизни, в прекращении феодальных распрей, феодального произвола. Всюду королевская власть наводила свой порядок, устанавливала свой суд, свои законы. Кончалось время независимых или полунезависимых герцогов и графов с их собственными войсками, собственным судом, собственными законами и порядками. Наступало время централизованных государств и в Англии, и во Франции, и в России. А Новгородская земля и после Шелонской битвы оставалась оплотом феодальной старины. «Много зла бе в земли той, межи себе убийства, и грабежи, и домом разо-рениа от них напрасно»,— писал московский летописец и подтверждал псковский.
Четверг, 23 ноября. Великий князь Иван Васильевич впервые въезжает в свою «отчину»,'Великий Новгород. Он заранее продумал ритуал въезда. Архиепископ и весь освященный собор, архимандриты и игумены, священники и иноки встречали его торжественно, но отнюдь «не превозносяся» — именно так «повеле им сам князь великый». Церемония встречи подчеркивает основной факт — великий князь приехал не как гость, не как почетный посетитель, а как властелин и судья.
Оставим на совести летописца утверждение, что «весь Великый Новгород с великою любовью сретоша» своего «господина». «Великой любви» было ожидать столь же трудно, как и полного единодушия. Страх, тревога, опасения у одних, у других — надежда на справедливость, на милость, на нелицеприятный суд — с такими чувствами могли смотреть толпы новгородцев, как владыка Феофил осеняет великого князя крестом и вводит в древний Софийский собор.
Внешне все было по старым обычаям. Как когда-то его отец, великий князь отстоял в святой Софии литургию, а после отправился на обед к архиепископу и ел у пего и пил «весело», архиепископ же «многими дары одари великого князя». После веселья великий князь поехал к себе на Городище, а владыка Феофил — вслед за ним, «с великою честью и с вином». И с подарками — с «поставами» (кусками) дорогого фландрского сукна, с сотней золотых монет — кораблеников (на Руси в ходу была только мелкая серебряная монета), с «зубом рыбьим» (моржовый клык, продукт морских промыслов), с бочками «проводного» (на проводы) вина. Нет, не скупился архиепископ. Щедрые дары, отражавшие весь хозяйственный быт Великого Новгорода, его заморские торговые связи, богатство его казны должны были расположить великого князя к новгородским боярам, к почетному главе их республики —владыке Софийского дома.
А на следующий день началось паломничество новгородцев на Городище. И в этот, и в «прочая» дни в резиденцию великого князя шли посадники и тысяцкие, бояре и житьи. Шли «всякие монастыри», и изо всех волостей Новгородской земли «старосты и лутчие люди». Шла «корела» — нерусское население северной новгородской окраины. Иные «о жалобах», а иные «лице его видети». «Изветники» приносили «изветы» — жалобы-доносы. Все приходили «с поминки» и с вином, все били челом великому князю. Новгородцы всех чинов и званий впервые видели перед собой главу Русского государства.
В субботу, 25 ноября, великий князь снова принимал у себя архиепископа, посадников Захария Овина с братом Кузьмой, Василия Казимира с братом Яковом, Луку и Якова Федоровых и других бояр и житьих. Но пиршество было прервано неожиданным и тревожным образом. На Городище пришли «мнози новугородцы» — жители двух улиц, Славковой и Микитиной. Они били челом «на бояр на новугородцких: на посадника степенного Василья Онаньина, на Богдана Есипова, на Федора Исакова, на Григорья Тучина, на Ивана Микифоро-ва, на Матфея Селезенева, на Ондрея Исакова Телятева, на Луку Офонасова, на Мосея Федорова, на Семена Офонасова, на Констянтина Бабкина, на Олексеа Квашнина, на Василья Тютрюмова, на Василья на Бахшу, на Ефима на Ревшина, на Григорья на Кошуркина, на Офимьины люди Есипова Горошкова, и на сына ее, на Ивановы люди Савелкова...». Двадцать новгородских бояр во главе с самим степенным посадником «наехав... со многими людьми на те две улицы, людей перебили и переграбили, животов людских на тысячю рублев взяли, а людей многих до смерти перебили».
Впервые за долгие века Новгородской республики, вольного, славного Господина Великого Новгорода, горожане жаловались на своих бояр и посадников великому князю всея Руси. Впервые за всю историю своего города новгородцы искали суда и защиты не на вече, а у государственной власти Русской земли. Четыре года назад пали новгородские знамена на берегу Шелони, окровавленные боярские головы покатились с плахи. Теперь, в этот ноябрьский день, боярская республика получила еще более страшный, еще более сильный удар. В глазах «жалобников», толпами приходивших к великому князю на Городище, именно он, государь всея Руси, а не вечевые власти, способен был установить мир и порядок в вечевом городе, восстановить справедливость, наказать виновных в ее нарушении. Моральный и политический авторитет вечевых органов померк перед авторитетом главы Русского государства.
Степенный посадник Василий Онаньин со своими людьми, с другими боярами совершил «наезд» — то самое преступление, которое так осуждает Новгородская Судная грамота. В данном случае две улицы Плотницкого конца подверглись «наезду» со стороны бояр Не-ревского конца и Прусской улицы, при участии и бояр Словенского конца. Сразу вспоминаются недавние события на псковском рубеже, попытка вооруженного нападения на волость Гостятино. Не случайным и не исключительным было это нападение, отбитое псковичами. Не только в норубежье — в самом Новгороде боярские дружины нападали на улицы, пользуясь безнаказанностью, прикрываясь властью и авторитетом посадников и бояр. Бояре Словенского конца Лука и Василий Исаковы, дети Полинарьина, били челом на тех же Богдана Есипова и Василия Никифорова, и еще на Панфила, старосту Федоровской улицы, что те, «наехав на их двор, людей у них перебили, а живот разграбили, а взяли на 500 рублев».
Не только на уличан, на дворы рядовых новгородцев, нападали боярские дружины. Бояре сводили счеты и между собой, «наезжая» на усадьбы своих противников. Картина феодальной анархии, неограниченного боярского произвола, вырисовывалась все более четко. Картина, привычная для новгородцев, которые, однако, не хотели больше мириться с такой «стариной и пошлиной». Нельзя было найти управы на посадника на вече, на бояр на боярском суде. Апелляция к высшей государственной власти, к «господину» великому князю, была назревшей, фатальной необходимостью. И в этом была существенно важная черта нового времени.
Получив жалобы на новгородских посадников и бояр, Иван Васильевич не стал медлить. Он назначил трех приставов для того, чтобы привести обвиняемых на суд. Он потребовал от находившихся у него новгородских властей, чтобы те обратились к вечу: "«дали бы своих есте приставов на тех сильников» и заявил о своем желании «обиденым управу дати».
Желание великого князя и «обиденых» совпадали — и тот, и другие стремились покарать своевольных «наездчиков и грабещиков». И это было естественно. Едва ли можно согласиться с исследователями, которые видят в действиях Ивана III демагогию, а в челобитьях жалобщиков—заранее разработанный и «спущенный сверху» "сценарий. На Руси, как и повсюду в Европе, верховная государственная власть стремилась к установлению феодального порядка, опираясь при этом на широкие слои народа. Создание сильных централизованных государств было настоятельным требованием времени. От этого зависело все будущее развитие стран и народов. Общественный прогресс, само существование русского народа и других народов Восточной Европы, тесно с ним связанных, могли быть обеспечены только в рамках единого, сильного государства, способного защитить страну и от внешнего врага, и от «наездчиков и грабещиков».
Не ограничиваясь обращением к архиепископу и посадникам, Иван Васильевич послал на вече своих бояр— Федора Давыдовича Хромого и Ивана Борисовича Тучка Морозова — они должны были потребовать от новгородцев, «чтобы дали своих приставов на тех оби-дящих братью свою». И новгородцы дали приставов, двух подвойских, «и велели тех бояр насилующих с приставы великого князя позвати перед великого князя».
Новгородская конституция соблюдалась. Посадники и бояре, обвиненные в тяжких преступлениях, явились на Городище в сопровождении не только великокняжеских, но и новгородских приставов.
Наступило утро воскресенья, 26 ноября. И «обидя-щеи, и обиДеныи» — все были поставлены перед- великим князем на Городище. Начался суд. Процедура суда XV века хорошо известна из многочисленных памятников. Он происходил гласно и открыто. Судья по очереди задавал вопросы тяжущимся сторонам, выслушивал их аргументы, а потом произносил свой приговор. Так было и на этот раз. В присутствии архиепископа и новгородских посадников великий князь после прений сторон вынес свой вердикт: «жалобников оправил, а тех всех, кои находили, и били, и грабили, обвинил».
Тут же были взяты под стражу главные обвиняемые— Василий Онаньин, Богдан Есипов, Федор Исаков и Иван Лошинский. А все прочие были отданы архиепископу «на поруки на крепкие» «в полутора тысяче рублей». Суд на Городище закончился.
Это был черный день боярской республики, удар, от которого она уже не могла оправиться. Сохранилось вече. Сохранились посадники и тысяцкие. Но все это не имело теперь почти никакого значения. Новая власть решала теперь судьбы новгородцев, новый, великокняжеский суд защищал теперь их права, оправдывал «обиденых» и карал виновных.
Но не только уголовные преступления совершали новгородские посадники и бояре. В тот же день, 26 ноября, великий князь «выслал от себе вон» и велел «пои-мати» (взять под стражу) Ивана Офонасова с сыном Алферием: они «мыслили Великому Новугороду датися за короля». Невозможно установить, насколько это обвинение было обоснованным. Можно только сказать, что оно было вполне правдоподобным. Новгородские бояре были и оставались врагами великого князя. В сущности, у них не было другого выхода. «Датися за короля» не могло не быть желанной перспективой во всяком случае для многих из них.
Суд на Городище, взятие под стражу степенного посадника и авторитетнейших представителей господы не м-огли не произвести сильнейшего впечатления на весь Великий Новгород. Все сторонники старого порядка, вечевой «пошлины», все, кто мало-мальски разбирался в происходящем, не могли не увидеть смертельной угрозы, нависшей над боярской республикой. Ведь у взятых под стражу бояр были свои многочисленные приверженцы, ведь они были тесно связаны со своими кланами со своими концами. На третий день после суда к великому князю явилась депутация.
Архиепископ Феофил и посадники били челом от всего Великого Новгорода, т. е. от веча, «о изниманных боярех», «чтобы пожаловал, смиловался, казни им отдал и на поруку их дал». Но все было напрасно. Заявив просителям: «Ведомо тебе, богомольцу нашему, и всему Новугороду, отчине нашей, колико от тех бояр и наперед сего лиха чинилося, а нынеча что ни есть лиха в нашей отчине, то все от них чинится...» — Иван Васильевич в характерной для себя манере поставил перед ними риторический вопрос: «Ино како ми за то их лихо жаловати?»
Ни «богомолец», ни посадники на этот вопрос ответить не смогли. Осужденные бояре в тот же день были в оковах отправлены в Москву.
Смертельно раненная, боярская республика билась в тяжелых конвульсиях. Приехавшие в. Новгород в эти же дни псковские послы (Господин Псков послал их к великому князю «бити челом о том, чтобы... держал Псков, свою вотчину, в старине») свидетельствуют: з четверг, 30 ноября, с наступлением ночи «бысть чюдо дивно и страха- исполнено». «Стряхнувшеся Великан Новгород против князя великого». Всю ночь была тревога («пополох») «по всему Новуграду». А «мнози вер-нии», наделенные достаточно сильным воображением, видели даже, «как столп огнян стоящь над Городищем ' от небеси до земли, тако же и гром небеси».
Опять, как в 1460 году, бурлил старый вечевой город. Опять Городище стало объектом пристального, недоброго внимания врагов Москвы. Но ночь кончилась, и с ней кончился «пополох» — и «по сих ко свету не бысть ничто же». Ярость бояр и их сторонников оказалась бессильной. Она не привела к восстанию новгородцев. Далеко не все горожане сочувствовали боярам, «пойманным» за наезд и разбой на улицах города. Слишком глубоко зашли противоречия между боярскими кланами и массой рядовых членов городской общины. Противники великого князя оказались в меньшинстве. Поднятая ими волна гнева, возмущения и страстей не выплеснулась за пределы словесных угроз и тревожной агитации. Возбужденное народное море, успокаиваясь, возвращалось в свои берега.
На следующий день, в пятницу, 1 декабря, на Городище прибыла еше одна депутация. Это было, вероятно, результатом событий предыдущей ночи. Вместе с архиепископом приехали посадники во главе с Василием Казимиром, и тысяцкие, и бояре, и житьи. От имени всего Великого Новгорода они били челом о Григории Тучине и других, взятых на поруки владыкой: чтобы великий князь «тем винным людям казни отдал», взыскав с них убытки и оштрафовав. И Иван Васильевич, мастер практической психологии и политического такта, «богомольца для своего, владыки, и отчины своей ради, Великого Новгорода» пошел на этот раз навстречу челобитчикам. Уплатив огромные убытки обиженным и еще штраф великому князю, Григорий Тучин и его «товарищи» были отпущены на свободу. Господа смогла перевести дух.
Сообщение московского летописца о дальнейших событиях — это перечень пиров, даваемых в честь великого князя, и подарков, ему подносимых. 6 декабря он «ел и пил» у князя Василия Шуйского. 14-го — пировал у владыки. На следующий день — «пир у Казимера». 17-го — у Захарья Григорьевича Овина, посадника Плотницкого конца. 19-го —у степенного тысяцкого, Василия Есипова (летописец по ошибке назвал его посадником). 21-го —у Якова Короба, посадника Неревского конца, брата Василия Казимира. 23-го — у Луки Федорова, на Прусской улице. Рождество, 25 декабря, ознаменовалось пиром у самого великого князя на Городище. Впервые за месяц принимал он своих новгородских подданных. Были и архиепископ, и князь Василий Гребенка Шуйский, и посадники, и тысяцкие все, и житьи люди, и купцы «многие». «И пил с ними долго до вечера». 28 декабря дала пир Настасья, вдова посадника Ивана Григорьевича с Прусской улицы, а 30-го — посадник Фефилат Захарьинич, с той же улицы. 1 января — пир у Якова Федорова, в Плотницком конце. Через два дня — в Словенском конце, у Луки и Василия Поли-нарьиных. На следующий день — пир на Прусской улице, у Александра Самсонова, 6-го — у нового степенного посадника Фомы Андреевича Курятника, в Словенском конце. 14-го — в Плотницком конце, у Кузьмы Григорьева, брата Захария Овина, 19-го владыка в третий раз давал пир в честь великого князя. Шесть недель непрерывного, казалось бы, праздника на этом закончились. Государь всея Руси готовился отбыть в свою столицу.
Каких только подарков не получил он в «своей отчине» Новгороде. «Поставы» ипрского (фландрского) сукна, восточная камка, кречеты, соколы, породистые кони, «рыбьи зубы», золотые ковши, серебряные блюда и рога, окованные серебром, «сорока» соболей, бочки вина, золотые корабленики... Одних кораблеников было около тысячи двухсот. А еще в кратком перерыве между пирами степенный посадник Фома Андреевич и степенный тысяцкий Василий Есифович «ударили челом»: от «всего Великого Новагорода явили тысячу рублев».
Щедрость гостеприимных хозяев — не их личная добродетель. Пиры у посадников носили прежде всего политический характер. Не от своего имени — от имени своих кончанских общин принимали и одаривали они великого князя. Боярство Великого Новгорода демонстрировало свою политическую мощь, прочность своих связей с городской общиной. Целью этой демонстрации было, без сомнения, соглашение с великим князем на началах приемлемого для боярства компромисса. Еще в Коростыни, согласившись признать великого князя «господином» и передать ему все внешнеполитические функции республики, господа сохранила в своих руках внутреннее управление Новгородской землей, свое положение в городе и пятинах. Суд и управа на Городище з тот страшный для новгородской «старины и пошлины» день 26 ноября были сильным ударом по надеждам боярства. Почва под его ногами начала явственно колебаться. В этих условиях наиболее желательным для господы было бы примирение с великим князем, подчинение ему в расчете на его милость: на то, что он согласится сохранить статус-кво в административном управлении Новгородом, не будет вмешиваться в поземельные дела, ограничится наказанием наиболее одиозных, наиболее скомпрометировавших себя фигур. Необходимо было заручиться доброжелательством великого князя, расположить его к себе, выставить себя перед ним з наиболее выгодном свете. Посадники, главы кончанских общин, бояре, житьи, купцы, все «лучшие люди» Новгорода наперебой рвались на Городище продемонстрировать свою лояльность, заслужить благорасположение. Но не только новгородская элита, хозяева города — «и молодые люди с поминки многые у него с челобитьем были». За долгие недели Городищенского стояния перед главой Русского государства прошли со своими дарами и челобитьями представители всех слоев новгородского общества. Из этого нельзя было не извлечь многих ценных наблюдений и выводов о социальной структуре, о внутренних противоречиях, о расстановке политических и общественных сил в великом старом городе.
Когда ранним утром во вторник, 23 января 1476 года, Иван Васильевич покинул наконец свою северную «отчину», он знал о ней несравненно больше, чем два месяца назад. Цели «похода миром» были достигнуты. Включение Новгорода в состав Русского государства наполнилось конкр-етным содержанием. Новгород впервые реально почувствовал над собой руку государя всея Руси, впервые за долгие века своего существования увидел великокняжеский суд и узнал великокняжескую управу. В политической структуре боярской республики была пробита зияющая брешь. Обветшавшее старое здание зашаталось и вот-вот готово было рухнуть.
Цели «похода миром» были — для великого князя — достигнуты. А удалось ли господе достичь своих целей, добиться компромисса, соглашения с великим князем?
В ночь на 31 марта «пришел на Москву» архиепископ Феофил с посадниками Яковом Александровичем Коробом (братом знаменитого Василия Казимира), Яковом Федоровым и Окинфом Толстым и многими от житьих людей — «бити челом великому князю о тех посадницех, коих поймал князь великы в Новегороде». Трое из «пойманных»— Богдан Есипов и Иван Офонасов с сыном — содержались в это время на Коломне, а Федор Исакович Борецкий, Василий Онаньин и Иван Лошинский — в Муроме.
Приезд владыки в Москву не по вызову, а по своей инициативе был сам по себе явлением исключительным. С тех пор как сорок лет назад архиепископ Евфимий приезжал к злополучному митрополиту Исидору, подписавшему позднее Флорентийскую унию, новгородские владыки бывали в Москве, как правило, только один раз в жизни — при своем торжественном поставлении в сан в Успенском соборе. Только архиепископу Ионе пришлось побывать в столице дважды — второй раз во главе новгородской делегации на бесплодных переговорах в январе 1463 года. Тогда шла речь о войне и мире. Приезд Феофила весной 1476 года свидетельствовал о том важном, исключительном значении, которое придавала господа вопросу об освобождении осужденных бояр. Взятые под стражу на Городище представители новгородской элиты были в глазах господы символом вечевого порядка Великого Новгорода, символом нерушимости боярской власти и традиции. Их освобождение, которого с такой настойчивостью и энергией добивалась господа, означало бы торжество этой традиции, возвращение к милой боярскому сердцу «старине и пошлине», к еще таким недавним временам, когда великий князь, сидя у себя на Москве, не вмешивался в новгородские порядки. Вопрос о заточенных боярах приобретал принципиальное политическое значение.
Великий князь был достаточно гостеприимен. На следующий день после приезда владыка Феофил «со всеми своими» был приглашен на обед. Через шесть дней, в вербное воскресенье, 7 апреля, ему был дан «пир отпускной». Назавтра архиепископ и его спутники тронулись в обратный путь.
Но не помогли ни челобитья, ни «дары многы», которые привезли новгородцы: «тех поиманых посадников не отпустил князь великы ни единого». Он не хуже господы понимал все принципиальное значение суда на Городище и управы над посадниками. Понимал, что фактическая отмена решения этого суда нанесет труднопоправимый урон авторитету великого князя в глазах новгородских «обиденых», взятых им под защиту. Понимал, что освобождение осужденных преступников будет не актом милосердия, а торжеством старых новгородских порядков, политическим поражением в борьбе с боярской олигархией. «Правда без милости мучительство есть, милость без правды попустительство есть, и сия два разрушают царство и всякое градосожительство», — запишет несколько десятков лет спустя окольничий Федор Иванович Карпов, прошедший политическую школу Ивана Васильевича.
Накормленные великокняжескими обедами, новгородские делегаты пробирались домой по весенней распутице. «Наездчики и грабещики», разбойничавшие на новгородских улицах, продолжали томиться в темницах. Миссия архиепископа Феофила на этот раз, в отличие от декабря 1471 года, закончилась неудачей.
За четыре года, отделившие первый приезд владыкл от второго, очень многое изменилось. Бояре, о которых хлопотал Феофил тогда, не были уголовными преступниками. Взятые в плен с оружием в руках на поле боя, они были политическими противниками великого князя, неверными вассалами, даже изменниками. Но они ни на кого не «наезжали», никого не грабили, не занимались разбоем. На них не били челом «жалобники», им не противостояли на великокняжеском суде «обиденые» горожане. Отпуская их на волю после пятимесячного заточения, великий князь демонстрировал свое великодушие к побежденным. Суровая «правда» смягчалась «милостью». «Правда, милостью укрощаема, а милость, правдою пострекаема, сохранят царю царство ев многоденствии», — развивал свою мысль дальше Федор Карпов, навидавшийся и «правды», и «милости».
Провал миссии Феофила отражает тот основной факт, что сколько-нибудь прочного и широкого политического соглашения между великим князем и господой во время Городищенского стояния достигнуто не было. Если господа рассчитывала на это соглашение, то она, несомненно, просчиталась. Перспективного соглашения не получилось — в лучшем случае сохранялся хрупкий, зыбкий временный компромисс. И это закономерно. Оставаясь самим собой, новгородское боярство не могло ни переродиться, изменив свою социально-политическую природу, ни по-настоящему смириться перед великим князем. Политическая власть и экономическое могущество боярской олигархии были органически несовместимы с новыми порядками на Руси, с политическим и общественным строем Русского централизованного государства. С образованием этого государства, с включением в его состав Великого Новгорода олигархия с необходимостью должна была исчезнуть. Спорным был лишь вопрос о том, когда и в какой форме совершится этот неизбежный и фундаментальный исторический факт. Свое отношение к новгородской элите великий князь продемонстрировал уже дважды — в августе 1471 года в Русе и в ноябре 1475-го на Городище. Оба раза его выбор между господой и рядовыми гражданами — «меньшими», а впоследствии «обиденными» — был однозначным. Тем не менее элита или, вернее, определенная часть ее не теряла надежды на соглашение. Ближайшее будущее должно было показать, реальна ли эта надежда.
Глава 5: Колокол в Москве