Дело идет о моей жизни, которую вы спасли".
Переменив воду, старуха снова поднялась наверх, и через минуту Владимир услышал по лестнице Катины шаги.
VII
Она вошла к нему добрая, ласковая и дружески пожала ему руку.
- Здравствуйте, - сказала она. - Мы с вами так давно не видались. Ну, что вы мне хотели сказать? Говорите. И отчего вы мне не дали знать раньше, что вам так нужно меня видеть? Я бы раньше пришла.
- Я думал, я боялся, что вам это будет неприятно, - сказал Владимир. Мне казалось, что вы меня избегаете...
- Мне избегать вас? - удивилась Катя. - С чего же? Вы мне ничего худого не сделали.
- Не сделал, клянусь вам, и не сделаю, - горячо проговорил Владимир, но меня обвиняют перед вами, будто я уже сделал...
- Вас? Не понимаю. Кто же вас в чем обвиняет? - спросила Катя.
- Вы помните письмо, что читалось вчера?
- Ну, так что ж?
- Помните там имя Муринова?
На лице Кати появилась неприятная гримаса.
- Того, кто Ваню подвел или выдал там, что ли? - спросила она.
- Тот, кого подлым образом в этом обвиняют, перед вами! - воскликнул Владимир. - Муринов - это я.
- Вы? - вскричала Катя, невольно смеривая его каким-то особым взглядом.
- Да, я! - повторил Владимир. - И мне слишком тяжело было уйти, не смывши с себя обвинения в том, будто я был причиной поразившего вас несчастия.
Я привлек вашего брата в наши ряды, это правда, и горжусь этим. Но в гибели его нет моей вины, ни вольной, ни невольной.
Он прямо и доверчиво смотрел ей в лицо и ожидал ответа. Но она медлила. Нахмурив от напряжения мысли брови, она думала.
- Разве, привлекши его, вы тем самым не приготовили ему гибели? сказала она, поднимая на него твердый взгляд.
Он не смутился от этого взгляда, и огонь сверкнул в глубине его серых глаз.
- Мы все на гибель идем, Катя... Катерина Васильевна, - поправился он, - и идем с открытыми глазами.
Он, я, все... И в этом наша сила. В этом обаяние и величие нашего призвания, в этом залог нашего торжества, - продолжал он с растущим одушевлением.
Катя слушала. Чем-то горячим, родным повеяло на нее от этих слов. Она вспоминала о своих христианских мучениях.
- Я понимаю вас, - прошептала она, - и... не сержусь на вас. Да только разве от этого легче? Все-таки Вани у нас больше нет. Я думала, после того что вы нам сказали, что он воскрес для нас. А вместо того...
Она безнадежно опустила голову. На глазах ее блистали слезы.
- Полноте! - сказал Владимир, подходя к ней ближе, - Зачем отчаиваться? Это я вас расстроил. Простите меня. Я говорил вообще, а не по отношению к брату.
Арест не значит еще гибель. Я знаю отлично прошлое вашего брата. За ним ничего нет, решительно ничего нет, что грозило бы ему больше чем Сибирью. А из Сибири - ах, как это мне не пришло в голову сказать вам раньше! - из Сибири люди бегут! Да, бегут! - Он в волнении заходил по комнате.
- Послушайте, Катя, что я вам скажу, - заговорил он, останавливаясь перед нею. - У меня есть друзья.
Я сам кое-что могу. Так вот, даю вам клятву, что я ни перед чем не остановлюсь, что отныне я сделаю целью своей жизни возвратить вам вашего брата. Верите вы мне?
- Верю, верю! - повторяла Катя, вся сияя от внезапно проснувшейся в ней надежды. - Какое это было бы счастье! О, как я вам безгранично благодарна!..
- Не благодарите, нет! - говорил Владимир дрожащим от волнения голосом. - Вы не знаете, чем вы для меня стали! Чего бы я ни сделал, чтобы осушить одну вашу слезу, вызвать на ваших губах одну улыбку!
Служить вам... Боже! это такое счастье...
Он вдруг остановился. Признание это вырвалось у него само собой, и он опомнился, когда было уже поздно.
Несколько минут оба молчали. Владимир дрожащей рукой провел себе по лбу.
- Простите, - заговорил он, - что я сказал это вам, невесте другого. Ну, да все равно. Мы, вероятно, никогда больше не увидимся. Но знайте, что чувства более чистого и высокого вы не внушили ни одному человеку. А теперь - прощайте.
Он крепко стиснул протянутую ему руку и вышел.
Катя осталась одна. Она была удивлена, поражена.
Ничего подобного она не ожидала. Сердце ее молчало.
Но на душе ее было светло, как в праздник. Когда она поднималась наверх, ее поступь была легка, точно она шла не по земле, а плыла по воздуху, и лицо ее сияло, когда она входила в спальню матери. Есть что-то обаятельное, чарующее в внезапном откровении свежей, молодой души, и, не отвечая на признание, сердце Кати волновалось и ликовало.
Больная крепко спала. Единственная свеча тускло освещала комнату. У изголовья сидела няня с чулком в руках. Она устремила на девушку пытливый старческий взгляд, в котором был и вопрос и тревога.
Катя, ничего не говоря, подошла и поцеловала ее прямо в старые губы.
- Ох ты, пташечка моя родная,- сказала старуха, гладя морщинистой рукой ее русую головку. - То-то, вижу я, пташечка моя больно часто повадилась во флигелек летать. Ну что ж? На все божья воля. Суженого, видно, конем не объедешь.
- Нет, няня,- сказала Катя, кладя ей голову на плечо. - Нет, не то. Он не суженый мне, няня.
Грохот остановившегося у подъезда экипажа заставил ее вскочить и быстро подойти к окошку. Что бы это могло быть? У крыльца стояли две телеги. В них сидели люди с фонарями, которые быстро соскакивали на землю и оцепляли дом. Боже! Это были жандармы!
- Няня! - вскричала Катя, бледная как смерть, бросаясь к старухе. - По его душу пришли. Беги к нему, спрячь, спаси! Скорей, скорей, милая! Я задержу их в доме.
Старуха, забыв года, стремглав сбежала вниз. Катя едва поспевала за ней.
В прихожей раздался резкий, повелительный звонок.
Катя бросилась к двери и торопливо отперла, чтоб прекратить шум.