175* Habemus enim et hominum numerum qui delati sunt et agrum modum. Евме-ний in Panegyr. Uet, Ylfl, 6. См. Код. Феод., кн. 13, тит. 10, И, с комментарием Го-
Jqute sacrilege vitem falce succiderit aut feracium ramorum foetus hebetaverit quo declinet fidem censuum, et mentiatur calltde paupertatis ingenium, mox detectus capitate subibit exitium. et bona ejus in fisci jura migrabunt Код. Феод кн. 13. тит. 11, зак. 1. Хотя в этом законе заметна намеренная неясность, он все-таки достаточно ясен, чтобы доказать строгость взысканий и чрезмерность наказаний.
177) Плиний перестал бы удивляться Equidem miror P. R. victis gentibus argentum semper imperitasse, non aurum. Ham. Ист* XXXHt, 15.
178) Эти продукты перевозились не на счет владельцев. В провинциях, лежавших у берега моря или вблизи от судоходных рек, были организованы компании лодочников и судохозяев, обязанных заниматься этой перевозкой и доставлять на свой счет нужные для этого средства. В вознаграждение за это они были или вполне или частично освобождены от индиктов и от других налогов. Они пользовались некоторыми привилегиями, которые вместе с их обязанностями были определены особыми уставами. (Код. Феод кн. 13. тит. 5-9.) Перевозка сухим путем производилась таким же образом, через посредство привилегированной компании, называвшейся Bastaga; ее члены назывались bastagariK Код Феод. кн. 8, тит. 5.
- Гизо) (Слово Bastaga было латинизированной формой греческого BastaiS - ноша. происходящего от bastadzein, носить. Римляне впоследствии произвели отсюда Basta или Bastum, которое они употребляли вместо своего старинного слова cliteHa, или вьючное седло.- Издат)
17^ Были приняты некоторые меры предосторожности (см. Код Феод, кн. 11, тит. 2 и Код. Юстин., кн. 10, тит. 27, зак. 1-3), чтобы удерживать чиновников от злоупотребления их властью как при взыскании, так и при покупках хлеба, но тот, кто был достаточно образован, чтобы быть в состоянии читать речи Цицерона против Верреса (til, de Frumento), мог ознакомиться со всеми способами притеснений в весе, в цене, в достоинстве и перевозке продуктов. Во всяком случае, корыстолюбие необразованного губернатора могло восполнять его незнакомство с прежними приемами и с прежними примерами.
18<* Код. Феод, кн. II. тит. 28, зак. 2. изданный 24 марта 395 г. по РХ императором Гонорием только через два месяца после смерти его отца Феодосия В этом законе говорится о пятистах двадцати восьми тысячах и сорока двух римских jMgera. которые я перевел на английскую меру. Jogerum содержал в себе двадцать восемь тысяч восемьсот римских квадратных футов.
Годефруа (Код. Феод* ч. 6, стр. 166) рассуждает о поголовной подати с толком и знанием, но. объясняя слово caput как долю или мерку собственности, он слишком безусловно отвергает всякую мысль о личном податном обложении.
lft2) Quid profuerit (I ulianus) anhelantibus extrema penuria GalKs. hinc maxime claret quod primitus partes eas irgressus. pro capitibus singulis tributo nomine vicenos quinos aureos reperit flagitari; discedens vero septenos tantum munera universa complentes. Аммиан. кн. 16. m. 5.
183) При определении каких-либо денежных ценностей в царствование Константина и его преемников нам достаточно сослаться на превосходный трактат Гривса о денарии, чтобы установить следующие руководящие правила: 1. Что римский фунт, и старый, и новый, содержит пять тысяч двести пятьдесят шесть гранов троянского веса и потому на одну двенадцатую легче английского фунта, в котором пять тысяч семьсот шестьдесят таких же гранов. 2. Что фунт золота когда-то делился на сорок восемь aure^a в то время, о котором идет речь, из него вычеканивали семьдесят две монеты, которые были мельче, но носили то же название.
3. Что пять таких aurei имели легальную стоимость фунта серебра и что. стало быть, фунт золота разменивался на четырнадцать фунтов восемь унций серебра по римскому весу, или почти на тринадцать фунтов по английскому весу. 4. Что из английского фунта серебра вычеканивается шестьдесят два шиллинга. На основании этих данных мы можем определить римский фунт золота, служащий обычным мерилом для вычисления больших сумм, в 40 фунт, стера а цену aureus’a с небольшим в одиннадцать шиллингов.
184)
Geryones nos esse puta monstrumque tributum.
Hie capita ut vivam. tu mihi tolle tria.
Сцдон. Алаллинар, стих 13.
Репутация отца Сирмонда заставляла меня ожидать большего от его примечания (стр. 144) касательно этого замечательного места. Слова suo vel suorum nomine обнаруживают замешательство комментатора.
1И* Хотя эта цифра и может показаться слишком высокой, она извлечена из подлинных списков лиц рождающихся умирающих и врачующихся эти списки составлены по распоряжению правительства и хранятся в Controle General в Париже. По отчетам за пять лет с 1770 по 1774 г. (с включением их обоих), во всем государстве ежегодно родятся средним числом четыреста семьдесят девять тысяч шестьсот сорок девять мальчиков и четыреста сорок девять тысяч двести шестьдесят девять девочек, а всего девятьсот двадцать восемь тысяч девятьсот восемнадцать детей обоего пола. Одна французская провинция Геннегау дает девять тысяч девятьсот шесть новорожденных, а из народной переписи, ежегодно повторявшейся с 1773 по 1776 год, видно, что в Геннегау среднее число жителей двести пятьдесят семь тысяч девяносто семь. Отсюда мы можем заключить, что число ежегодных рождений обыкновенно относится ко всему населению, как один к двадцати шести и что население Французского королевства состоит из двадцати четырех миллионов ста пятидесяти одной тысячи восьмисот шестидесяти восьми человек обоего пола и всякого возраста. Если же мы ограничимся более умеренной пропорцией одного к двадцати пяти, то вся масса населения будет состоять из двадцати трех миллионов двухсот двадцати двух тысяч девятисот пятидесяти человек. Благодаря тщательным исследованиям французского правительства (которым и мы должны бы были подражать), мы можем надеяться на приобретение еще более точных сведений об этом важном предмете.
18С* Код. Феод, кн. 5; тит. 9-11. Код. Юстин„ кн. 11, тит 53. Coloni appeHantur, qui conditiooem debent qenitali solo, propter agriculturam sub dominio possessorum. Августин, de Civitate Dei, кн. 10, гл. 1.
187) Древняя юрисдикция столицы эдуев Огена (Aufustodunum) в Бургундии обнимала соседнюю территорию Неверса (Noviodunum.) См. Анвилля Notice de I'Ancienne Gaule, стр. 491. Епископство Отенское состоит теперь из шестисот десяти приходов, а Неверское из ста шестидесяти. Если мы возьмем списки рождений за Одиннадцать лет в четырехстах семидесяти шести приходах той же провинции Бургундии и умножим число рождений по умеренной пропорции одного к двадцати пяти (см. Мессанса Recherches sur la Population, стр. 142). то мы найдем среднюю цифру населения каждого прихода в шестьсот шестьдесят шесть человек: если же мы снова умножим это число на семьсот семьдесят приходов Невер-ского и Огенского епископств, то мы получим сумму пятисот пяти тысяч ста двадцати человек для всей страны, которой когда-то владели эдуи.
1М* Мы можем к этому прибавить триста одну тысячу семьсот пятьдесят жителей в епископствах Шалонском (Cabillonum) и Масонском (Matisco), так как в первом из них было двести приходов, а во втором двести шестьдесят. Эта прибавка территории оправдывается следующими весьма правдоподобными соображениями. 1. Шалон и Масон, без сомнения, первоначально принадлежали к юрисдикции эдуев. См. Анвилля Notice, стр. 187-443. 2. В Notitia Галлии они называются не Gvitates, а просто Castra. 3. Они, как кажется не были местопребываниями епископов до пятого или шестого столетия Однако у Евмения (Pamegyr. Vet, VIII, 7) есть одно место, которое решительно не дозволяет мне допустить, чтобы в царствование Константина территория эдуев пролегала по красивым берегам судоходной Саоны.
1в9) Евмений in Panegyr. Vet, VIII, 11.
19(* Аббат дю-Бо, Hist Critique de la Monarchie Francaise, ч. 1, стр. 121.
191) См. Код. Феод. кн„ 13, тит. 1 и 4.
192) Император Феодосий отказался в изданном им законе от этой постыдной отрасли дохода (Годефруа ad Cod. Theod, кн. 13, тит. 1), но прежде чем это сделать, он обеспечил для себя пополнение этого дефицита. Один богатый патриций, по имени Флорентий, возмущенный законным разрешением такого промысла, обратился с представлениями к императору и, чтобы склонить его к отмене такого разрешения предложил ему свои собственные поместья в возмещение убыли доходов. Император имел низость принять его предложение. - Гизо.
193) Зосим, кн. 2. стр. 115. В жалобах Зосима, как кажется, было столько же раздражительности и предубеждения столько в тщательно обработанной защите Константина усердным доктором Говеллем. History of the World, ч. ? стр. 20.
194* Ко&Фод, кн. 11, тит. 7, зак. 3.
195* Этот обычай был более древен; римляне заимствовали его из Греции. Кому не знакома знаменитая речь Демосфена по поводу золотого венка, который ему хотели поднести его сограждане, которого хотел его лишить Эсхин? - Гизо.
196) См. Липсия de Mqgnitud. Romana, кн. 2, га 9. Испанская провинция Таррагона поднесла императору Клавдию золотой венок весом в семьсот фунтов, а Галлия поднесла ему другой венок в девятьсот фунтов. Я здесь придерживался основательной поправки Липсия.
197> «од Феод кн. 12, тит. 13. Сенаторы считались освобожденными от взноса Аигит Coronarkim, но Auri Obtatk), которое от них требовалось, было совершенно такого же роща.
198) Великий Феодосий в своих разумных советах сыну (Клавдиан in 4 consulatu Honorii, 214 и сл.) определяет различие между положением римского монарха и положением парфянского. Одному была необходима добродетель, а другому было достаточно его происхождения
ГЛАВА XVIII
Характер Константина. -Война с готами. -Смерть Константина. - Разделение империи между его тремя. сыновьями. - Персидская война. - Трагическая смерть Константина Младшего и Константа. - Узурпация Магненция. -Междоусобная война. - Победа Констанция
Характер государя, переместившего столицу империи и внесшего столь важные изменения в гражданские и религиозные учреждения своей страны, обратил на себя общее внимание и вызвал самые противоположные отзывы. Признательное усердие христиан украсило освободителя церкви всеми атрибутами героя и даже святого, тоща как ненависть побежденной партии сравнивала его с самыми отвратительными из тех тиранов, которые бесчестили императорское звание своими пороками и слабостями. Такое же пристрастие в суждениях сохранилось в некоторой степени у следующих поколений, так что даже в наше время личность Константина служит предметом или сатиры, или панегириков. Мы постараемся беспристрастно указать и те недостатки, которые находят в нем даже самые горячие из его почитателей, и те добродетели, которые признают в нем даже самые непримиримые его враги; тоща нам, может быть, удастся нарисовать такой верный портрет этого необыкновенного человека, который мог бы быть одобрен не краснея беспристрастной и правдивой историей1). Но с первого же шага нам становится ясно, что тщетная попытка сочетать столь несходные между собою черты и согласить столь несовместимые одно с другим свойства должна создать скорее чудовищный, нежели человеческий образ, если мы не выставим его в надлежащем свете посредством тщательного разъединения различных периодов царствования Константина.
Природа украсила самыми лучшими своими дарами и наружность, и ум Константина. Он был высок ростом, его осанка была величественна, его манеры были изящны, его сила и ловкость обнаруживались во всех физических упражнениях, и с самой ранней молодости до самого преклонного возраста он сохранил крепость своего сложения тем, что строго держался добродетелей семейной жизни - целомудрия и воздержанности. Он находил удовольствие в интимной беседе,
и, хотя он иногда увлекался своей склонностью к насмешкам, позабывая, что при его высоком положении необходимо быть сдержанным, тем не менее вежливость и любезность его обхождения располагали в его пользу всех, кто имел к нему доступ. Его обвиняли в том, что в его дружбе не было искренности, однако в некоторых случаях он доказал, что был способен к горячей и прочной привязанности. Его недостаточное образование не помешало ему понимать всю цену знания, и его щедрое покровительство не оставляло без поощрений ни искусств, ни наук. В деловых занятиях его деятельность была неутомима, и он почти непрерывно упражнял активные способности своего ума чтением, письмом, размышлением, аудиенциями, которые давал послам, и рассмотрением жалоб своих подданных. Даже те, которые порицали его распоряжения, были вынуждены сознаться, что он имел достаточно умственного величия, чтобы замышлять самые трудные предприятия, и достаточно терпения, чтобы приводить их в исполнение, не останавливаясь ни перед предрассудками, внушенными ему воспитанием, ни перед криками толпы. На поле сражения он умел сообщать свою собственную неустрашимость войскам, которыми он командовал с искусством самого опытного полководца, и скорей его дарованиям, чем его счастью, должны мы* приписывать славные победы, одержанные им над внешними и внутренними врагами республики. Он любил в славе награду и, может быть, мотив понесенных им трудов. Безграничное честолюбие, которое, с момента принятия им императорского звания в Йорке, по-видимому, было господствующей страстью его души, может быть оправдано и опасностями его собственного положения, и характером его соперников, и сознанием своих превосходств, и надеждой, что успех даст ему возможность восстановить спокойствие и порядок в расшатанной империи. Во время своих войн с Максенцием и Лицинием он умел расположить в свою пользу народ, сравнивавший наглые пороки этих тиранов с благоразумием и справедливостью, которые, по-видимому, руководили управлением Константина2^. Такое или почти такое понятие составило бы себе потомство о характере Константина, если бы он пал на берегах Тибра или даже позднее, в равнинах близ Адрианополя. Но остальные годы его царствования (по умеренному и поистине снисходительному приговору одного писателя того же века) низвели его с того высокого положения, которое он мог бы занимать наряду с самыми лучшими римскими монархами3). В жизни Августа мы видим тирана республики, почти незаметным образом мало-помалу превращающегося в отца своего отечества и всего человеческого рода. А в жизни Константина мы видим героя, который в течение долгого времени внушал своим подданным любовь, а своим врагам страх, но затем превратился в жесткосердого деспота, или развратившегося вследствие избытка счастья, или полагавшего, что его величие освобождает его от необходимости лицемерить. Всеобщий мир, который он поддерживал в последние четырнадцать лет своего царствования, был периодом скорее наружного блеска, чем действительного благосостояния, а его старость была опозорена двумя пороками, которые хотя и противоположны один другому, но совместимы опнн с другим - жадностью и расточительностью. Огромные сокровища, найденные в дворцах Максенция и Лициния, были израсходованы с безрассудной нерасчетливостью; различные нововведения, придуманные завоевателем, сопровождались увеличением расходов; новые постройки, содержание двора и празднества безотлагательно требовали огромных денежных средств, а угнетение народа было единственным фондом, из которого могла питаться императорская роскошь4). Недостойные любимцы Константина, обогатившиеся безграничной щедростью своего повелителя, безнаказанно присваивали себе право грабить и развращать граждан5). Во всех сферах общественного управления чувствовался незаметный, но всеобщий распад, и, хотя сам император все еще находил в своих подданных готовность к повиновению, он мало-помалу утрачивал их уважение. Одежда и манера себя держать, усвоенные им в конце его жизни, только унижали его в глазах каждого. Азиатская пышность, усвоенная гордостью Диоклетиана, приобрела в лице Константина отпечаток мягкости и изнеженности. Его изображают с фальшивыми волосами различных цветов, тщательно причесанными каким-нибудь искусным парикмахером того времени; на нем диадема нового и дорогого фасона, множество драгоценных каменьев и жемчуга, ожерельев и браслетов и длинное пестрое шелковое одеяние, искусно вышитое золотыми цветами. Под таким нарядом, который едва ли можно было извинить молодостью и безрассудством Гелиогабала, мы напрасно стали бы искать мудрости, приличной престарелому монарху, и простоты, приличной римскому ветерану6).
.17 И
Его душа, расслабившаяся от избытка счастия и от потворства, была неспособна возвышаться до того великодушия, которое гнушается подозрениями и осмеливается прощать. Казнь Максимиана и Лицнния, пожалуй, можно оправдывать теми политическими принципами, которым учат в школах тиране»; но беспристрастное повествование о казнях или, скорее, об убийствах, запятнавших последние годы Константина, даст читателю понятие о таком монархе, который для удовлетворения своих страстей и своих интересов охотно приносил им в жертву и законы справедливости, и чувства, внушаемые природой.
Такое же счастье, какое не изменяло Константину в его военных предприятиях, по-видимому, обеспечивало будущность его рода и осыпало его всеми радостями семейной жизни. Те из его предшественников, которые наслаждались самым продолжительным и благополучным царствованием, -Август, Траян и Диоклетиан, - не оставили после себя потомства, а частые перевороты не дали ни одному императорскому семейству достаточно времени, чтобы успеть разрастись и умножиться под сенью престола. Но царственный род Флавиев, впервые облагороженный Клавдием Готским, поддерживался в течение нескольких поколений, и сам Константин унаследовал от своего отца те царственные отличия, которые он оставил своим детям. Император был женат два раза. Минервина - незнатный, но законный предмет его юношеской привязанности7) - оставила ему только одного сына, по имени Крисп. От дочери Максимиана Фаусты у него было три дочери и три сына, известных под однородными именами Константина, Констанция и Константа. Лишенным честолюбия братьям Константина Великого Юлию Констанцию, Далмацию и Аннибалнану*) было дозволено пользоваться самым почетным рангом и самым огромным состоянием, какие только совместимы с положением частных людей. Младший из трех братьев жил в неизвестности и умер, не оставив потомства. Его старшие братья женились на дочерях богатых сенаторов и расплодили новые отрасли императорского дома. Галл и Юлиан сделались впоследствии самыми знаменитыми из детей Юлия Констанция патриция. Два сына Далмация, украшенного пустым титулом цензора, назывались Далмацием и Аннибалианом. Две сестры Константина Великого Анастасия и Евтропия были замужем за Оптатом и Непоциаиом - двумя сенаторами знатного происхождения и консульского звания. Его третья сестра Кон-станцня отличалась от остальных блеском своего положения н постигшими ее впоследствии несчастьями. Она оставалась вдовой побежденного Лициния, от которого имела одного сына; благодаря ее мольбам этот невинный ребенок сохранил на некоторое время жизнь, титул цезаря и сомнительную надежду наследовать императорский престол. Кроме этих женщин и дальних родственников рода Флавиев было еще десять или двенадцать лиц мужского пола, которых но принятому при новейших дворах способу выражения можно бы назвать принцами крови и которые были, по-видимому, предназначены, по порядку своего рождения, наследовать или поддерживать трон Константина. Но менее чем через тридцать лет от этого многочисленного и постоянно увеличивавшегося семейства остались только Констанций и Юлиан, пережившие ряд таких же преступлений и бедствий, какие оплакивали трагические поэты, говоря о потомках Пелопса и Кадма.
О старшем сыне Константина и наследнике престола Криспе беспристрастные историки отзываются как о прекрасном и благовоспитанном юноше. Забота о его воспитании или, по меньшей мере, о его серьезных занятиях была возложена на самого красноречивого из христиан Лактанция; это был наставник, обладавший всеми качествами, какие были необходимы, чтобы образовать вкус и развить склонность к добродетели в его высокопоставленном ученике95. Когда Криспу было семнадцать лет, ему дан был титул цезаря и было поручено управление галльскими провинциями, где вторжения германцев доставляли ему случай с ранних пор выказать свои воинские дарования. Во время вспыхнувшей вскоре вслед за тем междоусобной войны отец и сын разделили между собою главное начальство над военными силами, и мы уже имели случай говорить о том, с каким мужеством и искусством Крисп проник в Геллеспонт, упорно защищаемый более сильным флотом Лициния. Эта морская победа способствовала успешному окончанию войны; тоща имена Константина и Криспа соединялись вместе в радостных возгласах их восточных подданных, которые громко утверждали, что весь мир был покорен и теперь управляется императором, одаренным всеми достоинствами, и его знаменитым сыном - любимцем небес и живым олицетворением совершенств своего отца. Общая любовь, редко сопутствующая преклонным летам, разливала свой блеск на юность Криспа. Он умел заслужить уважение и снискать привязанность двора, армии и народа. Подданные неохотно признают доказанные на опыте достоинства царствующего монарха и нередко отвечают на похвалы пристрастным ропотом неудовольствия, тоща как на зарождающихся достоинствах его будущего преемника они охотно основывают самые безграничные надежды и на свое личное, и на общественное благосостояние10).
Эта опасная популярность скоро обратила на себя внимание Константина, который и как отец, и как император не терпел себе равных. Вместо того чтобы постараться привязать к себе сына благородными узами доверия и признательности, он решился предотвратить раздоры, к которым могло привести неудовлетворенное честолюбие Криспа. Этот последний скоро стал не без основания жаловаться, что управление отведенными ему в удел галльскими провинциями11) возложено на его малолетнего брата с титулом цезаря, тогда как он сам, уже достигший зрелого возраста и так еще недавно отличившийся важными заслугами, вместо того, чтобы получить высший ранг августа, жил как пленник при дворе своего отца, не имея даже возможности защищаться от кле-вет, которыми стараются его чернить недоброжелатели. В таких трудных обстоятельствах царственный юноша, вероятно, не всегда умел быть сдержанным в своем поведении и подавлять в себе чувство неудовольствия, и едва ли можно сомневаться в том, что он был окружен нескромными или вероломными царедворцами, старательно разжигавшими в нем пыл раздражения, а может быть,даже нарочно к нему приставленными для того, чтобы следить за ним. В изданном около того времени эдикте Константина явно высказываются его действительные или притворные подозрения, что существует тайный заговор против его особы и его управления. Обещанием отличий и наград он поощряет доносчиков всех разрядов взводить обвинения на всех без исключения его чиновников и министров, его друзей и самых близких любимцев, клятвенно уверяет, что он сам будет выслушивать обвинения и сам мстить за обиды, и кончает обнаруживающей его опасения мольбой, чтобы Верховное Провидение не переставало охранять безопасность императора и империи12).
Доносчики, отозвавшиеся на столь любезное приглашение, были достаточно хорошо знакомы с дворцовыми интригами, чтобы направить свои обвинения на друзей и приверженцев Криспа, а император в точности сдержал свое обещание отомстить и наказать. Впрочем, Константин из политических расчетов не переставал выказывать прежнее уважение и доверие к сыну, которого он в ту пору уже стал считать самым непримиримым своим врагом. Были выбиты медали с обычными пожеланиями долгого и счастливого царствования юному цезарю13), а так как не посвященный в дворцовые тайны народ не переставал восхищаться его личными достоинствами и уважать его высокое звание, то один изгнанный поэт, прося о своем возвращении из ссылки, взывал с одинаковым благоговением и к величию отца, и к величию сына14). Между тем настало время для торжественных празднеств по случаю вступления Константина в двадцатый год своего царствования, и по этому случаю император переехал со всем двором из Никомедии в Рим, ще были сделаны самые роскошные приготовления для его встречи. Глаза и уста каждого старались выражать общее счастье, и под покровом происходившей церемонии и притворства были на время скрыты самые мрачные замыслы мщения и убийства15). Среди празднеств злосчастный Крисп был арестован по приказанию императора, который в этом случае заглушил в себе чувство отцовской привязанности, но не проникся приличным судье чувством справедливости. Допрос был непродолжителен и производился втайне16), а так как было признано уместным скрыть казнь молодого принца от глаз римского населения, то он был препровожден под сильным конвоем в город Полу, в Истрию, где вскоре вслед за тем был лишен жизни или рукою палача, или более мягким способом отравления17). Цезарь Лициний - юноша с симпатичным характером - был вовлечен в гибель Криспа18), и непреклонная недоверчивость Константина не тронулась ни мольбами, ни слезами его любимой сестры, просившей о помиловании сына, вся вина которого заключалась в его высоком происхождении; она не долго пережила эту потерю. История этих несчастных принцев, свойство и доказательства их вины, формы их суда и подробности их смерти - все это было покрыто таинственным мраком, а льстивый епископ, превозносивший в тщательно обработанном сочинении добродетели и благочестие своего героя, хранит благоразумное молчание об этих трагических событиях19). Это высокомерное презрение к мнению человеческого рода налагает неизгладимое пятно на имя Константина и вместе с тем напоминает нам, что один из величайших монархов нашего времени поступил в подобном случае совершенно иначе. Царь Петр, при своем неограниченном самовластии, предоставил на суд России,
Европы в потомства мотивы, заставившие его утвердить обвинительный приговор над преступным или, по меньшей мере, недостойным сыном20>.
Убеждение в невинности Криспа было до такой степени всеобщим, что новейшие греки, чтя память Константина, вынуждены смягчать преступность совершенного им убийства, так как оправдывать его им не дозволяют природные человеческие чувства. Они утверждают, что лишь только огорченный отец убедился, что он был вовлечен в заблуждение ложным обвинением, он тотчас поведал миру о своем раскаянии и угрызениях совести, облекся в сорокадневный траур, в течение которого отказывался от пользования банями и от всяких удобств обыденной жизни, а для назидания потомства воздвиг в честь Криспа золотую статую со следующей достопамятной надписью: «Моему сыну, которого я несправедливо осудил»21). Столь нравственная и столь интересная история заслуживает того, чтобы ее подтвердили более веские авторитеты, но если мы обратимся за сведениями к самым древним и самым правдивым писателям, мы узнаем от них, что раскаяние Константина выразилось лишь в пролитии крови и мщении и что он искупил умерщвление невинного сына казнью жены, которая, быть может, была действительно виновна. Они приписывают гибель Криспа коварству его мачехи Фаусты, которая из непримиримой ненависти или вследствие отвергнутой любви возобновила во дворце Константина древнюю трагическую историю Ипполита и Федры22). Подобно дочери Миноса, дочь Максимиана обвинила своего пасынка в покушении на целомудрие жены его отца и без большого труда добилась от ревнивого императора смертного приговора против молодого принца, в котором она не без основания видела самого опасного соперника ее собственных детей. Но престарелая мать Константина Елена была глубоко огорчена преждевременной смертью своего внука Криспа и отомстила за нее; скоро было сделано действительное или мнимое открытие, что сама Фауста находилась в преступной связи с одним рабом, состоявшим при императорской конюшне335. Ее смертный приговор и казнь состоялись немедленно вслед за ее обвинением: она задохнулась от жара в бане, нарочно с этой целью растопленной до того, что в ней не было возможности дышать24). Иные, быть может, найдут, что воспоминание о двадцатилетней супружеской привязанности и честь их общих детей - наследников престола должны бы были смягчить суровость Константина и заставить его ограничиться заключением преступной жены в тюрьму, как бы ни казалась тяжкой ее вина. Но мы считаем неуместным взвешивать мотивы этого странного факта, так как он сопровождался такими сомнительными и сбивчивыми подробностями, которые заставляют нас сомневаться в его достоверности. И те писатели, которые нападали на Константина, и те, которые его защищали, оставили без внимания два замечательных места в двух речах, произнесенных в царствование его преемника. В первом из них восхваляются добродетели, красота и счастье императрицы Фаусты - дочери, супруги, сестры и матери стольких монархов25*; а во втором положительно говорится, что мать младшего Константина, убитого через три года после смерти его отца, оставалась в живых для того, чтобы оплакивать смерть своего сына26). Несмотря на положительные свидетельства нескольких писателей, как языческих, так и христианских, все еще остается некоторое основание думать или, по меньшей мере, подозревать, что Фауста спаслась от неразборчивого и недоверчивого жестокосердия своего супруга. Тем не менее вполне достаточно казни сына и племянника вместе с множеством их достойных и, может быть, невинных друзей27) для того, чтобы оправдать неудовольствие римского народа и сатирические стихи, которые были прибиты к дворцовым воротам и в которых сравнивались между собою блестящие и кровавые царствования Константина и Нерона28).
Со смертью Криспа наследственное право на императорский престол, по-видимому, переходило к трем уже упомянутым нами сыновьям Фаусты - Константину, Констанцию и Константу. Эти молодые принцы были возведены один вслед за другим в звание цезарей, и годы их возвышения совпадают с десятым, двадцатым и тридцатым годами царствования их отца29). Хотя этот образ действий и увеличивал число будущих владык римского мира, ему может служить оправданием пристрастие отцовской привязанности; но нам нелегко понять мотивы императора, когда он рисковал спокойствием и своего семейства, и своего народа, возвышая без всякой надобности двух своих племянников Далмация и Аннибалиана. Первый был поставлен на равную ноту со своими двоюродными братьями, благодаря полученному им титулу цезаря, а в пользу второго Константин придумал новое и странное название Nobilissimus30), к которому присовокупил лестное право носить одеяние пурпурового цвета с золотом. Но ни в каком веке Римской империи не было ни одного принца императорского дома, который был бы отличен, подобно Анни-балиану, титулом царя, - тем титулом, который даже в глазах подданных Тиберия был бы ненавистен, как нечестивое и жестокое оскорбление, нанесенное им прихотью тирана* Употребление этого титула даже в царствование Константина представляется странным и изолированным фактом, который кажется невероятным, несмотря на совокупное свидетельство императорских медалей и современных писателей31).*
Вся империя была сильно заинтересована тем, какое будет дано воспитание этим пяти юношам, признанным преемниками Константина. Телесные упражнения готовили их к трудностям войны и к обязанностям деятельной жизни. Те писатели, которым приходилось упоминать о воспитании и дарованиях Констанция, говорят, что он отличался ловкостью в гимнастических упражнениях, что он ловко прыгал и шибко бегал, что он был искусным стрелком из лука, хорошим кавалеристом и отлично владел всякого рода оружием, какое только употреблялось кавалерией и пехотой32). С таким же тщанием, хотя, быть может, не с таким же успехом старались развивать способности прочих сыновей и племянников Константина33). Самые знаменитые наставники в христианской вере, в греческой философии и в римской юриспруденции были приглашены щедрым императором, который взял на самого себя важную задачу познакомить царственных юношей с искусством знать людей и управлять ими. Но гений самого Константина развился несчастиями и опытом. В то время, когда он жил частным человеком, и потом, когда он был окружен опасностями при дворе Галерия, он научился владеть своими собственными страстями, бороться с страстями себе равных и полагаться в заботах о своей безопасности и своем будущем величии только на благоразумие и твердость своего собственного поведения. На стороне его предназначенных преемников была та невыгода, что они родились и воспитывались в императорской багрянице. Постоянно окруженные толпою льстецов, они провели свою молодость в наслаждениях роскошью и в ожидании престола; да и достоинство их звания не позволяло им спускаться с той высоты, с которой разнообразные черты человеческой натуры кажутся бесцветными и однообразными. Снисходительный Константин допускал их, с самого раннего возраста, к участию в управлении империей, и они изучали искусство царствовать на счет тех народов, которые были вверяемы их попечению. Младшему Константину была дана в управление Галлия, а его брат Констанций променял этот старинный удел своего отца на более богатые, но менее воинственные восточные провинции. Италия, западная Иллирия и Африка приучились чтить представителя Константина Великого в лице его третьего сына Константа. Константин поручил Далмацию провинции, граничившие с готскими поселениями, и присоединил к ним Фракию, Македонию и Грецию.-Город Кесария был назначен резиденцией для Ан-нибалиана, а провинции Понт, Каппадокия и малая Армения вошли в состав его нового королевства. Каждому из этих принцев было назначено приличное содержание. Для поддержания их достоинства и для защиты их владений им было дано надлежащее количество гвардейцев, легионов и вспомогательных войск. Константин приставил к ним таких министров и генералов, которые были способны руководить ими в пользовании вверенною им властью и даже наблюдать за ними. По мере того как они становились старше и опытней, пределы их власти мало-помалу расширялись, но император всегда предоставлял одному себе титул августа, и в то время как он показывал цезарей армиям и провинциям, он удерживал все части империи в одинаковом подчинении их верховному повелителю3*). Спокойствие последних четырнадцати лет его царствования было лишь слегка нарушено ничтожным восстанием одного погонщика верблюдов на ост-рове Кипр35) и войнами, которые Константин вел из политических расчетов против готов и сарматов.
Между разнообразными отраслями человеческого рода сарматы выделяются тем, что с нравами азиатских варваров соединяют наружность и телосложение древних обитателей Европы. Сообразно с различными случайностями мира или войны, союзов или завоеваний сарматы иногда теснились на берегах Танаиса, а иногда разливались по огромным равнинам, расстилающимся между Вислой и Волгой36). Их бродяжнические передвижения вызывались заботой об их многочисленных стадах, страстью к охоте и склонностью к войне или, скорее, к грабежу. Передвижные лагери или города, служившие обычным местопребыванием для их жен и детей, состояли из огромных повозок, которые, перевозились с одного места на другое быками и были крытые в форме палаток. Военные силы нации состояли из кавалерии, а привычка их воинов держать в поводу одну или двух запасных лошадей давала им возможность и наступать, и отступать с такой быстротой, что они могли нападать врасплох на отдаленные от них местности и легко уклоняться от преследований неприятеля37), Их грубая промышленность восполняла недостаток в железе тем, что придумала особый род кирасы, способной защитить от ударе» и меча, и дротика: она делалась из одних лошадиных копыт, разрезанных на тонкие и гладкие ломтики, которые клались один на другой, как рыбья чешуя или как птичьи перья, и крепко нашивались на нижнее платье, сделанное из грубой материи38). Орудиями для нападения сарматам служили коротенькие мечи, длинные копья и тяжелые луки с наполненным стрелами колчаном. Необходимость заставила их делать острие их оружия из рыбьих костей, но привычка обмакивать это острие в ядовитую жидкость, отравлявшую нанесенные неприятелю раны, уже сама по себе служит достаточным доказательством дикости их нравов, так как народ, доступный для чувства человеколюбия, смотрел бы на такое жестокое обыкновение с отвращением, а народ опытный в военном деле относился бы с пренебрежением к этому бесполезному средству39). Всякий раз, как эти варвары выходили из своих степей за добычей, их косматые бороды, их взъерошенные волосы, покрывавшие их с головы до ног меха и их свирепый вид, как будто выражавший их врожденное жестокосердие, внушали цивилизованным обитателям римских провинций отвращение и ужас.
Нежный Овидий, проведший свою молодость в наслаждениях славой и роскошью, был приговорен к безвыходной ссылке на холодные берега Дуная; там он жил почти беззащитным от ярости этих степных чудовищ и боялся, что на том свете его кроткая тень смешается с их свирепыми душами. В своих трогательных, но иногда малодушных, жалобах40) он описывает самыми живыми красками одежду и нравы, оружие и нашествия готов и сарматов, соединявшихся вместе для грабежа, а исторические повествования дают нам некоторое основание думать, что эти сарматы были язи-ги - одно из самых многочисленных и самых воинственных племен этой нации. Приманка изобилия съестных припасов побудила их искать постоянных поселений на границах империи. Вскоре после царствования Августа они заставили живших рыбной ловлей на берегах Тиссы или Тибиска даков удалиться в гористую местность и уступить победоносным сарматам плодородные равнины Верхней Венгрии, которые окаймляются течением Дуная и полукруглой линией Карпатских гор41). В этой выгодной позиции они или выжидали удобный момент для нападений, когда были раздражены какой-нибудь обидой, или приостанавливали свои набеги, когда были удовлетворены подарками; они мало-помалу научились употреблять в дело более опасное оружие и, хотя они не прославили своего имени никакими достопамятными подвигами, они при случае помогали своим восточным и западным соседям готам и германцам сильным отрядом кавалерии. Они подчинялись смешанной аристократии своих вождей4*), но после того как они приняли в свою среду вандалов, отступавших перед готским нашествием, они, как кажется, избрали короля, который принадлежал к этой нации и был из знаменитого рода Астангов, живших прежде того на берегах Северного океана*3).
Эти мотивы вражды, должно быть, раздули те поводы для взаимных столкновений, которые постоянно возникают на границах воинственных и независимых народов. Вандальские князья были возбуждены чувством страха и жаждой мщения; готские короли стремились к расширению своих владений от Эвксинского моря до границ Германии, и воды Мароса - небольшой речки, впадающей в Тиссу, - окрасились кровью борющихся между собою варваров. Узнавши на опыте, что противники превосходят их и силами, и числом, сарматы стали просить покровительства у римского монарха, который с удовольствием смотрел на раздоры между варварами, во был основательно встревожен военными успехами готов. Лишь только Константин принял сторону самого слабого из двух противников, высокомерна готский король Аларих, не дожидаясь нападения со стороны легионов, смело перешел через Дунай и распространил ужас и разорение по всей Мезии. Чтобы остановить это опустошительное нашествие, престарелый император сам выступил в поход, но в этом случае его искусство или его счастье не соответствовало той славе, которую он стяжал в стольких внешних и внутренних войнах. Он со скорбью в сердце видел, как его войска обратились в бегство перед незначительным отрядом варваров, которые преследовали их до самого входа в их укрепленный лагерь и заставили его самого искать безопасности в поспешном и постыдном отступлении. Исход второго, более удачного сражения восстановил честь римского имени, и, после упорной борьбы, искусство и дисциплина одержали верх над усилиями беспорядочной отваги. Разбитая готская армия отступила с поля сражения, покинула опустошенную провинцию и отказалась от намерения перейти через Дунай. Хотя в этот день старший сын Константина заступал место своего отца, эта распространившая общую радость победа приписывалась благотворным советам самого императора.
Он по меньшей мере умел воспользоваться своим успехом и завел мирные переговоры со свободными и воинственными жителями Херсонеса44), столица которых, находившаяся на западном берегу Таврического, или Крымского, полуострова, еще сохранила некоторые внешние признаки греческой колонии -и управлялась несменяемым сановником при помощи совета из сенаторов, носивших высокопарное название отцов города. Население Херсонеса было раздражено против готов воспоминаниями о войнах, которые оно выдерживало в предшествовавшем столетии с неравными силами против вторгавшегося в их территорию врага. Их привязывали к римлянам взаимные торговые выгоды, так как они получали из азиатских провинций хлеб н мануфактурные произведения и уплачивали за них продуктами своей собственной почвы - солью, воском и кожами. Повинуясь требованию Константина, они собрали псп предводительством одного из своих должностных лиц Диогена значительную армию, главная сила которой состояла из самострелов и военных повозок. Их быстрое движение и смелое нападение отвлекли внимание готов и тем помогли военным действиям императорских генералов. Побежденные со всех сторон готы были оттеснены в горы и там, в течение этой неудачной для них войны, погибли от холода и голода, как полагают, в числе более ста тысяч человек. Своими униженными мольбами они наконец добились мира; Аларих отдал своего старшего сына, как самый ценный залог, какой он только мог предложить, а Константин постарался - при помощи щедрой раздачи отличий и наград - убедить готских вождей, что выгоднее быть другом римлян, нежели быть их врагом. В выражениях своей признательности к верным херсонесцам император выказал еще более щедрости. Гордость этой нации была польщена великолепными и почт царскими украшениями, которые он дал право носить ее главному сановнику и его преемникам. Ее торговые суда были навсегда освобождены от всяких пошлин при входе в порты Черного моря. Ей была обещана постоянная субсидия железом, зерновым хлебом, оливковым маслом и разными продуктами, когорте могли быть ей полезны и в мирное, и в военное время. Но сарматы считались достаточно вознагражденными тем, что они были спасены от неизбежной гибели; император даже выказал, быть может, слишком строгую бережливость, вычтя некоторую часть военных расходов из обычных денежных наград, выдававшихся этой беспокойной нации.