Они побежали к берегу и остановились, прислушиваясь. Вдруг стало темно, совсем темно - невидима черная туча закрыла луну.
Впереди закричала Наталья - утробно, протяжно, страшно. Они пошли на крик, спотыкаясь в темноте, почти на ощупь.
- Фонарь надо было приготовить, что же ты, Григорь Наумыч? - проворчал Иван.
- Так горючки же давно нет, Иван Васильевич, - оправдывался комиссар. - Я Ленина по ночам со светлячками читаю. На палочку прилеплю их и читаю.
А вы говорите - фонарь...
Луна частично очистилась, и ночь стала мутно-желтой.
Они сразу увидели ее, лежащую у воды с раскоряченными ногами. Наталья закричала так, что Брускин остановился, попятился.
- Я не могу, - прошептал он, обернулся и зажал уши ладонями.
Иван встал перед Натальей на колени, заглянул ей в глаза. Она увидела его и отвернулась.
- Стыдно, Иванушка, стыд-но-о-о мне-е-е, о-о-о-ой! - Слова перешли в крик.
Огомный голый Натальин живот ходил изнутри ходуном, словно кто плясал там вприсядку и подпрыгивал, уперев в бока острые локти. Иван обнял его, прижался щекой, успокаивая и одновременно сдавливая ладонями с боков, стал уговаривать Наталью ласково:
- Тужься, Натальюшка, тужься...
Наталья закричала так, как кричат единственный раз в жизни. Это был не крик, а скорее взрыв. И тут же стало тихо. Даже океан затих.
И вновь стало темно, совсем темно.
- Наталья! - позвал Иван, но она не отзывалась. Иван пощупал ее лицо, холодное, безжизненное.
- Мальчик? Девочка? - прокричал издалека Брускин.
- Иди скорей, Гриш! - крикнул Иван и сам пополз на четвереньках туда, где на подстеленном суконном одеяле лежал ребенок. Его не было видно, но он был здесь. Иван слышал, как он покряхтывает в темноте.
- Темно, черт, - прошептал Иван, нашел пуповину, перекусил ее и крепко перевязал ниткой.
- Она умерла, Ваня, она умерла! - закричал вдруг Брускин. - Таличка!
И вновь сразу, вдруг очистилась луна, и Иван увидел ребенка. Он был очень большой и очень страшный. Большая круглая голова, черные птичьи глазки, плоский нос, широкий синегубый рот, а на тщедушном тельце шевелились, перебирая, цапая воздух черными коготками, несколько ручек, как у Шивы.
От ужаса волосы поднялись на голове Ивана.
- Таличка, голубушка, ну скажи что-нибудь, что же ты молчишь? - бормотал, захлебываясь слезами, Брускин.
Иван протянул осторожно руку к лицу родившегося, и тот мгновенно среагировал - вцепилс в указательный палец мелкими острыми зубками. Иван сморщился от боли, страха и отвращения и сдавил изо всей силы его лицо и горло.
Человек пятьдесят красноармейцев сидели рядами на земле в тени баньяна, обращенные к стоящему Брускину. Григорий Наумович был серьезен. За его спиной было развернуто знамя корпуса и висел портрет Сталина из тех, уцелевших в землетрясении. Ленин - было написано под ним на русском, английском и хинди. Рядом сидел Иван и в волнении мял завязанный тряпкой указательный палец, видимо болевший.
- Товарищи! - заговорил Брускин. - Первый вопрос повестки дня - прием в партию. К нам поступило заявление от товарища Новикова.
- Комиссар поднял листок, который держал в руке, и стал читать: Заявление.
Прошу принять меня в ряды ВКП(б). Комдив Новиков. Коротко, но содержательно.
У кого есть вопросы к товарищу Новикову? Встаньте, пожалуйста, Иван Васильевич.
Новик деревянно поднялся. Было видно, что он тщательно готовился к этому событию: сапоги были начищены, обмундирование выстирано и даже каким-то образом выглажено. Ко всему он был тщательным образом выбрит и волосы зачесаны, волосок к волоску, назад. Иван кашлянул и заговорил глухим, чужим от волнения голосом:
- Родилс я в Самарской губернии, в селе Новиково, в бедняцкой семье... Во-от...
В семье у нас было двенадцать детей... С детских лет познал тяжелый крестьянский труд...
Сюда, к баньяновой рощице, шла Наталья.
Она похудела после родов и лицом стала похожа на маленькую большеглазую девочку, да и шла она, осторожно ступая босыми ногами, как ребенок, боящийс упасть. Одета она была в то же широкое, сшитое из старых гимнастерок платье, из которого перла огромная грудь. На многажды стиранной линялой ткани заметно выделялись два темных мокрых пятна на сосках. Брускин, косясь, наблюдал за ней, при этом в лице его появилось что-то страдальческое.
Наталья вошла под живой навес баньяна и, удивленно и укоризненно глядя то на Брускина, то на Ивана, пошла к ним. Иван тоже заметил ее и замолчал.
- Ну нельзя же так, товарищи! У нас все-таки закрытое партсобрание!возмутился кто-то из старых партийцев.
- Что тебе, Таличка? - стараясь быть как можно более ласковым, обратился к ней Брускин.
Но она не ответила и остановилась.
- ...Потом пошел на империалистическую, а за что воевал - не понимал...
- вновь забубнил Иван.
- Что же вы?! - заговорила вдруг Наталья, вскинув брови, детским голоском, с детской интонацией, укоризненной и капризной. - А причащаться кто будет? Я вас жду-жду, а вы не идете.
- Хорошо, Таличка, хорошо, - боясь расстроить ее, ласково пообещал Брускин. - Подожди немного - мы скоро...
Наталья шла впереди широким шагом, держа в опущенной руке гремящую цепь и помахивая ею, как кадилом. Брускин и Иван шли сзади.
- Ну как, вы уже почувствовали? - негромко, но очень заинтересованно спросил Брускин.
Иван выглядел усталым и озабоченным.
- Чего? - не понял он.
- Уже почувствовали себ большевиком? - допытывался комиссар.
Иван прислушалс к себе и кивнул. И тут же посмотрел на Наталью и нахмурился.
- Не могу я это выносить!
На лице Брускина вновь появилось страдальческое выражение.