жду тебя!
– Нет-нет-нет, – выдохнул Фродо, но двинуться с места не мог.
Колени его подломились, и он рухнул наземь. Тишь, никого: может,
померещилось? Он с дрожью поднял глаза и увидел, что над ним
склоняется темная фигура, пригвождая к земле ледяным взглядом, словно
двумя мертвыми лучами. Холодная стальная хватка сдавила Фродо – он
вмиг окостенел с головы до ног и потерял сознание.
Когда Фродо пришел в себя, все забылось, кроме ужаса. Потом вдруг
мелькнуло: конец, попался, в могиле. Умертвие схватило его, околдовало, и
теперь он во власти мрачных чар, о которых в Хоббитании даже и шепотом
говорить боялись. Он не смел шелохнуться, простертый на каменном полу,
руки крестом на груди.
Замерший во мраке, скованный смертным страхом, думал он почему-
то совсем не о смерти, а вспоминал Бильбо и его рассказы, вспоминал, как
они бродили вдвоем по солнечным долинам Хоббитании, толкуя про
путешествия и приключения. В душе самого жирного, самого робкого
хоббита все же таится (порою очень глубоко таится) будто запасенная про
черный день отчаянная храбрость. А Фродо был вовсе не жирный и вовсе
не робкий; хоть он и не знал этого, но Бильбо, да и Гэндальф тоже, считали
его лучшим хоббитом во всей Хоббитании. Он понял, что странствие его
кончилось, и кончилось ужасно, – именно эта мысль и придала ему
мужества. Фродо напрягся для предсмертной схватки: он уже не был
покорной жертвой.
Собираясь с силами, он неожиданно заметил, что темнота исподволь
отступает под наплывом зеленоватого света снизу, из-под каменных плит.
Свет холодной волною разлился по его лицу и телу, а стены и свод по-
прежнему оставались во тьме. Фродо повернул голову и увидел, что рядом
с ним простерты Сэм, Пин и Мерри. Они лежали на спинах, облаченные в
белые саваны и мертвенно-бледные. Вокруг них громоздились груды
сокровищ, и омерзительно тусклое золото казалось могильным прахом.
Жемчужные венчики были на их головах, золотые цепи на запястьях, а
пальцы унизаны перстнями. У каждого сбоку меч, у каждого в ногах щит. И
еще один меч – обнаженный – поперек горла у всех троих.
Зазвучало пение – медленное, невнятное, замогильное. Далекий-
далекий, невыносимо тоскливый голос будто просачивался из-под земли.
Но скорбные звуки постепенно складывались в страшные слова – жестокие,
мертвящие, неотвратимые. И стонущие, жалобные. Будто ночь, изнывая
тоской по утру, злобно сетовала на него; словно холод, тоскуя по теплу, проклинал его. Фродо оцепенел. Пение становилось все отчетливее, и с
ужасом в сердце он различил наконец слова заклятия:
Костенейте под землей
до поры, когда с зарей
тьма кромешная взойдет
на померкший небосвод,
чтоб исчахли дочерна.
солнце, звезды и луна,
чтобы царствовал – один —
в мире Черный Властелин!
* * *
У изголовья его что-то скрипнуло и заскреблось. Он приподнялся на