На шоссе показалась грузовая машина с какими-то ящиками в кузове, нагроможденными выше кабины. Михаил весь напрягся, пальцы, сжимавшие пулемет, вдруг побелели. Вобрав голову в плечи, он чуть скосил глаза вправо, затем влево. Кроме этой машины, ничего на шоссе не было. Вот она уже совсем близко. Гулко ударила дробь. Ручной пулемет дрожал в руках Прохорова, а из широкого раструба выпрыгивал малиновый огонь.
Машина прошла еще метров десять и, вспыхнув ярким пламенем, остановилась. Из кабины неуклюже вывалился шофер и остался неподвижно лежать у подножки.
Снова пулемет в руках Михаила стал выбивать металлическую дробь. Теперь горела не только кабина - занялись и ящики в кузове.
Михаил опустил руки, и пулемет умолк.
- Ну вот... первый шаг... сделан, - отрывисто, с паузами сказал Прохоров.
Мы заглянули в кабину: там, свесив голову, полусидел офицер. Он был мертв.
3
Пулемет спрятали в том же месте. Запасные диски сунули под кучу валежника. Если вдруг кто-либо обнаружит пулемет, то хоть диски нам останутся.
Теперь в руках у меня и Михаила ножики и обычные корзины. Правда, нет еще ни одного гриба. Мы торопимся на старую вырубку, чтобы нарезать опят, а в душе и радость, и тревога одновременно. Наконец-то сделано настоящее дело! Но... только все ли сойдет нам с рук? И не столько нам, как Хмеленцу и Серебрянке. Машина-то сожжена между этими деревнями.
Беспокойство гнало нас домой. Терпения хватило лишь на то, чтобы собрать по полкорзины опят, да и то без разбора - какие под руки попадались, те и резали.
Возвращались торопливо, но возле деревни долго сидели в кустах, наблюдая за улицей и шоссе. Кажется, ничего подозрительного нет. По дороге проносятся машины, не останавливаясь в Серебрянке. Немцев не видно на улице. Люди как ни в чем не бывало копают картошку на огородах.
- Порядочек! - шепчет Михаил и вдруг без всякого перехода спрашивает: А ты помнишь, какое сегодня число?
Вот это да! Сегодня же первое сентября - начало занятий в школе! Было бы, если бы не война. Вот она, школа, зияет незастекленными окнами. Пусто, безлюдно возле нее.
Уже садилось солнце, а о машине, сожженной в полутора километрах от Серебрянки, никто не говорил. Было даже обидно: сделали такое дело, а люди не знают.
Вечером я пошел к Нине Язиковой.
- Давненько, коллега, не виделись, давненько, - сказала она. - Почему не заходишь? Все с Прохоровым водишься, а нас забыл.
- Да вот зашел... Может, есть что-либо из художественной литературы? Захотелось почитать, а то и азбуку можно забыть.
- Найдется. Ну, так с первым сентября, Михаил Афанасьевич! Отличных вам успехов в воспитании подрастающего поколения... - Слезы заблестели в ее глазах.
Нина вздохнула, опустила голову. Белокурые волосы заслонили впалые щеки. Но такое длилось с минуту. Нина резко приподняла голову, зачесала волосы на затылок, положила подбородок на сплетенные пальцы рук.
- Почему же ты молчишь? Почему и меня не поздравишь?
Тихо тикали ходики на стене, рядом висел отрывной календарь, а на нем чернела цифра "31". Нина заметила мой удивленный взгляд, хрустнула пальцами.
- Не могу, никак не могу сорвать этот листок. Сорвешь, а под ним... Нет, пусть будет август! - Она тряхнула головой, и густые волосы снова поплыли к вискам. - Пусть!
- Нет, ты не права! - резко сказал я. - Давно пришла пора для первого сентября! Пора кончать каникулы!
Она удивленно и в то же время настороженно взглянула на меня:
- Пришла? А кого же учить? Как учить? Чему учить?
- На все эти вопросы один я не уполномочен ответить.
- А кто уполномочен? - Лицо ее вдруг засветилось надеждой, она подалась вперед, глаза просили-молили ответа.
И я сказал:
- Подпольная комсомольская организация может ответить на все твои вопросы, Нина Язикова.
- Есть такая организация?! - Она уже тормошила меня за рукав. - Есть, да?
С Михаилом Прохоровым мы заранее договорились: при разговоре с Ниной, Марией, Броней и Катюшей скажем, что подпольная организация уже действует.
- Да, есть такая организация.
- Боже мой, а я-то думала: все, конец... Так примите меня, примите! Ну, не могу же сидеть без дела, без пользы. Ты же знаешь меня.
- Я, Нина, вовсе не за книгой пришел к тебе.
- Спасибо! Честное комсомольское, никогда не подведу!
Она подошла к календарю, протянула руку и спросила все еще с плохо скрытой тревогой:
- Так срывать?
Ходики показывали 9 вечера, когда я уходил от Нины Язиковой. В руке у меня был обычный "Букварь" - Нина заставила взять для маскировки.
В тот же вечер Михаил Прохоров поговорил с Марией Потапенко и своей сестрой Броней. Он тоже сказал, что в Серебрянке есть подпольная организация и предложил им вступить в нее. Девушки с радостью согласились.
Теперь нас шестеро с Катей Савельевой. Моего Василька решили пока не посвящать в свои дела. Когда понадобится, тогда и расскажем ему. Он и так нам первый помощник.
Через неделю мы впервые после оккупации собрались все вместе, пришли в колхозную баню, где по-прежнему жил Михаил с семьей. Не было с нами только Савельевой: до Кормы около тридцати километров, не так просто преодолеть их, когда вокруг гитлеровцы. Но к ней я непременно пойду.
Как только тетя Лёкса, мать Михаила, ушла к соседке, я положил гитару на стол.
- Внимание! - поднял руку Прохоров. - Слово Дмитриеву.
Я встал с узкой лавки и чуть не стукнулся головой в низкий закопченный потолок, обвел всех глазами.
- С каждым из вас уже был разговор, что в Серебрянке создана подпольная комсомольская организация. Давайте сегодня оформим ее: изберем секретаря и командира боевой группы.
Тихо-тихо, будто и нет здесь нас. Но вот скрипнула табуретка, поднялся Прохоров.
- Предлагаю избрать секретарем комсомольской организации Михаила Дмитриева. Будут ли другие предложения?
- Нет, - послышалось в ответ.
Проголосовали единогласно.