Воевал Михаил Ильич грамотно. Он был, пожалуй, наиболее способным и удачливым нашим командармом. Во всяком случае, Еременко надеялся на него больше, чем на кого другого.
Оставшись на фронтовом КП, я познакомился с поступившими донесениями. Войска уверенно приближались к границам Латвии. 13 июля 4-я ударная армия овладела городом Дрисса и устремилась к Даугавпилсу. А на стыке с 3-м Прибалтийским фронтом нами были освобождены районный центр Псковской области Пушкинские Горы и село Михайловское. До сих пор жалею, что у меня не нашлось тогда времени посетить эти дорогие для каждого русского человека места. Поклониться праху великого поэта ездил член Военного совета В. Н. Богаткин. До войны он работал редактором "Красной звезды" и, естественно, любил литературу, хорошо знал ее.
Вернулся Богаткин очень взволнованный. С возмущением рассказывал о дикости и вандализме оккупантов, надругавшихся над местами, которые не могут не вызывать уважения у каждого цивилизованного человека.
- От дома-музея осталась лишь груда развалин. Домик Арины Родионовны разобрали на постройку укреплений. Святогорский монастырь взорвали, - сообщая это, Богаткин возбужденно ходил вперед-назад. - Заминировали и могильный холм Пушкина, но наши части успели, не дали взорвать... Когда я был там, приезжали бойцы. Они долго стояли молча... Один пожилой солдат, помяв в руках пилотку, негромко проговорил: "Вот скоты! Даже такую святыню не пощадили..."
Войска безостановочно шли дальше.
Южнее Пушкинских Гор из Духново на Опочку наступала 29-я гвардейская стрелковая дивизия генерал-майора А. Т. Стученко. В боях за Духново гвардейцы разбили 42-и пехотный полк противника и захватили большие трофеи. Первым в населенный пункт ворвался батальон двадцатилетнего майора И. М. Третьяка.
Взвод во главе с сержантом Басановым застал врасплох вражеский полковой штаб. Бойцы пробрались к дому, где он размещался, и окружили здание. У входа в него стоял грузовик с включенным мотором. Сидевший за рулем шофер, ничего не подозревая, курил сигарету. На него напали, зажали рот, выволокли из кабины. Рядовой Воронов встал у окна с гранатой и автоматом.
Несколько человек в напряжении застыли у порога. Кто-то рванул дверь.
- Хенде хох! - раздался повелительный голос командира отделения Авдеева, ворвавшегося в помещение. Находившиеся там офицеры пытались оказать сопротивление. Тогда Авдеев дал по ним длинную очередь. Зазвенело стекло. Помещение заволокло дымом. Толстый лысоватый полковник решил воспользоваться этим. Он с завидной резвостью выпрыгнул в окно. Отстреливаясь из револьвера, немец подался в сторону. Рядовой Воронов не дал ему уйти далеко. Меткая очередь настигла удиравшего. Убитый оказался командиром 43-го пехотного полка.
За этот бой многие бойцы подразделения Басанова были отмечены правительственными наградами, а сам сержант Батор Басанов удостоен звания Героя Советского Союза.
Опочку противник сильно укрепил. С утра 14 июля 15-й гвардейский стрелковый корпус генерал-майора Н. Г, Хоруженко вынужден был прекратить атаки. Бомбардировщики 15-й воздушной армии нанесли по обороне врага мощный удар. Лишь после этого нашим частям удалось ворваться в город. Гитлеровцы перешли речку и укрылись за высоким земляным валом. Оттуда хорошо просматривались все улицы. Из-за старинного крепостного сооружения неприятель засыпал гвардейцев снарядами и минами, а потом предпринял вылазку. Идя в контратаку, вражеские солдаты что-то громко кричали. Из опроса пленных мы потом узнали, что перед боем их для храбрости напоили шнапсом. Но он не помог.
Попытка фашистов восстановить положение провалилась. Их 485-й пехотный полк был наголову разбит, а один из батальонов, прижатый к реке Великая, пленен.
Вечером к нам на КП зашел начальник политуправления фронта генерал-майор А. П. Пигурнов. Ни на кого не глядя, он присел на табурет, расстегнул воротник гимнастерки, недовольно проворчал:
- Накурили, хоть топор вешай... Лицо его было угрюмым.
- Что закручинился? - спросил я.
- А-а-а!.. - Пигурнов махнул рукой. Мы решили его не трогать. Уткнулись в бумаги. Тетешкин замурлыкал какую-то песенку.
Спустя некоторое время Пигурнов заговорил сам.
- Ездил сегодня по городу...
Мы приготовились слушать. Пигурнов всегда был полон разных новостей, наблюдений. Он впитывал в себя все не только по любознательности, но и по профессиональной привычке политработника. Позже месиво фактов, которое он носил в себе, процеживалось, просеивалось, а то, что оставалось, использовалось в докладах и беседах с бойцами и командирами...
Пигурнов, отогнав от себя облачко дыма, выпущенное Тетешкиным, продолжал:
- Понатворили здесь нацисты... Глубокую зарубку оставили по себе...
И он поведал нам историю, может быть и не самую трагическую из тех, что случались в те годы, но страшную. Я хорошо ее запомнил.
Бои уже гремели где-то недалеко от Опочки. Жители города целыми семьями направлялись в лес, спасаясь от угона в фашистское рабство. Покинули родные очаги и Тимофеевы, Петровы, Кузьмины. Они вышли под вечер, когда бой завязался уже на окраине Опочки. Ночь застала беженцев у кладбищенской ограды, вдоль которой чернели окопы, В них горожане решили отсидеться до рассвета, а там, глядишь, и свои придут. Притаились, прислушиваясь к взрывам и ружейно-пулеметной трескотне. Старики вздыхали и часто крестились.
Среди ночи совсем близко послышались шаги и резкие, чужие голоса. Потом над замершими людьми появились силуэты солдат в касках. По дну укрытия скользнул луч карманного фонаря, послышалась команда, из которой понятным было только одно слово "шнелль!" Направленные прямо в лица автоматы разъясняли, чего хотят их владельцы. Когда все, кто находились в окопах, вылезли наверх, один из немцев спрыгнул в яму и принялся перетряхивать пожитки. Он рылся долго, но ничего подходящего для себя не нашел. Тогда, сердито сопя, гитлеровец стал медленно обходить женщин, испуганно прижавшихся к ним детей, трясущихся от страха старух. Приблизившись к Степану Кузьмину, неожиданно выстрелил ему в спину. Другой солдат на глазах у матери убил Анатолия Петрова. Женщина кинулась к фашисту, схватила его за руку, но он отбросил ее ударом сапога и пустил в лежащего Анатолия еще одну пулю.
Оккупанты спешили удрать. Видимо, только поэтому они не расправились с остальными.
Кузьмин умирал мучительно и долго, не теряя сознания. Разрывная пуля прошла рядом с позвоночником. С трудом шевеля губами, он спросил у наклонившегося над ним Быстрова:
- Наши-то пришли? - И когда дед отрицательно покачал головой, вздохнул: Жаль, они бы спасли меня...
Кузьмин умер там же, у ограды кладбища, когда наши части уже входили в Опочку...
- Я видел мать Петрова, - взволнованно проговорил Пигурнов. - Она и сейчас у меня перед глазами. На лице скорбь... ненависть... Надо опубликовать эту историю во фронтовой газете. Пусть каждый боец знает о ней. Пусть в нем еще сильнее горит справедливый огонь ненависти к врагу.
Рассказ Пигурнова произвел на всех нас сильное впечатление.
На следующее утро мы с генералом Тетешкиным поехали посмотреть город. Он был разрушен. Отступая, фашистские вандалы старались оставить после себя мертвую землю. Уцелело мрачное здание полевой жандармерии с темными клетками одиночек в подвале. По выезде из Опочки вдоль Псковского шоссе мы увидели кирпичные корпуса, словно паутиной, опутанные колючей проволокой. Это городской концлагерь. На углах - вышки для часовых. С них как на ладони виден двор, весь разгороженный на квадраты опять же колючкой.
Сколько патриотов провело здесь свои последние часы, сколько советских людей погибло под страшными пытками! Читаем надписи на стенах. Особенно их много в камере .No 20. Предсмертные строчки выведены карандашом или кровью, нацарапаны стеклом или гвоздем. Каждый узник старался оставить хотя бы свое имя.
Всматриваюсь в неровные каракули. "Михайлов Иван, 1924 года рождения. Приговорен к смертной казни".
На внутренней стороне двери совсем еще свежие следы чего-то острого: "Здесь сидело 7 партизан... Одного латыша увели неизвестно куда... Четырех расстреляли 30 июня 1944 года. Одному дали пять лет. Я еще сижу. Судьба неизвестна. К. Ахматорнов. 8 июля 44 года".
Чуть пониже той же рукой дописано: "4 часа. На расстрел иду. Москва, 10, 4-й Грохольский проезд, дом 10, кв. 5. Ахматорнов Костя. 11 июля 44 года".
За три дня до своего ухода немцы угнали на запад всех, кого не успели уничтожить. Остались только вот эти лаконичные фразы. Они взывали к отмщению. И наши войска торопились в Прибалтику, чтобы освободить родную землю, вырвать из лап врага тех, кто еще томился в фашистских застенках, находился под пятой оккупантов.
С приближением советских войск к границам Латвии там заметно активизировалась деятельность партизан. Народ, настрадавшийся под фашистским игом, стремился поскорее его свергнуть, хоть чем-то помочь Красной Армии в разгроме врага. Отряды день ото дня пополнялись новыми бойцами. Приток добровольцев особенно увеличился, когда оккупационные власти объявили мобилизацию девяти призывных возрастов.
Угроза быть облаченным в ненавистный немецкий мундир подхлестнула людей. Они группами потянулись в леса. Даже жестокие расправы с семьями ушедших не помогли. Мобилизация дала жалкие результаты. На пункты сбора явилось от пяти до двадцати процентов подлежащих призыву.
Многие мобилизованные латышские юноши убегали с фронта и также вливались в ряды мстителей. Командир 1-й латышской партизанской бригады В. П. Самсон рассказал, например, как к ним однажды явились сразу 43 бывших легионера с полной выкладкой.
Очень скоро народу в отрядах набралось столько, что стала ощущаться нехватка в оружии и боеприпасах. Поэтому командование фронта решило помочь партизанам. Самолеты 13-го авиаполка Гражданского воздушного флота понесли в зеленую глухомань Лубанской низменности ящики с автоматами, патронами, минами, медикаментами. Летчики сажали машины в темноте на какой-нибудь пятачок. Оттуда они забирали раненых и детей.
В моей записной книжке сохранились интересные цифры:
"Подразделение майора Седляревича совершило 1000 самолето-вылетов, перебросило 90 тонн боевых грузов. Вывезло из вражеского тыла 226 раненых и 1630 детей".
О том, какой грозой для фашистов стали партизаны, красноречиво свидетельствует одно из распоряжений, подписанное генералом полиции Фридрихом Еккельном. В нем имелись такие пункты:
"а) каждый офицер, чиновник, унтер-офицер и вахмистр не должен ходить в одиночку с наступлением темноты;
б) офицеры, чиновники, унтер-офицеры и солдаты должны всегда носить огнестрельное оружие наготове;
в) работники штаба не должны, по возможности, ходить в одиночку. Если они все же должны выходить по делам службы в вечернее и ночное время, то им следует просить для охраны в качестве провожатых офицеров, чиновников, унтер-офицеров и солдат;
г) входы в учреждения, казармы, гаражи, склады горючего и т. д. должны с наступлением темноты запираться, если они не охраняются особо; квартиры должны быть всегда на запоре..."
Да, неспокойно чувствовали себя враги на латвийской земле. Партизаны нападали на отходившие тыловые части, учреждения, взрывали базы и склады, подрывали железнодорожные эшелоны и мосты на дорогах, освобождали людей, угоняемых в Германию, отбивали обозы с награбленным добром и гурты скота. И разве лишь по какой-нибудь крупной магистрали осмеливались передвигаться одиночные немецкие машины и небольшие воинские части.
Немецкое командование не раз объявляло, что "славные войска фюрера" покончили с "партизанской заразой". Но проходила неделя, другая - и вдруг глухой порой где-то на перегоне взлетал на воздух состав с боеприпасами или солдатами. На борьбу с партизанами гитлеровцы выделяли довольно большие силы. Они создали густую сеть опорных пунктов с гарнизонами численностью до взвода роты. На дорогах, на узеньких лесных тропинках устраивались ловушки, секреты, назначались патрули. Партизанам приходилось искать новые пути, прокладывать их через топи, болота...