Открытые письма А. А. Богданову (Малиновскому), написанные в 1908 году, объединенные общим названием «Materialismus militans», — это яркий памфлет в адрес российского и западноевропейского махизма — одной из модных в начале XX века «школок» буржуазной идеалистической философии. Опасность влияний этой «школки», пытавшейся подорвать философские основы марксизма и всего материализма в целом и заменить его «философией науки», за которой скрывались давно избитые, старые перепевы субъективно-идеалистических систем Беркли и Юма, состояла в том, что они проникали в науку и общественную мысль, в рабочее движение, в том числе и в русское. Эта опасность усугублялась и тем, что реакционная махистская зараза затронула ряд видных российских социал-демократов, в том числе и принадлежавших тогда к большевикам А. Богданова, А. Луначарского, С. Суворова, В. Базарова и др.
Хотя меньшевик Плеханов и не преминул воспользоваться этим для того, чтобы неправомерно связать махистское поветрие в российской социал-демократической партии с политическими позициями большевиков и тем самым, говоря словами Ленина, «нанести фракционный ущерб большевизму», в своей критике философских воззрений Богданова и других российских махистов он был прав. Плеханов убедительно доказывает, что, как бы ни «обновлял» махистскую, субъективно-идеалистическую философию Богданов, как бы ни прикрывал он ее антинаучную сущность модным названием «эмпириомонизм», пытаясь выдать ее за единственно научное мировоззрение, которое должен воспринять марксизм, она не только не имеет ничего общего с марксизмом, но представляет собой реакционный поход на материалистическую философию, подрыв научно-философских основ марксизма. «…Что Вы, — обращаясь к Богданову, пишет Плеханов, — находитесь именно вне пределов марксизма, это ясно для всех тех, которые знают, что все здание этого учения покоится на диалектическом материализме, и которые понимают, что Вы в своем качестве убежденного махиста на материалистической точке зрения не стоите и стоять не можете» (2—III, 203).
Несостоятельна и вредна любая и всякая попытка соединить несоединимое, примирить марксизм и идеалистическую буржуазную философию. С глубокой убежденностью и силой Плеханов утверждает, что «люди, расходящиеся между собою в основных взглядах в теории, имеют полное право разойтись между собой также и на практике, т. е. сгруппироваться по разным лагерям. Я убежден даже в том, что бывают такие «ситуации», когда они обязаны это сделать. Ведь мы еще со времени Пушкина знаем, что
В одну телегу впрячь не можно
Коня и трепетную лань…
Во имя этой непререкаемой и неоспоримой свободы группировки я не раз приглашал русских марксистов сплотиться в особую группу для пропаганды своих идей и отмежеваться от других групп, не разделяющих тех или иных идей Маркса» (2—III, 207). К сожалению, сам Плеханов далеко не всегда, особенно в своих политических взглядах и действиях в период меньшевизма, следовал этому верному принципу.
Второе направление теоретических интересов Плеханова в эти годы — история религии, борьба против богостроительства и богоискательства, влияние которых захватило в годы реакции не только часть русской интеллигенции — буржуазной и мелкобуржуазной, — но и некоторых социал-демократов. Плеханов выступил против этой опасности с серией статей «О так называемых религиозных исканиях в России», которые были напечатаны в 1909 году в журнале «Современный мир». В трех своих статьях под этим общим названием Плеханов дает глубокую и основательную критику религиозной идеологии в целом, особенно попыток российской буржуазии, которая в своих контрреволюционных целях после поражения революции 1905–1907 годов пыталась «оживить религию, поднять спрос на религию, сочинить религию, привить народу или по-новому укрепить в народе религию»[74]. Плеханов дал также резкую, убедительную критику «богостроительства» — мелкобуржуазно-интеллигентского учения, проникшего и в социал-демократическую среду, родственного и близкого буржуазному «богоискательству»; об этом модном в то время, но вовсе не новом течении В. И. Ленин писал М. Горькому (испытывавшему одно время влияние «богостроительства»): «Богоискательство отличается от богостроительства или богосозидательства или боготворчества и т. п. ничуть не больше, чем желтый черт отличается от черта синего… всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье даже с боженькой есть невыразимейшая мерзость… именно поэтому это — самая опасная мерзость, самая гнусная «зараза»[75].
Плеханов начинает свои статьи с критики воззрений бывшего «легального марксиста» С. Н. Булгакова, ставшего впоследствии священником, и ему подобных идеологов контрреволюционной российской буржуазии — авторов вышедшего в 1909 году пресловутого сборника «Вехи», который был проникнут ненавистью к материализму и атеизму. Считая, что теперь наступила такая пора, когда невнимательное отношение к религиозным вопросам может повести за собою весьма печальные последствия, Плеханов настаивает на том, что о религии нужно думать и говорить очень серьезно. Он начинает с определения религии, доказывает, что «религию можно определить как более или менее стройную систему представлений, настроений и действий. Представления образуют мифологический элемент религии; настроения относятся к области религиозного чувства, а действия — к области религиозного поклонения или, как говорят иначе, культа» (2—III, 330). В первой же статье Плеханов раскрывает как социальные, так и гносеологические корни религии, показывает, что глубокие источники происхождения религии в первобытнородовом обществе заключаются прежде всего в том, что «производительные силы очень мало развиты; его власть над природой ничтожна. А ведь в развитии человеческой мысли практика всегда предшествует теории: чем шире круг воздействия человека на природу, тем шире и правильнее его понятия о ней. И наоборот: чем уже этот круг, тем беднее его теория. А чем беднее его теория, тем более склонен он объяснять с помощью фантазии те явления, которые почему-либо привлекают к себе его внимание. В основе всех фантастических объяснений жизни природы лежит суждение по аналогии. Наблюдая свои собственные действия, человек видит, что им предшествуют соответствующие им желания, или — чтобы употребить выражение, более близкое к его образу мыслей, — что эти действия вызываются этими желаниями, Поэтому он думает, что и поразившие его явления природы были вызваны чьей-то волей. Предполагаемые существа, волей которых вызываются поражающие его явления природы, остаются недоступными для его внешних чувств. Поэтому он считает их подобными человеческой душе, которая, как мы уже знаем, невещественная в указанном выше смысле» (2—III, 338). Так возникают анимистические представления.
Впоследствии же, в ходе общественно-исторического процесса, классовое деление общества (которое некоторые авторы называют авторитарной организацией) оказывает сильное воздействие на религиозную идеологию: «Что авторитарная организация — и не только производства, но и всего общественного быта, — раз возникнув, начинает оказывать огромное влияние на религиозные представления, это совершенно неоспоримо. Это лишь частный случай того общего правила, согласно которому в обществе, разделенном на классы, развитие идеологий совершается под сильнейшим влиянием междуклассовых отношений» (2—III, 340),
Религиозные. взгляды и действия испытывают в ходе своей истории сильнейшее влияние политической организации классовых обществ. «Раз возникло правительство, возникают известные отношения между правящими и управляемыми. За правящими признается обязанность заботиться о благосостоянии управляемых; за управляемыми признается обязанность подчиняться правителям. Кроме того, там, где существуют определенные законы, естественно существуют также их профессиональные охранители: законодатели и судьи. И все эти отношения между людьми получают свое фантастическое выражение в религии. Боги становятся небесными царями и небесными судьями»(2—III, 358).
Проведя глубокий, обстоятельный анализ истории религиозных воззрений, их составных элементов и причин, в силу которых они возникли и сохранились, Плеханов делает вполне закономерные выводы, относящиеся к религиозным исканиям начала XX века: «Изучая эти искания, мы увидим, что некоторые из них представляют собою попытку оживить умирающие теперь анимистические представления. Таковы искания гг. Булгакова, Мережковского, Струве и Минского. Представители других исканий хотели бы устранить из религии анимистические представления, сохранив ее другие элементы. Таков г. Луначарский; отчасти таков же Л. Н. Толстой…, всякая попытка устранить из религии элемент анимизма противоречит природе религии и потому заранее осуждена на неудачу. С устранением из религии анимистического элемента у нас остается лишь нравственность в широком смысле слова. Но нравственность не религия. Она возникает раньше религии и может существовать без ее санкции.
Соляная кислота есть соединение хлора с водородом. Устраните водород — у вас останется хлор, но уже не будет соляной кислоты. Устраните хлор — вы получите водород, но соляной кислоты у вас опять не будет» (2—III, 363–364).
Критике религиозных мотивов в мировоззрении Л. Н. Толстого, богостроительских ошибок А. В. Луначарского в годы реакции и ошибочных, близких к богостроительству тенденций, одно время проявившихся в творчестве М. Горького (в частности, в его произведении «Исповедь»), посвящена вторая статья Плеханова.
В третьей же статье Плеханов вновь обращается к критике религиозных исканий таких декадентов-писателей, как Д. Мережковский, Н. Минский и других, погрязших в мистицизме, охваченных ненавистью к материализму и атеизму и претендующих на роль проповедников «новой религии». «…Мне опять припоминаются, — пишет он, — прекрасные слова Энгельса, цитированные мною во второй статье: «Религия есть, по своему существу, опустошение человека и природы, лишение их всякого содержания, перенесение этого содержания на фантом потустороннего бога, который затем снова дает кое-что человеку и природе от своего избытка». Г-н Мережковский принадлежит к числу самых усердных «опустошителей» человека и природы. Все нравственно возвышенное, все благородное, все истинно человечное принадлежит, по его мнению, не человеку, а именно созданному им потустороннему фантому. Поэтому фантом представляется ему необходимым условием нравственного возрождения человечества и всякого общественного прогресса. Он проповедует революцию, но мы сейчас увидим, что лишь в опустошенной душе могла зародиться склонность к той революции, которую он проповедует» (2—III, 411). Плеханов разоблачает классовую природу нелепых и вздорных обвинений в мещанстве в адрес пролетариата. «Увы! Ничто не ново под луною! Все евангелие от Мережковского, Минского и им подобных оказывается — по крайней мере, в своем отрицательном отношении к воображаемому мещанству западноевропейского пролетариата — лишь новой копией весьма уже подержанного оригинала. Но это еще только полбеды. Беда-то в том, что оригинал, который воспроизводят наши доморощенные обличители пролетарского мещанства, сам насквозь пропитан буржуазным духом. Это какая-то насмешка судьбы, — и надо признаться, очень горькая, злая насмешка! Упрекая в мещанстве «голодных пролетариев», тяжелой борьбой отстаивающих свое право на человеческое существование, французские парнасцы и декаденты сами не только не пренебрегали житейскими благами, но, напротив, негодовали на современное буржуазное общество, между прочим, за то, что оно не обеспечивает достаточного количества этих благ им, гг. парнасцам и декадентам, тонким служителям красоты и истины. Смотря на классовое движение пролетариата, как на порождение низкого чувства зависти, они ровно ничего не имели против разделения общества на классы» (2—III, 418–419).
Плеханов не оставляет камня на камне от «евангелия от декаданса», от мистических построений «религии будущего». «Эти почтенные мистики, — заключает он, — в самом деле не ходят и не бегают — ходить и бегать человек может только по земле, нам же, конечно, не до земли, — а летают, и летают головой вниз. От этого нового способа передвижения у них делается прилив крови к мозгу, и он не совсем хорошо функционирует. Это обстоятельство проливает чрезвычайно яркий свет на происхождение декадентской мистики» (2—III, 437).
Третье направление теоретических исследований Плеханова — история русской общественной мысли XIX века. Кроме названных рецензий на книги Гершензона и Иванова-Разумни-ка, Плеханов написал две работы о Виссарионе Григорьевиче Белинском. Одна из них — «Философские и литературные взгляды Белинского» — написана специально для болгарского издания, другая для «Истории русской литературы XIX века».
Каждую зиму Плеханов по совету врачей уезжал из Женевы. Он проводил зиму то на юге Швейцарии, то на севере Италии. Эти отъезды были огорчительны для него и Розалии Марковны — мучила разлука, жизнь в разных пансионатах была дорогой и не всегда удобной.
В апреле 1908 года здоровье Георгия Валентиновича несколько окрепло, и он решил осуществить свою давнишнюю мечту и осмотреть города и картинные галереи Италии. Он поехал в Рим, а оттуда по выработанному им самим маршруту — Перуджия, Флоренция, Болонья, Равенна, Феррара, Падуя, Милан. В коротеньких открытках он сообщал жене о своем путешествии.
Но, вернувшись из Италии в Женеву, Плеханов снова почувствовал себя плохо. Розалия Марковна сняла ему комнату в деревушке, в горах — там Плеханов мог спокойно работать.
В эти же весенние дни было получено письмо из Москвы, которое имело большое значение для дальнейшей работы Плеханова. Последние годы он получал много предложений от русских и иностранных издательств.
Но это предложение было особого рода — издательство «Мир» предлагало Плеханову написать «Историю русской общественной мысли».
Через несколько дней Плеханов ответил издательству принципиальным согласием и начал работать над планом. В октябре он послал в Москву письмо, где сообщал о необходимости увеличить работу до 36–40 листов, и прилагал «Приблизительную смету» относительно распределения (объема) печатного материала:
1) Общее историческое введение………………………………….3 листа
2) Век Екатерины II (Новиков, Радищев и проч.)………………3 листа
3) Павел I и Александр I. Декабристы…………………………….4 листа
4) Николай I (общий обзор состояния страны и литературы, славянофилы, западники, петрашевцы)……….7 листов
5) Александр II (60-е гг., революционные кружки; народничество, «хождение в народ», «народовольство», катастрофа 1 марта)…….10 листов
6) Александр III (вырождение народничества и возникновение марксизма)………4 листа
7) Николай II — первая часть (спор народников и субъективистов с марксистами; дифференциация в марксизме, т. е. «критика Маркса»)…………….5 листов
8) Николай II — вторая часть (политические партии: европеизованный либерализм; социал-демократы, социалисты-революционеры)……………………….5 листов
9) события 1905–1907 гг. и их влияние на эволюцию русской общественной мысли………5 листов
………………..
Итого 36 листов
Плеханов ошибся при подсчете листов, их получалось совсем не 36, а 46.
В действительности же получилось совсем по-другому. Плеханов работал над «Историей русской общественной мысли» почти до самой смерти. За 8 лет (1909–1916 годы) он написал три тома общим объемом 57 листов. Предполагалось, что он напишет еще четыре тома. Главная трудность для Плеханова состояла в том, что он написал историю русской общественной мысли XVII и XVIII веков, то есть за тот период, которым он раньше не занимался. Поэтому надежды на то, что он сможет использовать в этой работе ранее написанные труды, не оправдались.
Втройне возрастала трудность получения источников для работы. Плеханов жил в Швейцарии и Италии, а большинство книг можно было получить только из России. Георгий Валентинович и его жена писали большие письма в Москву, в Петербург знакомым и незнакомым людям с просьбой прислать на время или купить для него книги. Это были большие списки, и, наверно, издательство «Мир» не раз пожалело, что оно заказало книгу писателю, живущему за границей.
Приобретение книг для «Истории русской общественной мысли» очень расширило библиотеку Плеханова, которая пополнилась сотнями томов.
Совершенно исключительную помощь получил Плеханов от библиографа Николая Александровича Рубакина, с которым он познакомился в 1909 году.
Рубакин жил в Кларане, где он работал над вторым изданием своего труда «Среди книг». Он создавал в это время принципиально новое издание, в котором списки книг сопровождались обширными введениями, дающими характеристику книг, классификацию течений и взглядов и наиболее видных их представителей. Никогда еще ни в России, ни за рубежом не создавался подобный труд. И Рубакину, как первопроходцу, встретились большие трудности. К тому же он тоже страдал от недостатка книг, хотя у него была богатая библиотека.
Плеханов и Рубакин с первого же дня знакомства почувствовали взаимную симпатию и большое уважение друг к другу. И это несмотря на то, что взгляды их существенно отличались. Плеханов-марксист почти во всем не был согласен с Рубакиным, который считал себя последователем Н. К. Михайловского. Но Плеханова привлекали в его новом знакомом энциклопедические знания, любовь к книгам, альтруизм и доброта, которые сквозили в каждом поступке этого замечательного человека.
Плеханов понимал также важность и трудность издания такого обширного и разностороннего библиографического труда, который задумал Рубакин.
Ежегодно Плеханов заезжал в Кларан к Рубакину, У которого проводил целые дни, знакомясь с книжными новинками, обсуждая с хозяином интересующие обоих вопросы. Но эти свидания были редки, и часто приходилось ограничиваться письмами. К счастью, большинство писем сохранилось, и они позволяют восстановить отношения этих двух деятелей русской культуры. Не будет преувеличением сказать, что Георгий Валентинович не смог бы написать свою «Историю русской общественной мысли» или написал бы на значительно меньшем материале и с большими трудностями, если бы он не пользовался богатой библиотекой Рубакина. В Кларан шли письма со списками необходимой литературы, с просьбами срочно, как можно скорее, выслать ту или другую книгу, с вопросами об изданиях, на которые мог бы ответить только такой всезнающий библиограф, как Рубакин.
И недаром на первой странице I тома «Истории русской общественной Мысли», который вышел накануне первой мировой войны, в июне 1914 года, написано: «Выражаю мою глубокую благодарность тем исследователям, которые — иногда даже не будучи лично знакомы со мною — помогли мне доставкою материала… Я никогда не забуду их услуг. Ничто не мешает мне, я полагаю, назвать здесь по имени Н. А. Рубакина, с любезностью, поистине беспредельной, предоставившего в мое полное распоряжение свою богатейшую библиотеку. Г. Плеханов».
В такой, несколько витиеватой форме Плеханов отметил помощь Н. А. Рубакина в его работе.
Но, как мы говорили, эта помощь была взаимна. Плеханов оказал большое влияние и на работу Рубакина. Он отрецензировал в рукописи или в корректуре обширные, наиболее трудные и принципиально важные разделы I и II тома библиографии. Его замечания касались не только фактических ошибок, но и ряда формулировок. Значительная часть замечаний Плеханова была учтена автором. Благодаря советам Георгия Валентиновича была несколько изменена или добавлена критическая литература в те разделы, где речь шла о трудах Н. К. Михайловского, М. И. Туган-Барановского, В. Зомбарта, Ф. Ланге, Р. Иванова-Разумника и других буржуазных и мелкобуржуазных деятелей, уточнены характеристики политических учений.
Именно по предложению Плеханова в список произведений В. И. Ленина были включены его основополагающие работы, пропущенные Рубакиным, — «Что делать?», «Шаг вперед, два шага назад», «Развитие капитализма в России», сборник «Экономические этюды и статьи».
Кроме того, Н. А. Рубакин обратился к Плеханову за советом, как ему быть с заметкой В. И. Ленина «О большевизме», написанной по просьбе Рубакина для II тома библиографии, — он не считал себя достаточно компетентным в социал-демократической литературе. В следующем письме, от 20 марта 1913 года, он пишет: «Дорогой Георгий Валентинович, теперь уже тревожу Вас, надеюсь, в последний раз, и по очень важному делу, — прошу просмотреть отдел «Рус{ский} социализм», я в него вставил эти полстранички — краткое резюме о Вашей деятельности и Вашей особенности, если можно так выразиться, рядом с большевиками и. меньшевиками. Я знаю, что Вы занимаете особое положение, но ориентироваться в спорах б{ольшевиков} и м{еньшевиков} не умею. О меньшевиках написал 1 страничку Л. Мартов, о большевиках г. Ленин. Этому последнему, зная его полемический пыл, я писал просьбу не прибегать к полемическим выражениям по адресу меньшевиков. Он прислал мне письмо, которое Вы прочтете в тексте. Это письмо я еще не решил печатать. Не выкинуть ли? В нем есть полемика. Я обращался к Ленину с просьбой смягчить нек{оторые} выражения и получил от него категорический отказ. Тогда я ввел в текст рукописи его письмо целиком, но с оговоркой, что текст письма оставлен мною без малейших перемен. Очень прошу, просмотрите и сделайте какие угодно изменения на полях рукописи (это дубликат). Быстрый ход моей книги заставляет думать, что она стала настольной (за 1 ½ года продано более 3200 экз.). О рус{ской} социал-демократии нужно дать возможно больше точных сведений.
Еще раз простите за труд и верьте, что я все Ваши указания всегда принимаю в расчет в точности».
И хотя Плеханову было предоставлено право сделать любые изменения, заметка Ленина «О большевизме» была напечатана полностью, без всяких сокращений. Очевидно, Плеханов склонил к этой мысли Рубакина, которого смущал полемический характер работы.