Стирается в памяти прошлое, умирают участники прошлых происшествий и событий... Поэтому я хочу рассказать о том, как переводили и издавали в СССР, в самиздате “Экзодус” - книгу Леона Юриса, которая сыграла столь большую роль в алие евреев СССР.
В 1963 году я находился в заключении в лагере 07 в Потьме. Там мы и получили через латышей книгу “Экзодус” на английском языке. Когда я прочел эту книгу, то был в таком восторженном состоянии, что собрал друзей-евреев и сказал: “Если хотите, я буду вам переводить это постранично, а вы будете слушать”. Все, конечно, согласились. Мы начали этот перевод, устный перевод, но через несколько дней всем стало ясно, что из этого ничего не получается, потому что люди были заняты на работе в разных сменах, их свободное время не совпадало с моей работой на заводе. И поэтому кто-то слышал, кто-то не слышал очередной перевод - и были претензии: “А я не слышал, давай повтори”. В конце концов, кто-то сказал: “Слушай, прекрати это, давай пиши, пиши это просто как перевод”. И я решился. Мне оставалось до освобождения, до выхода на ссылку 3 или 4 месяца. Я подумал, что срок этот достаточен, и начал работу над переводом.
Работа эта была, как вы понимаете, достаточно опасна: за перевод такой книги, тем более в лагере - можно было получить следующие 10-15 лет тюрьмы. Поэтому я попросил о помощи двух моих друзей - Золю Каца, ныне покойного, и Сашу Гузмана,(скончался уже после смерти автора, в 2002 г.-прим. ред.) который, слава Б-гу, тоже уже выехал из России. Они организовали охрану в то время, когда я сидел за переводом. Как правило, я забирался на верхние нары, в уголок барака и работал над книгой, а ребята ходили по проходу в бараке и снаружи, чтобы следить за надзорсоставом. Если приближались надзиратель или офицер, то меня предупреждали, я прекращал перевод и брал в руки что-нибудь безобидное.
Так я и работал каждый день и каждый вечер. Перевод начал быстро продвигаться вперед. Из моих рук листочки с переводом забирал Золя Кац и читал, потом он передавал их Саше, потом это шло по кругу среди наших евреев, а их там было человек двадцать, наверно, и все с восторгом читали эти странички. Я помню, как подошел ко мне однажды Феликс Красавин, один из наших евреев, сидевших в этом же лагере, и сказал: “Ты знаешь, эта книга сделала меня евреем”. Когда я такое слышал, то это, конечно, давало мне силы после рабочего дня сидеть за этим переводом, несмотря на то, что риск ареста и нового тюремного срока был достаточно велик.
Перевод я закончил примерно за два месяца. Он уместился примерно в 12 или 14 (я уже точно не помню) толстых тетрадях. То есть к моменту окончания перевода это был такой “груз”, который прятать было очень тяжело. Одновременно с переводом я искал контакты по переброске этих тетрадей через вахту на свободу, потому что в лагере им цена была небольшая, а вот на свободе это нужно было евреям. Но, как назло, ничего не попадалось. А тут приближалось 1-ое Мая. В Советском Союзе это праздничный день, а в любой праздничный день в лагере устраивают самые отчаянные “шмоны”, т.е. обыски. Спрятать 12-14 тетрадей и эту книгу было практически невозможно, потому что накануне 1 мая и 7 ноября “шмон” представляет собой сложнейшую процедуру, когда ничего нельзя утаить.
Делают этот “шмон” так: в зону входят человек 500 солдат и офицеров, выстраиваются в цепочку, у каждого в руках стальной прут-щуп, и они проходят через всю зону, прощупывая этим стержнем землю через каждые 3-5 см. Если земля разрыта, то щуп немедленно находит это место, и тут же солдаты прокапывают это место лопатой. Таким образом, в землю прятать что-нибудь бессмысленно. Потом они начинают ломать завалинки у бараков, нижние части стен, вскрывать крыши, взламывать чердаки. В это время все заключенные должны находиться в бараке. Закончив это прощупывание и разламывание, заключенным объявляют: “Всем находиться в бараках!” Туда входят солдаты и офицеры и начинают личный обыск заключенных: раздевают догола, по одной перебрасывают твои вещи к двери, и когда ты оказываешься совсем голым, все твои вещи прощупывают, а затем разрешают пройти к дверям, там одеться и выйти на улицу. Теперь и зона проверена, и люди обысканы. После этого охранники буквально начинают ломать все в бараках. Тумбочки и нары - прощупывают, просматривают, ломают. А когда заканчивают обыск постелей и нар, то они уходят проверять чемоданы заключенных, хранимые в каптерке, а мы остаемся для ремонта зоны. Итак, прятать в зоне что-либо бессмысленно.
Проведя много времени в раздумьях о том, как спрятать эти тетради, я все же нашел выход. Я решил к своему одеялу подшить с двух сторон по низу карманы из легкой ткани, а когда начнется обыск, окунуть это одеяло в воду, повесить его открыто посреди зоны около барака на веревку, и в карманы положить эти тетради, обернутые в целлофановые обложки. Когда вода оттянет эти карманы и одеяло, то увидеть там, очевидно, ничего не удастся. Да и вряд ли кто-то обратит внимание на мокрое одеяло. Мы попробовали это и увидели, что метод, безусловно, хорош, а то, что он новый, дает надежду на успех. Мы приготовили карманы, нашили их на одеяло, поставили около моей койки ведро с водой, чтобы все проделать мгновенно, и держали эти тетради спрятанными под матрацем на тот случай, когда их можно будет перенести в “карманное” одеяло.
Я продолжал поиск, через кого перебросить на свободу тетради, но ничего не удавалось. К одному еврею, правда, приехала мать, и я попросил его на свидании отдать их ей, но он побоялся... Утром 30 апреля начался “шмон”. Мы с Золей и Сашей быстро окунули одеяло в воду, разложили тетради, повесили одеяло на веревку перед моими окнами в бараке, и в этот момент радио прокричало: “Всем заключенным немедленно войти в бараки, никому не оставаться на улице”. Мы ушли в барак. Надзиратели и офицеры прощупали зону, потом переломали завалинки, чердаки и крыши и, наконец, вошли к нам в барак. В бараке процедура обыска прошла благополучно, потому что ни у кого ничего не было - и мы очутились на улице. Во дворе мы стояли с Сашей и Золей и смотрели, как висит наше одеяло, а никто из надзирателей даже и не думает к нему подойти. Мы, конечно, были очень рады успеху, и, когда закончился обыск, радостно вошли в барак. Предварительно, конечно, мы сняли одеяло, вынули тетради, одеяло повесили обратно, и с тетрадями вернулись к моим нарам. И вот тут произошло то, за что я себя до сих пор виню... Дело в том, что кое-кто из моих друзей-евреев не раз говорили: “Ты затеял очень опасное дело, ты играешь с огнем. Мало того, что ты сам получишь 10 лет “по новой”, если тебя арестуют. Но ведь власти сделают из этого большое массовое дело - “еврейский заговор”. Ты рискуешь не только собой, но и нами. Поэтому прекрати перевод и сожги сделанное”.
И действительно, они были правы. В случае моего провала пострадали бы на этом деле все. Мне нужно было думать об этом и быть очень осторожным, иметь в виду, что нахожусь в списке “особо опасных” и что ко мне каждый праздник приходят с дополнительным обыском. Так было на протяжении всех 10 лет. Легла мне на плечо сзади рука, и раздался голос старшего оперуполномоченного:
“Ну, как, Шифрин, дела?” У меня, конечно, все оборвалось внутри. Поворачиваясь, я увидел замерших с открытыми ртами, окаменевших Золю и Сашу. Сказал:
- Хорошо дела.
- Ну-ка, отойди, отойди от своих нар, я тут посмотрю, что у тебя.
Я отодвинулся, сел на нижние нары и закурил. Друзья отошли в сторону, и я остался один.
- Шо тут у тебя, всякие черти-боги в книжках?
Они знали, что у меня книги, обычно связанные с мистицизмом, а в них - фотографии статуй. Это он называл “чертями и богами”.
Подойдя к тумбочке, он открыл верхнюю тетрадь, посмотрел ее и отложил в сторону. Взял “Экзодус” в руки, повертел его, полистал (текст был на английском) и отложил в сторону.
И так он брал в руки одну за другой эти 12-14 тетрадей, листал их и откладывал. Потом начал пересматривать книги и ругаться:
- Что вот у тебя здесь все божественное, божественное! И как же тебе не стыдно, интеллигентный человек, а религией занимаешься!
Дойдя до последней книги, он сказал:
- Ну, хорошо, а что еще у тебя есть? В каптерке есть что-нибудь? Я говорю:
- Да, конечно, у меня там целый чемодан книг.
- Ну, идем туда, - забрав мои книги и оставив на тумбочке тетради, он ушел, и с ним же ушли надзиратели.
Что произошло в этот момент, я так и не знаю. Почему он не конфисковал тетради с записями, с переводом “Экзодуса”? Понять до сих пор не могу. Произошло фактически чудо. Одно из двух: он либо принял эти тетради за какие-то советские издания, либо вместо рукописей ему почудился шрифт.
Я радостно заторопился с ним в каптерку, открыл чемодан, сам совал ему в руки книги:
- Вот еще, еще...
В общем, что и говорить, я шел назад в эйфории и полуобморочном состоянии одновременно. Тетради “Экзодуса” уцелели, но вслед за тем мне пришлось искать способ переправить их на свободу.
В ту пору я работал на деревообделочном заводе, где делали футляры для телевизоров. Работал я там художником по дереву. Также мне приносили поврежденные футляры, потому что я умел аккуратно заделывать повреждения на дереве. Из-за этого я работал у стола контролера ОТК. Он стоял с одной стороны стола, я - с другой, и постепенно мы с этим человеком подружились. Это был вольнонаемный мордвин. Бесконечное стояние по 8-10 часов, конечно, вызывало необходимость о чем-то говорить, и он задавал мне вопросы. Постепенно, за много месяцев совместной работы мы с ним подружились, он мне явно доверял. Вначале его вопросы были очень односторонни, постепенно они стали смелее, да и он свободно отвечал на мои вопросы.
И вот, когда приблизился срок моего освобождения, осталось каких-то три недели, и не было возможности перебросить тетради, я начал советоваться с Золей и с Гузманом и с некоторыми друзьями: может быть, отдать тетради этому контролеру ОТК? (Я его имя, конечно, называть не хочу). Все говорили мне: “Ты сошел с ума. Во-первых, он вольнонаемный - значит, завербован КГБ; во-вторых, мордвин, а мордвины нас выдают без всякого колебания. Как во время побега: если обращается кто-нибудь к мордвину, это сразу точная и немедленная закладка. Не сходи с ума”.
Но дело шло к освобождению, осталось две недели. И вот однажды мой сотрудник ОТК говорит:
- Я через несколько дней на работу не выйду, кого поставят сюда - не знаю. Я говорю:
- А в чем дело?
- А я уезжаю в Москву - сдавать экзамены в деревообделочный техникум, поэтому меня не будет несколько недель. Ну я говорю:
- Тогда мы с тобой здесь уже не увидимся, я освобождаюсь. А вот в Москве можем встретиться.
- Да ну! А у тебя нет ли там, где переночевать?
- Есть, конечно, я - москвич.
- Слушай, помоги ты мне, пожалуйста, а то я не знаю, где там остановиться. В гостинице мест никогда нету, да и денег у меня будет не густо.
- Хорошо, я тебе принесу адрес.
Я пришел с работы в барак и подумал, что это - знак судьбы: человек едет в Москву. Я опять поговорил с Золей и Гузманом как участниками перевода (Гузман, кстати, частенько под мою диктовку писал). Они категорически заявили:
- Ни в коем случае не отдавай ему. Я сказал:
- Я не могу, другого шанса у меня нет.
И на следующую ночь, придя на работу, я сказал моему напарнику:
- Слушай, я вот тебе принес адрес, но у меня тоже есть к тебе просьба. Я освобождаюсь уже через несколько дней. У меня написан исторический роман, и мне его надо перебросить домой, потому что когда я приеду, я буду без денег, а если я издам этот роман, смогу получить гонорар, который даст мне средства к существованию. Помоги мне.
Он задумался и сказал:
- Слушай, а там антисоветского нет чего? Я говорю:
- Да нет, это чисто исторический роман, ты его можешь полистать и посмотреть. Никакой он для тебя не имеет угрозы. Это роман, в котором изложены исторические события.
Я, в общем-то, говорил ему правду, потому что когда я делал перевод, то шифровал записи. Например, Галилея называлась в романе “Круглая область”, Кинерет - “Озеро-скрипка”, и т.д. и т.п. И поэтому там израильских названий не было. Но, конечно, любому следователю все было бы понятно через пять минут. Когда я сказал моему сотруднику ОТК, что для него эта книга не представляет никакой опасности, это была, в сущности, чистая правда. В крайнем случае, его бы не допустили больше до работы. Так я ему и объяснил:
- Ты понимаешь, тебя за вынос этих тетрадей могут с работы снять, но у меня другого выхода нет. Сделай это аккуратно - и все будет в порядке.
Подумал он и сказал:
- Ну ладно, неси.