Тупей, чем жало голода и жажды?
Как ни обильны яства и питье,
Нельзя навек насытиться однажды.
Так и любовь.
(Sweet love, renew thy force; be it not said
Thy edge should blunter be than appetite,
Which but to-day by feeding is allay'd,
To-morrow sharpen'd in his former might:
So, love, be thou...)
Автор монографии о Маршаке Б. Галанов справедливо пишет: "...уподобляя... страсть аппетиту, сравнивая любовь с питьем или едой, Шекспир придает своим грубоватым, прозаичным на первый взгляд сравнениям поэтический блеск и поэтическую красоту. И Маршак-переводчик всегда в таких случаях стремится сохранить это своеобразие шекспировской поэтики, впитавшей в себя и активный, жизнеутверждающий дух Ренессанса, и возвышенное красноречие средневековых лириков" {Б. Галанов. С. Я. Маршак. Очерк жизни и творчества. М., Детгиз, 1962, стр. 221.}.
Знаменитый 19-й сонет, тоже посвященный теме бессмертия в искусстве, был известен русскому читателю в переводе В. Лихачева:
О время! Когти льва, чуть стар, тупи нещадно,
Земные существа земле и предавай,
И тигра зубы рви из пасти кровожадной
И феникса в крови его же сожигай,
Чредою лет и зим над миром пролетая,
Будь миру вестником и радостей, и бед,
Рази красу, когда поникнет, увядая,
На преступленье лишь одно тебе запрет:
Попутно не клейми зловещими чертами
Прекрасное чело любимца моего;
Как образец красы, грядущим вслед за нами
В наследие оставь нетронутым его.
А повредишь ему - я этот вред поправлю
И друга юношей в стихах своих прославлю.
Как и приведенные выше, эти стихи содержат внутреннее противоречие: в них утверждается, что их автор сохранит облик своего друга для вечности. Однако русскому читателю с первой же неуклюжей строки ясно, что такие стихи для вечной жизни не годятся. Дело не только в невнятности строк вроде: "И друга юношей (каких?) в стихах своих прославлю", но и в еще большей степени в облегченной стилистике даже вполне понятных стихов: "Чредою лет и зим над миром пролетая, Будь миру вестником и радостей и бед". С. Маршак и этот сонет открыл заново, отбросив наслоившуюся в русской традиции пошлость и болтливость:
Ты притупи, о время, когти льва,
Клыки из пасти леопарда рви,
В прах обрати земные существа
И феникса сожги в его крови.
Зимою, летом, осенью, весной
Сменяй улыбкой слезы, плачем - смех.
Что хочешь делай с миром и со мной,
Один тебе я запрещаю грех.
Чело, ланиты друга моего
Не борозди тупым своим резцом.
Пускай черты прекрасные его
Для всех времен послужат образцом.
А коль тебе не жаль его ланит,
Мой стих его прекрасным сохранит!
В этом сонете, гремящем риторикой и заканчивающемся клятвой поэта, Маршак на самое ударное место ставит слова высокого стиля, славянизмы "чело, ланиты" и даже повторяет в концовке - "его ланит". Он строит сонет на одних мужских окончаниях, да еще - в первой строфе - схожих по звукам: ль_ва_ _рви_ - сущест_ва_ - кро_ви_, в третьей строфе соединенных еще и ассонансом: мое_го_ - рез_цом_ - е_го_ - образ_цом_. Он пронизывает сонет энергичной звукописью (лео_парда р_ви - в _пра_х - _кр_ови: это звуковая тема времени; а тема любимого друга оркестрована на плавном _л_: "А ко_ль_ тебе не жа_ль_ его _ла_нит..."). Все эти особенности перевода в конечном счете вызваны оригиналом, требующим высокой торжественности и музыкальной законченности.
На первый взгляд В. Лихачев ближе к оригиналу. Когда он писал, обращаясь к Времени: "Чредою лет и зим над миром пролетая, Будь миру вестником и радостей и бед", это могло показаться похожим на шекспировские строки: "Make glad and sorry seasons as thou fleet'st, And do whate'er thou wilt, swiftfooted Time", - более похожим, чем строки Маршака:
Зимою, летом, осенью, весной
Сменяй улыбкой слезы, плачем - смех...
Но и это, как в случае с Гербелем, внешняя схожесть копии, улавливающей лишь условно-общие, а не индивидуально-поэтические свойства оригинала. Пластичен и конкретен образ Шекспира:
О, carve not with thy hours my love's fair brow,
Nor draw no lines there with thine antique pen.
Маршак, и здесь опускающий общее, свято блюдет гениальную неповторимость шекспировской личности:
Чело, ланиты друга моего