раскрылся ее публицистический дар. Основательница и один из
редакторов свободного московского самиздатского журнала Поиски.]
...Был ли я в 1976-м большим радикалом, чем Раиса Борисовна? В том,
что касается критики существующего, - пожалуй, нет. А относительно
защиты независимой мысли, показанной всякому обществу, если только
оно - общество, мы с Раисой Борисовной, конечно же, были солидарны
без всяких оговорок; с этого и началась наша близость. Различие же
проистекало не столько из несовпадения в возрасте, сколько из не
вполне одинакового способа думать. Парадоксально, но, не историк,
она была историчнее меня в том смысле, что больше доверяла истории,
этой великой искуснице начинать и переиначивать, раньше или позже
приходя к тому, что определяется (как убеждены были целые поколения
верующих атеистов) не сиюминутными обстоятельствами, а социальной
пластикой в ее долговременном измерении - с человеком труда в
фокусе сбывшегося и предстоящего. Я же к этому рубежу (а 76-й был
как раз моим рубежом) не то чтобы перемахнул через прогрессистский
канон и, отрекшись от материалистического понимания истории, пришел
на свой манер к той комбинации пессимизма и иронии, сторонники
которой полагают, что история если и учит, то лишь тому, что она
никогда, никого и ничему не научила... Нет, я не отряхнул прах от
своих ног и не посыпал голову пеплом. Но мой взгляд на связку
будущего с прошлым претерпел существенную перемену. Сомнение
коснулось не формы всесветного единства, а сути. Не достижимости
его, а отмеренности Временем самого движения к единственности
человечества. Я опускаю фазы в своих пересмотрах, в конечном счете
уложившихся в формулу: конец Истории, но не конец рода
человеческого...Раиса Борисовна с нескрываемой заинтересованностью
слушала мои рассуждения. Ее не смущала резкость вывода об
исчерпанном пределе, о крае пропасти, на котором не задержаться
иначе, как усилием людей и миров, превозмогающих - врозь и вместе
укорененные символы веры. Не социализм, не капитализм, не почва, не
заимствование... Но что же, что же? - она настаивала на уточнении,
показанном домашнему с е г о д н я. Исчерпан предел, а дальше?
Дальше, - отвечал я, - переоткрытие жизни через стучащуюся в двери
смерть. Дальше - другая жизнь, возвращающая человека в эволюцию,
если у него хватит сил на это великое вспять, на эту сверхновую
цивилизацию, - другая жизнь, заменяющая классическое что делать? на
ЧЕГО ДЕЛАТЬ НЕЛЬЗЯ, которое, однако, не к первозданному табу
возврат, а к иному запрету, возбуждающему мысль, вызывая эврики
зрелого действия. И быть может, как раз дома и суждено будет тем,
кто после нас (а вдруг - и нам?), сделать решающий шаг к той земле
необетованной, где не свое навсегда перестанет быть чужим, а с ним,
с чужим, с этим роковым спутником человека, уйдет и кровь как
аргумент и пьедестал властителей, оккупировавших развитие... Моей
собеседнице кода эта не могла не быть близкой и по интонации, и по
внутренней перекличке с юношескими грезами. Но полного согласия не
было - и не потому, что с ее стороны заявлялся отвод по существу.
Просто по всему складу своему Раиса Борисовна не могла долго
задерживаться на метафизической территории. Внимая, она как бы