А.Герцен
...Драгоценные камни сверкали и переливались. Они хранили в себе не только тайны своего происхождения, но и волнующие истории земной жизни. Кто только не брал в руки, не любовался, не тешил тщеславие, не выставлял напоказ как свидетельство могущества эти бесценные побрякушки!
Татьяна Васильевна Юсупова справедливо гордилась своей коллекцией. Все собранное, найденное, купленное и перекупленное за огромные деньги могло соперничать с сокровищами королей.
Впрочем, многое из шкатулок княгини и в самом деле принадлежало ранее сильным мира сего. Здесь осели поистине легендарные вещи, но все их превосходила жемчужина под названием «Перегрина». Ее пожалели оправить в золото — такого невиданного размера и идеальной формы она была. Имена хозяев, владевших этой редкостью до Юсуповых, говорили сами за себя.
В древности, по легенде, «Перегрина» принадлежала царице Клеопатре и была парной той, из которой царица Египта приготовила самый дорогой напиток в мире, растворив жемчужину в уксусе. Потом «Перегрина» украсила сокровищницу испанского короля Филиппа II и, наконец, попала к Юсуповым. Муж Татьяны Васильевны так же, как и жена, любил диковинные камушки и предоставлял княгине неограниченный кредит для ее приобретений. Год от года сокровищница Юсуповых пополнялась. Там, кроме всего прочего, находился знаменитый бриллиант «Полярная звезда», причудливой формы алмаз «Голова барана», огромный сапфир, камни из корон европейских монархов. Это была действительно удивительная коллекция.
Оказалось, что страсть к «камушкам» единственное, что сближало супругов. А ведь поначалу брак фрейлины Екатерины II с одним из богатейших людей России обещал быть вполне удачным!
...Татьяна Васильевна была младшей из пяти сестер Энгельгардт, племянниц Потемкина. Красивые девушки пользовались незавидной репутацией добровольных наложниц всесильного дядюшки, получивших от него за любовь и ласки большое приданое. В обществе считали, что как раз младшая «мало уступала сестрам в красоте и много превосходила их в нравственных качествах».
Татьяна Васильевна Юсупова
Неизвестно, что заставило пригожую девицу в шестнадцать лет выйти за человека на двадцать пять лет старше ее. Жених, генерал-поручик Михаил Сергеевич Потемкин, был дальняя родня всесильному «дядюшке», а к венцу невесту убирала сама императрица. Брак был недолгий — Потемкин утонул, оставив жене двоих детей.
Вслед за ним умер Потемкин-дядюшка. В память некогда обожаемого «Грица» Екатерина не обошла своими попечениями двадцатичетырехлетнюю вдову и сосватала ей князя Юсупова.
Воистину императрица действовала от сердца, ибо трудно было найти более блестящего жениха. Энциклопедически образованный человек, государственный ум, дипломат, друг-приятель европейских монархов, ученых и писателей, милейший, остроумный собеседник, галантный кавалер, радушный хозяин, первый щеголь, любитель редкостей и книг — князь Николай Борисович действительно княжил в этом мире.
Это был истинный вельможа, чрезвычайно приветливый и простой в обращении со всеми, даже со слугами. Встречаясь с незнакомыми людьми на аллеях своей летней резиденции Архангельское, куда разрешалось входить каждому, он издали снимал шляпу и вежливо раскланивался.
Вольтер, познакомившись с князем, был очарован им и в письмах Екатерине II наговорил массу комплиментов: счастлива императрица, имеющая таких подданных.
Демонстрируя свое уважение ценителю искусств, Наполеон предоставил в распоряжение князя императорскую ложу. Обитатели Тюильри весьма удивились: до сих пор подобной привилегией пользовались исключительно особы королевской крови.
Однажды, приехав в театр, Юсупов был остановлен вежливым вопросом человека, охранявшего вход в императорскую ложу: «Вы король?» — «Нет, — ответил Юсупов. — Я русский князь». Дверь была с поклоном открыта...
Екатерина II всегда доверяла Юсупову и была с ним исключительно нежна. Говорили, что спальню князя украшала картина, где она и ее советник были изображены в виде Венеры и Аполлона. Такая аллегория показалась новому царю Павлу I нескромной, и он якобы приказал Юсупову уничтожить картину. Сомнительно, чтобы гордый князь его послушался. Он слишком веровал в свою счастливую звезду. И действительно, прежние любимцы Екатерины почти все подверглись опале — сын-император, как известно, не дружил с мамашей. Князь же Николай Борисович получил при Павле I чин действительного тайного советника, Андреевскую ленту и несколько весьма престижных должностей. При следующем императоре — Александре I — звезда Юсупова сияла так же ярко. И при Николае I ему жилось прекрасно. На протяжении четырех царствований российский Крез, не ведавший, сколько у него имений и крепостных душ, находил время и для добросовестной службы Отечеству, и для отдохновения.
В дни рождения жена князя Татьяна Васильевна получала подарки баснословной цены, но главное — оригинальные. Однажды Николай Борисович преподнес ей целую коллекцию прекрасных статуй и ваз из итальянского мрамора. Их расставили в парке Архангельского, и Татьяна Васильевна могла ежедневно взирать на знаки внимания галантного супруга. В другой раз он купил еще невиданных в России экзотических птиц и животных, стоило ей лишь обмолвиться о зверинце.
Императрица, узнав о планах очаровательной супруги Юсупова, прислала семейство тибетских верблюдов.
Каждый приезд княжеской четы из дворца московского во дворец подмосковный обставлялся пышно. Архангельское их встречало пушечными выстрелами, а многочисленная челядь кланялась в ноги. В честь матушки-княгини провозглашались здравицы.
Молодая Юсупова проявила себя как женщина энергичная и деловая. Ее заботами имение мужа благоустраивалось и расцветало. Громадные средства князя были к ее услугам. Современники сравнивали Архангельское с Версалем, а его хозяйку стоило сравнить с королевой, единовластно правившей этой подмосковной страной роскоши. Супруги Юсуповы были в состоянии себе позволить все, до чего только могла додуматься изощренная фантазия.
Парк стал, собственно, уже и не парком, а произведением искусства. Сотни крепостных с утра до вечера ухаживали за ним. Чтобы они не отвлекались на заботы о хлебе насущном, князь, изгнавший зерновые культуры с благословенных земель Архангельского, закупал их в соседних имениях.
Едва ли кто из приезжавших сюда гостей мог сдержать возглас изумления. В зимнем саду среди цветущих апельсиновых деревьев били фонтаны и летали райские птицы. Специальная система отопления создавала в огромных оранжереях климат Средиземноморья. Изумленный гость, находясь за стеклянными стенами, как бы из итальянского полдня мог слушать завывания российских метелей.
Говорили, что в княжеских прудах рыба была мечена золотыми кольцами, а каждый полдень из отдаленного уголка парка выпускали орла, который парил над главным дворцом с развевающимся княжеским штандартом на шпиле.
Главный дворец был переполнен собраниями живописи, фарфора. В его залах не умолкал гомон бесконечных праздников. Юсуповы славились широким гостеприимством и «лукулловыми» обедами. Изысканные запахи французской кулинарии смешивались с ароматом срезанных в оранжереях цветов и духами нарядных дам. Скрипки виртуозничали. Сотни свечей в хрустальных люстрах, отражаясь в зеркалах, делали еще более ослепительным общество, веселившееся на маскарадах и балах. И казалось, в этом, обособленном от всего мира, царстве беспечности нет и никогда не найдется места ни малейшему огорчению, ни одной слезинке.
Увы! Юсупов обладал одним свойством, которое в конце концов разбило жизнь Татьяне Васильевне. Его главной и всепоглощающей страстью была страсть к женщинам. Галантный кавалер, имевший приятную наружность, Николай Борисович знал успех у дам. Если уверяли, что внебрачные дети французского короля Людовика XV могли бы составить население целого города, то, надо думать, король Архангельского не уступал ему в амурном марафоне.
До поры до времени молодая супруга увлекала его, но время шло, и князь пресытился семейной идиллией. Воздержание окончилось. Князь вернулся к прежним забавам.
Конечно, приключения со знатными дамами в Европе и дома все-таки требовали соблюдения определенных приличий. Свои же крепостные — иное дело. Хорошенькие рабыни безропотно угождали эротическим склонностям князя, и прекрасные декорации театра в Архангельском видели много такого, о чем потом долго шушукались в Москве. Говорили, что, наблюдая из зала за крепостными танцовщицами, Юсупов в какой-то момент делал знак, и они сбрасывали одежды, оставаясь абсолютно обнаженными.
Несмотря на разговоры о непристойных дивертисментах и оргиях в Архангельском, Юсупова продолжали воспринимать как милого оригинала, не сумевшего откреститься от замашек своих предков, восточных владык. Те же, разумеется, имели гаремы и прекрасных невольниц со всех концов земли. С явной симпатией описывает неверного мужа Татьяны Васильевны московская барыня Е.П.Янькова:
«Князь Николай Борисович Юсупов был один из самых известных вельмож, когда-либо живших в Москве, один из последних старожилов екатерининского двора и вельможа в полном смысле... Так как Юсупов был восточного происхождения, то и не мудрено, что он был великий женолюбец: у него в деревенском его доме была одна комната, где находилось, говорят, собрание трехсот портретов всех тех красавиц, благорасположением которых он пользовался».
То, что со стороны казалось легко объяснимым, для бедной жены сделалось источником непрекращающихся мук. Татьяна Васильевна перестала бывать в свете, ибо постоянно ловила на себе внимательные взгляды. Брошенной жене, конечно же, сочувствуют, но при всем том подозревают в ней какой-то тайный изъян, понудивший супруга искать иных удовольствий.
Княгиня Юсупова замкнулась. Она даже не захотела жить в роскошном дворце Архангельского и выстроила себе небольшой дом в парке. Ее жизнь сосредоточилась на детях от первого брака и сыне Борисе, рожденном от Николая Борисовича.
Правда, княгиня не отказывала себе в удовольствии общаться с теми немногими людьми, чьи таланты ценила чрезвычайно высоко. В этом узком кругу бывали Державин, Крылов, Жуковский, Пушкин, очарованный романтической атмосферой Архангельского.
Державин, глубоко уважая Юсупову и сочувствуя ее переживаниям, посвятил ей стихотворение «К матери, которая сама воспитывает детей своих». Слово «сама» особо подчеркнуто: в те времена чад в богатых семействах воспитывали гувернантки и гувернеры. Обычно родовитые отпрыски лишь прикладывались к родительской ручке с пожеланиями «доброго утра» и «доброй ночи». На том общение с батюшкой и матушкой заканчивалось.
Но дети подрастали, все меньше нуждались в матери, и Татьяна Васильевна пыталась восполнить душевное одиночество заботами о других людях.
Суммы, которые Татьяна Васильевна отдавала нуждающимся, были по тем временам громадные. М.И.Пыляев в книге «Замечательные чудаки и оригиналы», уделив несколько страниц княгине Юсуповой, писал, что ее пожертвования порой составляли «двадцать и более тысяч».
Имя Татьяны Васильевны связано с одним происшествием, которое наделало много шума в Петербурге. Оно послужило сюжетом для пьесы и стало известно даже во Франции.
...Отец девушки, которую звали Парашей, по злому навету был лишен имущества и сослан с семьей в Сибирь. Суровая жизнь поставила ссыльных на край гибели, но юная дочь несчастного не могла успокоиться: почему в мире торжествует злоба и несправедливость, почему так легко лишить человека честного имени?
И вот одна-одинешенька, без денег и теплой одежды, то идя пешком, то подсаживаясь на телегу к какому-нибудь доброхоту, Параша добирается в конце концов до Петербурга. Более того, она вознамерилась лично передать челобитную императору. В 1804 году долгожданная встреча, несмотря на все препятствия, состоялась. Дело было пересмотрено, и правда восторжествовала.
Разумеется, в коротком изложении все это звучит рождественской пасторалью. Недаром спектакль «Параша Сибирячка» пользовался ни с чем не сравнимой популярностью. Люди любят почти сказочные истории со счастливым концом. Но ведь все это произошло на самом деле! И не надо иметь богатое воображение, чтобы представить, каково досталось девушке. Так вот, самое деятельное участие в ее судьбе приняла Татьяна Васильевна: и приласкала, и обогрела, и деньгами ссудила. И этот случай был не единственным. Известно имя еще одного человека — без кола, без двора, — кому княгиня не дала умереть под забором. Звали его Борис Федоров. Обыкновенное имя, обыкновенный человек. И стал этот человек поэтом, драматургом, романистом, критиком, словом — литератором. Звезд с неба не хватал — это правда, но все-таки прожил совсем небесполезную жизнь во многом благодаря «скупой старухе Юсуповой». Да-да, именно так скорое на расправу людское мнение окрестило Татьяну Васильевну. Действительно, балов Юсупова не устраивала, в долг не давала, очень порицала мотов и беспечных хозяев-помещиков, у которых народ по деревням, особенно весною, соломою да подаяниями питался.
Кстати, Юсупова прекрасно понимала, что обилие барских закромов зависит от того, как живет крестьянин, хорошо ли ест, крепко ли его хозяйство. Заботясь о благополучии своих 20 тысяч крепостных, Юсупова оказалась куда дальновиднее многих помещиков, выжимающих из своих деревень все до капли.
Татьяна Васильевна на удивление дельно вела хозяйство и получала немалый доход. Женщины ее времени были весьма далеки от вопросов экономики, реализации сельскохозяйственной продукции, прибыльного вложения капитала. На их фоне княгиня Юсупова выглядела редкою птицей, и за ней прочно утвердилась слава «дамы-финансиста». Соседи и знакомые ездили к ней потолковать о делах и получить совет в самых запутанных вопросах.
Занимаясь хозяйством и благотворительностью, Юсупова не забывала тем не менее о своей давней страсти: мастера-камнерезы по ее указанию занимались нанесением на полудрагоценные камни эмблем, девизов, надписей. Трудно было лучшим образом удружить княгине, нежели презентовать ей мудрое и краткое изречение, которое тут же увековечивалось на каком-нибудь агате. У Юсуповой образовалось таким образом целое собрание разных камней. Она была довольна — камнерезы получали работу, а потомки -— память о ней.
Татьяна Васильевна, не чуждая тщеславия, весьма опасалась, что после смерти ее скоро позабудут. Такие мысли подвигнули ее к поступку, весьма позабавившему москвичей. Все вдруг заметили, что шустрые мамзели с Кузнецкого моста зачастили в дом княгини. Татьяна Васильевна стала появляться в обществе в модных туалетах из дорогих тканей. На балах ей делали комплименты и бились в догадках, чему бы приписать такое неожиданное щегольство. Княгиня простодушно раскрыла секрет: «Вот умру, так что мои люди будут донашивать? Пусть уж в новом пощеголяют — меня лишний раз вспомнят».
Если дворовым девушкам предназначалась одежка с барского плеча, то молодой невестке, жене сына, урожденной Нарышкиной, Татьяна Васильевна оставила бесподобную «Перегрину», шкатулки с алмазами и предания о своей невеселой женской доле. Впрочем, неверного мужа, которого пережила на десять лет, Юсупова вспоминала без сердечной досады. «Милосердный Бог посылает нам скорби для испытания нашей веры и терпения», — любила повторять она.
...Мужчины куда в меньшей степени охотники перебирать в памяти прошлое: старый князь Юсупов до последнего часа жил в свое удовольствие. Правда, его донимала любовница-француженка, служительница Мельпомены и верная подданная Бахуса. После посещения княжеских погребов мамзель била севрский фарфор, ругалась и швыряла в своего патрона туфлей. Тот все терпел из уважения к ее восемнадцати годам.
Николай Борисович так никогда и не утратил интереса к жизни. За пять месяцев до смерти его видели на вечере у Александра Сергеевича Пушкина, недавно женившегося.
Что ни говори, Юсуповы были схожи в своем жизнелюбии: Татьяна Васильевна умудрилась не превратиться в сварливую старуху и нудную моралистку. Когда она умерла, все удивились: да неужто ей было полных семьдесят два года? Еще вчера княгиня, сохранив отблески давнего очарования, покоряла живостью ума, сердца и любезностью в обхождении.
* * *
Знаток петербургского света граф В.А.Соллогуб вспоминал, что царствование Николая I, начавшееся так мрачно — восстание декабристов, казнь, ссылки, ужас в обеих столицах, — в конце концов несколько смягчилось. Жизнь обитателей уютных особняков вошла в свои обычные берега. «Празднества сменялись празднествами, — пишет он, — и отличались, как водится в этом случае, необыкновенным великолепием. В те времена имена светских красавиц не были еще достоянием газетчиков и упоминать о них в газетах считалось бы верхом неприличия, но в устах всех были слышны имена графини Завадовской, Фикельмон, урожденной графини Тизенгаузен, дочери в то время известной в петербургском свете Елизаветы Михайловны Хитрово, одной из пяти дочерей фельдмаршала Кутузова, фрейлины княжны Урусовой и девицы Нарышкиной, впоследствии княгини Юсуповой. Все четыре были красавицы писаные...»
Брак с сыном екатерининского вельможи добавил блеска представительнице знатного рода Нарышкиных: Зинаида Ивановна стала наследницей несметных юсуповских сокровищ. По отзывам А.В.Мещерского, молодая княгиня Юсупова «по своей красоте, богатству и положению в обществе считалась звездой первой величины». Таким образом, драгоценный камень получил достойную оправу.
Зинаида Ивановна Юсупова
...Ничто так не дает женщине ощутить свое всевластие, как зеркало, отражающее прекрасное лицо, сундуки, полные сокровищ, и титул, заставляющий склоняться в поклоне. Как часто, однако, обладание слишком многим становится благодатной почвой для расцвета не лучших сторон характера. Счастливо одаренная судьбою, Зинаида Ивановна этого убереглась. Она была приветлива, проста в обращении и прямодушна, что так выгодно отличало ее от светских дам. Этой чертой Зинаида Ивановна покорила Александра Ивановича Тургенева: «Мила своей откровенностью...» Павел Андреевич Вяземский описывал жене бал у Голицыной, «украшенный Юсуповой». На этом балу, кстати, был и Александр Сергеевич Пушкин. Знакомство с Зинаидой Ивановной и ее мужем стало продолжением давних и теплых отношений со стариками Юсуповыми: «архангельским» князем и его женой.
Красота, ум, желание и умение заниматься делами полезными, созидать — все это соединилось в Зинаиде Ивановне. Она была истинной Юсуповой — если не по рождению, то по пристрастию к искусству и людям, его творящим. Юсуповы умели ценить не только матовое мерцанье «Перегрины», но и клочок бумаги, исписанный рукою Бомарше.
Еще вельможный хозяин Архангельского начал собирать автографы, понимая, как важно уберечь в этих маленьких приметах человеческого скоротечного бытия память о талантах, которых, как и чистой воды бриллиантов, всегда мало.
Письма, книги с посвящениями, альбомы с рисунками и стихами. Даже обычные записки — все священно, к чему прикоснулась рука избранных Богом. Зинаида Ивановна с энтузиазмом продолжала пополнять семейную коллекцию. Теперь кроме полотен западных художников здесь все чаще появляются картины русских мастеров. Альбомы Юсуповой заполняются современниками, творившими русскую культуру. Это круг пушкинских литературных друзей и знакомых: П.А.Вяземский, И.А.Крылов, И.П.Мятлев, И.И.Козлов, В.А.Соллогуб.
Княгиня очень хотела иметь автограф Пушкина. И вот она получает конверт от Василия Андреевича Жуковского:
«Имею честь послать вам, княгиня, отрывок, писанный рукою Пушкина: это своего рода биография его друга Дельвига... Прилагаемый отрывок — моя собственность: я нашел его в своих бумагах и с удовольствием уступаю его вам. Теперь я уверен, что останусь в вашей памяти, ибо буду закреплен в ней именем Пушкина.
Жуковский».
...Подарок являлся бесценным, тем более что поэта уже не было в живых. Пять листков, исписанных летящим почерком, возвращали княгиню к недавнему прошлому. Год, другой назад... Январь тридцать седьмого. Черный январь. Обведенное траурной рамкой: «Солнце русской поэзии закатилось! Россия потеряла Пушкина...»
Эти напечатанные в «Современнике» строки вызвали в Петербурге разные чувства. Граф Уваров: «Солнце поэзии»! Помилуйте, за что такая честь? «Пушкин скончался... в середине своего великого поприща». Какое такое это поприще! Разве Пушкин был полководец, военачальник, министр, государственный муж?! Писать стишки не значит еще... проходить великое поприще».
Да. Все так и было: общество разделилось на партию Пушкина и партию Дантеса. Для кого-то убийца — «бедный Жорж». Были и такие, которые, принадлежа к друзьям поэта, пребывали в растерянности, не подавая своего голоса в защиту его имени.
Тот самый Федоров, которому помогала старая княгиня Юсупова, свидетельствовал: «Зинаида Ивановна с жаром вступилась за славу Пушкина в петербургских салонах, не давая никому усомниться в том, чью сторону она принимает». И в этом вся княгиня: самостоятельная, пылкая, всегда верная себе, своим антипатиям и своим привязанностям!
Зинаида Ивановна, как и свекровь, поддерживала отношения с ее подопечным Федоровым. Может быть, оно и не стоило упоминаний, но факт примечательный: среди светских знакомых, среди блистательного окружения — незнатный, малоизвестный, бедный поэт, человек явно не ее круга. С ним, литературным Башмачкиным, утонченная аристократка сохраняет дружеские отношения на долгие десятилетия! Страницы ее альбома так же открыты для скромного Федорова, как и для великих современников.
...В 1832 году художник Григорий Чернецов получил заказ от Николая I на создание огромной картины, изображающей парад на Царицыном лугу.
Пять лет отдал Чернецов этой работе. Он задался целью показать всех чем-нибудь примечательных современников-петербуржцев. Здесь люди разные, но не случайные. О каждом из них говорят в обществе: о Петре Телушкине, например, который в 1830 году без лесов, с помощью одной лишь веревки починил крест на шпиле Петропавловской колокольни.
В середине полотна Александр Сергеевич Пушкин вместе с Жуковским, Гнедичем и Крыловым, Алексей Николаевич Оленин, президент Императорской Академии художеств. Да разве о каждом из 223-х расскажешь? И надобности такой нет — в данном случае нас интересуют только прекрасные дамы, которых художник «пригласил на полотно».
Не забудем, что картину заказал сам Николай I. Это обязывало Чернецова быть особенно тактичным. Известно, что венценосец — большой поклонник женской красоты. Вот почему на картине только те, про кого говорили или писали: «знаменитая красавица», «славилась своей красотой», «одна из первых красавиц своего времени».
...Госпожа Кох стала героиней громкого происшествия в Петербурге. Ее, ученицу балетных классов театрального училища, похитил офицер Васильев для своего друга поручика князя Вяземского.
Дерзкий похититель был сурово наказан — его перевели на Кавказ под пули горцев, где он вскоре и погиб. Влюбленный князь, отсидев свое на гауптвахте, вышел на волю влюбляться дальше в воздушных жриц Терпсихоры. Тем более что девица Кох упорхнула в Копенгаген, страшась гнева Николая I: все знали, что театральное училище с его воспитанницами — вотчина мужской половины императорской семьи.
...Вот хорошенькая балерина Екатерина Телешова. Среди ее многочисленных поклонников знаменитый генерал-герой Милорадович, который на потеху черноглазой прелестнице, как говорили, «кричал петухом». Александр Сергеевич Грибоедов писал в письме: «Телешова в три-четыре вечера меня с ума свела». Из-за нее случилась кровавая дуэль.
...Здесь же на картине актриса Анна Степанова. Ее прелестное лицо осталось не только у Чернецова, но и на изделиях императорских фарфоровых заводов. Ходили слухи, что она была любовницей Николая I. Умерла от чахотки совсем молодой, в двадцать два года.
Среди представительниц «большого света», разумеется, женщины тоже знаменитые, жизнь которых давала обильную пищу для разговоров. Взять хотя бы Татьяну Борисовну Потемкину. Красавица, каких поискать, она на балы не ездила и вообще сторонилась светских развлечений. Все свое время и огромные средства отдала благотворительности. В Петербурге не было богоугодного заведения, где не знали бы эту прелестную женщину с огромными грустными глазами. Император, как писали, «дал ей позволение обращаться непосредственно к нему всякий раз, когда это потребуется». Она и обращалась. Порой это давало совершенно неожиданные результаты. Однажды Потемкина выхлопотала прощение шестидесяти крестьянам, сосланным в Сибирь за бунт. Разумеется, неожиданное возвращение мужей к женам после долгого и, казалось, безвозвратного отсутствия породило много комичных и драматичных эпизодов.
У другой дамы с картины — Любови Васильевны Суворовой — была совсем иная репутация, нежели у Потемкиной. Жена внука знаменитого полководца была на редкость хороша собой и столь же легкомысленна. Пушкин упоминает о ней в своем дневнике 6 марта 1834 года: «В городе много говорят о связи молодой княгини Суворовой с графом Витгенштейном... Суворова очень глупа и очень смелая кокетка, если не хуже...»
Григорий Чернецов предоставил нам редкую возможность увидеть Зинаиду Ивановну в толпе своих соотечественников. Да и как художник мог обойти ее вниманием? Юсупова слишком заметна на фоне петербургской жизни тех лет. Современники упоминают в своих мемуарах ее дом, где давались едва ли не самые роскошные балы в городе. Она в самом расцвете — двадцать с небольшим лет! — своей тонкой, классической красоты. Разумеется, у нее масса поклонников, и среди них тот, имя которого светские сплетники стараются не упоминать, а лишь подымают глаза к небу. Государь!..
Не близость ли имен венценосца и Юсуповой и определила ее место на картине Чернецова?
Престарелые красавицы обычно сжигали свою любовную переписку. Зинаида Ивановна с обычной для нее смелостью этим пренебрегла.
Царь предлагал княгине, между прочим, провести лето рядом с ним. Для этого павильон «Эрмитаж», который скрывался в тени лип Царскосельского парка, отдавался в полное ее распоряжение. Вероятно, Зинаиде Ивановне этого никак не хотелось. Княгиня отказывается от лестного предложения. Ее аргументы граничат с дерзостью: у нее достаточно имений, чтобы самой выбрать, где поселиться.
...Безусловно, Зинаида Ивановна была женщиной сильных страстей. Она в полной мере обладала способностью совершать из ряда вон выходящие поступки. Семейные предания сохранили историю о том, как великолепная красавица влюбилась в государственного преступника и, когда тот был приговорен к заключению в Свеаборгскую крепость, поехала за ним. Она купила дом на холме как раз напротив тюрьмы и могла каждый день видеть окно темницы своего возлюбленного.
В 1925 году правнук Зинаиды Ивановны Феликс Юсупов, живший в эмиграции в Париже, в одной из русских газет прочитал о том, что большевики, обыскивая их дом в Петрограде, «нашли в спальне прабабки потайную дверь, скрывавшую гроб с телом мужчины». «Я долго думал о тайне, окружавшей эту находку, — пишет Юсупов. — Мог ли это быть скелет того молодого революционера, которого она любила и прятала у себя до самой его смерти, после того, как облегчила его побег? Я вспоминал, что за много лет до того, когда я в этой самой спальне разбирал бумаги прабабки, я испытывал такое странное недомогание, что позвал лакея, чтобы не находиться там одному».
Как говорил князь Вяземский, если это и неправда, то хорошо придумано...
* * *
...Сменялись поколения и монархи, а среди российской аристократии семья Юсуповых продолжала сохранять наиболее видное место. Фантастическое богатство, помимо того, что было накоплено столетиями, к середине XIX века умножалось ежегодной прибылью в десять миллионов рублей.
Судьба распорядилась так, что в то время единственной наследницей рода — знатнейшего и богатейшего — была Зинаида Николаевна Юсупова. Она родилась в 1861 году. Кроме гувернантки и учителей, воспитанием девочки серьезно занималась и ее мать Татьяна Александровна. Красивая, добрая, остроумная женщина, она отличалась, увы, плохим здоровьем. И, словно предвидя, что век ее будет недолгим, не баловала дочь и с малых лет приучала Зиночку к самостоятельности.
Феликс Юсупов вспоминал забавный случай, очевидно рассказанный ему матерью. Когда той было лет семь, мать поручила ей встретить и занять одного посланника. Важный гость явился в назначенный срок и, поджидая старшую Юсупову, не обращал внимания на младшую. Зиночка же старалась изо всех сил, предлагая то чай, то сигары, то бисквиты. Но все ее попытки угостить и развлечь посланника натыкались на досадливое «нет». Не зная, чем бы еще удружить гостю, девочка спросила: «Может быть, вы хотите писать?»
Когда ее мать появилась наконец в комнате, она увидела обескураженное личико дочери и господина, сотрясавшегося от хохота.
...Действительно, Татьяна Александровна умерла, так и не увидев дочь взрослой женщиной. Из худенькой малышки с серьезным личиком и аккуратно подстриженной головкой Зиночка превратилась в очаровательную девушку. Руки юной княжны Юсуповой искали молодые представители знатнейших, в том числе и монархических, семейств Европы. Разумеется, первая невеста России не знала недостатка в женихах и у себя дома.
Князь Юсупов, обожавший дочь, все более склонялся к тому, чтобы его зятем стал наследный болгарский принц Баттенберг. Но та упорно держалась мысли выбрать мужа по собственному усмотрению. Это вообще отличало Зинаиду Николаевну: обычно кроткая, уступчивая, в поворотные моменты жизни она, не слушаясь никого, поступала так, как подсказывали ей сердце и разум.
Не желая огорчать отца, княжна Юсупова согласилась-таки лично познакомиться с Баттенбергом. Того сопровождал молодой офицер граф Феликс Сумароков-Эльстон. В обязанности последнего входило представить принца будущей невесте и откланяться. Но в конце концов откланяться пришлось Баттенбергу, потому что Зинаида Николаевна с первого взгляда влюбилась в статного красавца Сумарокова-Эльстона.
Князь Николай Борисович перечить не стал, хотя в мечтах видел дочь на престоле, а не женой «простого офицера связи».
Граф же Феликс Феликсович Сумароков-Эльстон, женившись на Зинаиде Николаевне, единственной представительнице рода Юсуповых, получил право для себя и жены после смерти тестя, с декабря 1891 года, называться князьями Юсуповыми графами Сумароковыми-Эльстонами. Княжеский титул и фамилия Юсуповых передавались только старшему в роде. С 1914 года по воле роковых обстоятельств, обрушившихся на семью, они перешли к единственному оставшемуся к тому времени в живых сыну супругов — Феликсу Феликсовичу.
...Феликс-младший появился на свет в 1887 году. Это был четвертый ребенок супругов. Двое сыновей умерли. Старшего, родившегося в 1883 году, назвали в честь деда, Николаем. Рождение одного из детей едва не стоило Зинаиде Николаевне жизни. Ее спасение приписывали Иоанну Кронштадтскому, который горячо молился у постели умирающей...
Жизнь Юсуповых определялась их высоким положением в обществе. Ни одно дворцовое или государственное торжество не обходилось без них. Между тем стремление молодой княгини ограничить себя насколько возможно узкими семейными рамками было очевидно. Кроме собственного дома, ей нравилось быть там, где жило и процветало искусство: в театрах, концертных залах, на выставках, на литературных вечерах. Здесь она чувствовала себя превосходно. Ее сын свидетельствовал, что у Зинаиды Николаевны были артистические способности. Она несомненно обладала комическим даром. Не случайно Станиславский, увидя княгиню в благотворительном спектакле, убеждал ее идти на сцену. Зинаида Николаевна великолепно танцевала — это осталось в памяти ее современников. А судя по ее письмам, владела легким и выразительным слогом. Удивительно, как на редкость щедра была природа к этой женщине!
...В 1897 году супруги Юсуповы отправились на торжества в Лондон, посвященные юбилею королевы Виктории. Великий князь Сергей, адъютантом которого был Юсупов, посоветовал Зинаиде Николаевне взять свои знаменитые украшения — драгоценности тогда были в большой моде при английском дворе.
Зинаида Николаевна уложила наиболее достойные экземпляры юсуповской ювелирной коллекции в саквояж из красной кожи, и тот благополучно отбыл на берега Темзы.
Одеваясь к торжеству в Виндзорском замке, она спросила драгоценности у горничной. Увы, красный саквояж как сквозь землю провалился. В этот вечер на роскошно одетой русской княгине не было ни единого украшения.
Недоразумение рассеялось на следующий день: саквояж с драгоценным содержимым случайно оказался в багаже у кого-то из гостей.
Тем не менее Зинаида Николаевна действительно не любила дорогих украшений. Не в ее правилах было поражать теми сокровищами, которые кроме нее имели, пожалуй, только царствующие особы.
Скромная элегантность, ничего лишнего — этому она следовала неукоснительно. «Чем больше Небо вам дало, — говорила она своим детям, — тем больше вы обязаны перед другими. Будьте скромны и, если имеете в чем-то превосходство, старайтесь не дать этого почувствовать тем, кто менее одарен».
Однако нелюбовь к внешним эффектам, возможно, диктовалась Зинаиде Николаевне ее тонким вкусом. Она отлично понимала, что ей идет. А судя по фотографиям и портретам, у нее был тип красоты, распространенный именно в России: не броский, не поражающий с первого взгляда, но — вот точное слово — пленительный! Такая красота может забрать в плен властно и надолго. Она не является плодом обычных женских ухищрений. Ее источник — внутренний свет. Именно такой описывает Пушкин свою любимую героиню Татьяну Ларину:
И далее:
...Однако, когда того требовал престиж Отечества, Юсупова умела не ударить в грязь лицом, и плоды фамильной страсти к «камушкам» представали во всей своей красе глазам восхищенных иностранцев. Однажды в честь приезда родственницы испанского короля князь с княгиней дали прием в своем московском особняке в Харитоньевском переулке. Пожалуй, самым ярким впечатлением именитой гостьи стала хозяйка дома.
«Из всех праздников, дававшихся в мою честь, меня особо поразил данный княгиней Юсуповой. Княгиня была очень красивой женщиной, она обладала такой замечательной красотой, которая остается символом эпохи; она жила в неслыханной роскоши, в окружении несравненной пышности, среди произведений искусства в чистейшем византийском стиле, в большом дворце, окна которого выходили в сумрачный город, полный колоколен. Пышная и кричащая роскошь русской жизни достигала здесь своей кульминации и переходила в самую чистую французскую элегантность. На приеме хозяйка дома была в придворном туалете, расшитом бриллиантами и чистейшим восточным жемчугом. Высокая, восхитительной пластической красоты, она носила кокошник, украшенный гигантскими жемчужинами и бриллиантами, драгоценностями, которые нашли бы место в царском венце и превращали его в целое состояние из драгоценных камней. Ослепительное сочетание фантастических драгоценностей Востока и Запада дополняло ансамбль. Жемчужное колье, массивные золотые браслеты с византийскими мотивами, подвески с жемчугом и бирюзой, кольца, сверкавшие всеми цветами, делали княгиню Юсупову похожей на императрицу...»
* * *
В 1898 году Валентин Александрович Серов писал в Зимнем дворце портрет Николая II. Накануне последнего сеанса безукоризненно вежливый монарх попросил у художника разрешение показать серовскую работу жене. Ну что тут было делать! И вот к назначенному часу появилась императрица. Она предложила мужу принять ту позу, в которой он был изображен на холсте, и стала внимательно сравнивать натуру с портретом. Серов рассказывал: «Было очевидно, что она ищет в нем промахов, и вскоре ей показалось, что нашла их. Взяла со стола кисть и стала ею указывать на какие-то погрешности: «Здесь не совсем верно, тут правее, там выше». Я долго крепился, но наконец не выдержал, подал ей палитру и сказал: «Пожалуйста, ваше величество, вы, видно, лучше меня умеете». Надо было видеть, что с ней сделалось. Вспыхнула, топнула ногой и быстро зашагала через открытую дверь павильона по дорожке ко дворцу. Царь бегом за ней, вижу, в чем-то ее уговаривает, она машет руками, что-то кричит и уходит в сильном возбуждении. Царь прибежал назад и начал извиняться за бестактность жены: «Знаете, она сама ведь художница, ученица Каульбаха, и в рисовании разбирается, уж вы извините».
Негодование на «художницу» скоро улеглось, но настроение у Серова оставалось мрачным. Чем обернется этот скандал? Эх, были бы деньги, ни за что бы он не связывался ни с Романовыми, ни с им подобными. Чем вельможнее был заказчик, тем меньше у него было шансов понравиться Серову. Он не любил, не уважал этих властителей жизни, относился к ним с едва скрываемой иронией, часто придирался к ним более, чем они того заслуживали.
Придя на сеанс к Зинаиде Николаевне, Серов рассказал о стычке с царицей.
— Просто не понимаю, как это вышло и что теперь будет.
— Знаю, знаю, дорогой Валентин Александрович. Царь завтракал у меня и был очень озабочен. Знаете чем? Опасается, что вы больше не захотите писать его.
— И не буду!
Раздражение снова захлестнуло Серова. Он вскочил и, пожалуй, наговорил бы сейчас и Юсуповой бог знает чего, стоило ей начать переубеждать его.
Но она рассмеялась. Ее смех — точно серебряные колокольчики зазвенели — обезоружил Серова. Ему нравилась эта женщина. Он прощал ей ее громкое имя, богатство, завтраки в обществе царя в переполненном сокровищами дворце, где она жила.
В.Серов. Портрет Зинаиды Николаевны Юсуповой
Исследователь творчества Серова И.Грабарь, зная ершистость художника, подчеркивал, что, «отрицательно относясь к богатым и знатным, которых не выносил за чванство и самовлюбленность, Серов делал исключение для кн. Юсуповой». Феликс Юсупов вспоминал, как Серов сказал ему, что если бы все богатые люди были похожи на его мать, то революций никогда не было бы.
В пользу искренней симпатии к Юсуповой говорит и письмо Валентина Александровича жене: «...славная княгиня, ее все хвалят очень, да и правда в ней есть что-то тонкое, хорошее». Приятным открытием было для Серова и то, что Зинаида Николаевна несомненно наделена художественным вкусом: «Она вообще понимающая». Их отношения избежали тех недоразумений, которых у Серова в его общении с богатыми заказчиками было предостаточно.
Когда, к примеру, Юсупова попросила Серова написать портрет ее отца Николая Борисовича по фотографии, то услышала прямой ответ: «Это очень тяжелая и неприятная работа». «Она соглашается и с этим», — замечает Серов. Остался без неприятных последствий и отказ художника писать портрет одного из сыновей в голубой венгерке, как ей того хотелось. Серов заменил эффектный мундир на обьжновенную штатскую куртку темно-серого цвета, и это не вызвало у Зинаиды Николаевны ни слова неудовольствия.
Напротив, время, что Серов провел в Архангельском, рисуя все семейство, судя по письму, было на редкость спокойным и безмятежным. Ничто всерьез не раздражало художника. В строчках, адресованных жене, Серов неизменно подчеркивает деликатность хозяев. Он удовлетворен полной творческой свободой, предоставленной ему. И, поругивая молодых князей за избалованность, слегка иронизируя над Юсуповым-старшим, Валентин Александрович по-прежнему с неизменным теплом отзывается о Зинаиде Николаевне.
Серов не раз писал Юсупову. Портретом, сделанным пастелью в то «архангельское» лето, Валентин Александрович был доволен: «Смех княгини немножко вышел». Он предвидел удачу: «Мне кажется, я знаю, как ее нужно сделать». На чем основывалась такая уверенность? «Как взять человека — это главное», — утверждал Серов. А этого человека — княгиню — он чувствовал, знал и в этом знании находил то, что действовало на него вдохновляюще. Прелесть внешняя продолжалась прелестью душевной — Серову не часто приходилось встречать подобное единство. Идея написать Юсупову именно пастелью пришла к художнику неслучайно. Этот материал — нежный, с неуловимыми переходами, игрой полутонов, как нельзя лучше мог передать неброское обаяние княгини.
Тот портрет Зинаиде Николаевне очень нравился. Он постоянно висел в ее любимом крымском имении Кореиз.
«То было одно из самых вдохновенных и совершенных созданий Серова, занимавшее одно из первых мест в его художественном наследии, — отмечал И.Грабарь. — Я говорю — было, занимавших, ибо его уже нет: портрет погубили фашисты, когда занимали Ялту, куда он был направлен из Симферополя. Но он погиб бы, если бы оставался и там, так как Симферопольская галерея до последнего произведения уничтожена гитлеровцами».
К счастью, от превратностей российской истории уберегся другой серовский портрет, маслом, который висит нынче в Русском музее. Именно благодаря ему вот уже которое поколение россиян смотрит на княгиню Юсупову как на свою старую знакомую.
Этот портрет художник начал в 1900 году, когда Зинаиде Николаевне было тридцать девять лет. Серов обычно устанавливал себе сеансную норму — три месяца. Однако работа над этим портретом продолжалась. Усилий и терпения оба проявили немало. Княгиня позировала Серову в течение восьмидесяти сеансов. Художник не довольствовался внешним сходством и не считал работу оконченной до тех пор, пока с полотна не зазвучал пленявший его серебристый смех и не вспыхнули алмазными искрами необыкновенные глаза княгини.
В 1902 году портрет был показан на выставке в Москве и Петербурге. Не всем он понравился, но отзывы, кроме всего прочего, свидетельствовали о той высокой нравственной репутации, которая утвердилась за Зинаидой Николаевной.
«...В портрете у кн. Юсуповой вовсе не передана та безыскусственная обаятельность, которая так характерна для нее», — писали «Московские ведомости».
«Забудьте на минуту каталог и остановитесь перед портретом дамы в платье маркизы с напудренными волосами, слегка откинувшейся на диване, — призывает один из столичных журналов. — Кто она? Конечно, ей чужды подмостки театра, несмотря на некоторую деланность позы; у нее нет тщеславия, с которым выступают перед зрителями люди бриллиантов и роскошных туалетов, создаваемых портнихами, хотя отсутствие простоты в костюме и излишество блестящих аксессуаров и наводит на размышления, но спокойная уверенность в повороте головы, сильные очертания лица, чудные, проницательные, точно светящиеся глаза, мастерски художником написанные, подскажут, что это аристократка чистой крови, почти бесстрастная и полная отзывчивости, поразительно эффектная при отсутствии внешних эффектов и примиряющая серьезное внутреннее содержание с условной поверхностью».
Можно соглашаться или нет с этими отзывами, но вот что нельзя не отметить. Серов, строгий Серов, так не любящий излишеств, с видимой охотой, азартно пишет свою природно скромную модель в эффектном, почти карнавальном костюме, играя изысканными цветосочетаниями, любуясь блеском драгоценностей, атласа, позолоты. Он словно спешит увековечить полдень женской красоты, это быстро проходящее, изменчивое — Серову ли о том не знать! — ощущение радости бытия и бесконечности жизни.
...Женщина счастлива, когда любит и любима. Модель Серова любит и любима. Муж, избранный ею, и два бесконечно обожаемых сына. В этих трех жизнях смысл ее существования. И женщина в роскошном наряде маркизы хочет лишь одного — чтобы так продолжалось вечно...
Через восемь лет все рухнет. Такой, какой она была когда-то, Зинаида Николаевна останется лишь на серовском портрете. Притихнут серебристые колокольчики ее голоса. Уже не будут сиять бриллиантовыми искрами чудесные глаза. Мать, потерявшая сына, не отойдет от этого горя никогда...
* * *
Молодые наследники доставляли родителям немало хлопот. Детские проказы сменялись отроческими, далеко не всегда безобидными. У Николая и Феликса было всего четыре года разницы в возрасте, что делало их подходящей, весьма сплоченной парой для проведения в жизнь таких замыслов, итогом которых становился визит полицейских чинов во дворец на Мойке.
Феликс Феликсович-старший время от времени устраивал сыновьям трепку и укорял жену в нехватке твердости. В какой-то мере это было справедливо: Зинаида Николаевна порой бывала слишком снисходительна.
Сыновья обожали мать и были с ней гораздо откровеннее и ближе, чем с отцом. Феликс Феликсович вспоминал, что они с братом не любили гостей, потому что те мешали общению с матерью. Среди шалостей, невыученных уроков, схваток с учителями и гувернерами, среди суеты светской жизни, которую вели родители, выпадали часы, которыми оба брата очень дорожили: это было время, когда братья и мать были предоставлены друг другу. Николай и Феликс спускались со своего третьего этажа в комнаты матери.
Это были самые нарядные и теплые комнаты, в полной мере отражавшие вкусы хозяйки. Зинаида Николаевна обожала цветы. Они заполняли все пространство, внося аромат вечного лета. В дни, когда княгиня принимала, были открыты двери в ее спальню, обтянутую голубым шелком и с мебелью из розового дерева. Эта комната походила на музей: в длинных витринах хранились фамильные сокровища. Здесь лежали бриллиантовые серьги, принадлежавшие некогда французской королеве, алмазная и жемчужная диадемы итальянской королевы Каролины Мюрат, сестры Наполеона, шедевры ювелирного искусства, которыми некогда украшали себя навсегда уснувшие красавицы. В голубых стенах жил дух прошлых веков. Как знать, может быть, тени тех прекрасных дам, что так и не нашли в себе сил расстаться с милыми сердцу безделушками, неслышно скользили по паркету этой комнаты. Голубая спальня будила воображение. Феликс Юсупов был уверен, что она хранит какую-то тайну. Здесь часто слышали голос женщины, звавшей каждого по имени. Горничные прибегали, думая, что их зовет хозяйка, но комната была пуста. «Мы с братом, — вспоминал младший Юсупов, — много раз слышали эти таинственные призывы».
Впрочем, в юсуповском дворце любой уголок мог оказаться пристанищем таинственных теней. Малая гостиная княгини Юсуповой была меблирована вещами, некогда принадлежавшими Марии-Антуанетте. Живопись знаменитых французских мастеров Буше, Фрагонара, Ватто, Робера, Греза освещалась люстрой из горного хрусталя, когда-то висевшей в будуаре маркизы Помпадур. Столики и витрины были заполнены безделушками из редких камней, оправленных в золото.
Всю свою полную превратностей жизнь младший сын Зинаиды Николаевны Феликс вспоминал волшебные мгновенья вечеров, проведенных с матерью, когда накрывали круглый стол, освещенный хрустальными канделябрами, и отблески огней плясали на севрском фарфоре и серебре. Но главное, была близость этой изящной милой женщины, которую двум сорванцам повезло называть своей матерью. «Мы испытывали тогда минуты полного счастья, — вспоминал Феликс Феликсович. — Нам было невозможно в тот миг предвидеть или просто представить себе несчастья, ожидавшие нас в будущем».
...Младший считал, что мать больше любит Николая. По своим задаткам он и впрямь был похож на Зинаиду Николаевну. Он очень увлекался театром, из друзей и знакомых собрал труппу и, ломая сопротивление отца, устраивал спектакли во дворце на Мойке. У Николая был прекрасный баритон, и он пел, аккомпанируя себе на гитаре, пробовал себя в литературе и печатался под псевдонимом Роков.
Внешностью Николай походил на отца, высокого, статного, до старости красивого брюнета. Он учился в Петербургском университете и получил диплом юриста. Личная жизнь его ничем не отличалась от той, что вели богатые щеголи. Одно увлечение сменяло другое. Во время поездки в Париж он, познакомившись с роскошной куртизанкой Манон Лотти, совершенно потерял голову. Только требование родителей вернуться в Россию заставило Николая прервать разорительную связь.
Впрочем, это оказалось дорогой не только к родному порогу, но и навстречу новой страсти, ставшей для него роковой. Николай влюбился в молодую красивую особу, графиню Марию Гейден, которую он называл Мариной, но она была уже помолвлена. Любовь была взаимной. Девушка предложила ему бежать с ней, однако вмешались родители невесты, и свадьба все же состоялась.
Юсуповы вздохнули свободно — сын вроде бы успокоился. Неожиданно Николай объявил, что едет в Париж, где проходили гастроли русской оперы с Шаляпиным. Истинная цель поездки стала сразу родителям ясна — Марина, ставшая графиней Мантейфель, в то время находилась там. Никакие уговоры не помогли — Николай уехал.
Зинаида Николаевна поручила Феликсу следовать за братом и держать их с мужем в курсе дел. Ничего утешительного сообщить родителям Феликс не мог: Николай встретился с Мариной, ее муж, вероятно, знает об их отношениях...
Чем может кончиться эта история? Зинаида Николаевна холодела от одной мысли, что угроза дуэли надвигается вместе с днем двадцатишестилетия сына. Был особый, трагический смысл в этом сближении.
Семейное предание гласило, что над родом Юсуповых тяготеет кара за то, что их предки изменили магометанству и приняли православие. Суть этого проклятья заключалась в том, что все — кроме одного — наследники, родившиеся в семье, не проживут больше двадцати шести лет.
...Накануне поединка вечером Николай пришел к матери и успокоил ее: все устроилось. Готовая верить малейшей надежде, Зинаида Николаевна ложилась спать: для нее это была первая спокойная ночь после тех бесконечных, что она провела в тяжелых предчувствиях.
В эту ночь сын писал прощальное письмо своей возлюбленной. Он не сомневался, что будет убит.
«Дорогая моя Марина! Если когда-нибудь это письмо попадет к тебе в руки, меня не будет уже в живых... Я тебя любил, моя маленькая Марина, за то, что ты не похожа на других, что ты не захотела думать и поступать, как это делали другие, и смело шла вперед той дорогой, которую ты находила правильной. Таких людей в обществе не любят, их забрасывают грязью, в них кидают камнями, и тебе, слабой маленькой женщине, одной не совладать с ним. Твоя жизнь испорчена так же, как и моя. Мы встретились с тобой на наше уже несчастье и погубили друг друга. Ты никогда не будешь счастлива, т.к. вряд ли найдется другой человек, который так поймет тебя, как сделал я. Я тебя понял тем легче, что у нас масса сходных с тобою сторон. Как мы могли бы быть с тобой счастливы...
Отчего ты так далеко? Ты не услышишь меня, когда последний раз произнесу твое имя. У меня даже нет твоей фотографии, чтоб поцеловать ее. Единственную вещь, которую я от тебя имею, — это маленькая прядь твоих волос, которую я храню, как святыню.
Вот и все. Я не боюсь смерти, но мне тяжело умереть далеко от тебя, не увидав тебя в последний раз.
Прощай навсегда, я люблю тебя».
...Дуэль состоялась в семь часов утра на Крестовском острове. Николай и муж Марины, граф Мантейфель, разошлись на тридцать шагов. По сигналу Юсупов выстрелил в воздух. Его противник промахнулся и потребовал повторного выстрела, теперь уже с дистанции пятнадцати шагов. Юсупов снова выстрелил в воздух. Мантейфель прицелился и убил его наповал. До двадцатишестилетия Николаю не хватило шести месяцев жизни.
Вот как описывает Феликс Юсупов 22 июня 1908 года во дворце на Мойке:
«Утром мой лакей Иван вбежал ко мне: «Идите скорее, ваше сиятельство, случилось ужасное несчастье!»
Охваченный страшным предчувствием, я выпрыгнул из кровати и побежал к матери. На лестнице толпились слуги с искаженными лицами, но никто не отвечал на мои вопросы. Раздирающие крики раздавались из комнаты отца.
Я вошел и увидел его, очень бледного, перед носилками, где было распростерто тело Николая. Мать, стоявшая перед ним на коленях, казалась лишившейся рассудка.
Мы с большим трудом оторвали ее от тела сына и уложили в постель. Немного успокоившись, она позвала меня, но, увидев, приняла за брата. Это была невыносимая сцена, заставившая меня похолодеть от горя и ужаса. Затем мать впала в прострацию. Когда она пришла в себя, то не отпускала меня ни на секунду».
...Было что-то чудовищное в буйном июньском цветении в Архангельском и черной процессии, что двигалась к мраморной усыпальнице. Ее отстроили совсем недавно, но и в страшном сне не могло присниться отцу с матерью, что первым под мраморный свод ляжет их сын.
* * *
Прошло лето. Осень. В тот год снег выпал рано, в ноябре. Пора было перебираться в город, а Зинаида Николаевна все не находила сил покинуть Архангельское. Феликсу она пишет: «Могила хорошо устроена, и впечатление такое же спокойное, светлое, утешительное!..» Княгиня зовет сына к себе. И понятно почему — с гибелью Николая в ней поселился суеверный страх. Ей необходимо постоянное общение с сыном, и она пишет ему часто, делясь мельчайшими подробностями своей подраненной жизни... Всякий раз рука, привыкшая выводить: «Милые мои дети!», вздрагивает на строке «Дорогой мой мальчик». Отныне и навсегда Феликс останется самым близким человеком для княгини. Сын ответит ей тем же. Их духовная связь, общность вкусов сквозит и в большом, и в малом. Зинаида Николаевна, например, просит сына, находящегося в Париже, выбирать для нее шляпки, туфли. Обсуждает, разумеется, и куда более важные проблемы, иногда, опасаясь перлюстрации, прибегает к иносказаниям, намекам, будучи уверенной, что сын ее поймет.
В мемуарной литературе не так уж много внимания уделено матерям. Как правило, они остаются в воспоминаниях, а дальше их образы как бы отходят на второй план, растворяются, чтобы уступить место молодым подругам выросших сыновей.
В семье Юсуповых получилось по-иному. Кажется, в жизни младшего сына Зинаиды Николаевны не было женщины, которой бы он восхищался более, чем ею. Для Феликса Феликсовича-младшего мать — первый и самый надежный друг. Идеал нравственности и идеал эстетический. Уже будучи совсем пожилым человеком, он вспоминает то чувство восторга, которое вызывала у него красота матери, — чувство, не притуплявшееся никогда. Вечно молодая, прекрасная, она стояла у него перед глазами: «Особенно я помню платье из бархата абрикосового цвета, дополненное соболем... Чтобы дополнить этот туалет, она выбрала украшение из бриллиантов и черного жемчуга».
Похоже, для Феликса навсегда осталась загадкой нежная и неизменная привязанность его матери к отцу. По мнению сына, его родители были полной противоположностью друг другу. Более того, молодой князь считал, что, если бы Зинаида Николаевна не отошла в семейную тень ради мужа и детей, ее ждало бы большое общественное будущее. Она же определила свое место раз и навсегда, не ища, не мучая себя, не мучая никого, не желая ничего большего.
Зинаида Николаевна всегда рядом с мужем. Она едет туда, куда требует его служба, терпит его знакомых, ей неинтересных, она снисходительна к характеру Феликса Феликсовича, по-солдатски прямому, порой резкому, не без чудачеств. Человек, для которого служба прежде и превыше всего, князь Юсупов-старший начисто лишен той романтической жилки, которая так смягчает неизбежные тернии любого супружества.
В Зинаиду Николаевну продолжали влюбляться. Скажу больше — ее не могли разлюбить.
Однажды в их особняке раздался грохот. Перепуганная прислуга прижалась к стенам. Прямо по паркету в княжеские покои влетел всадник на арабском скакуне. На глазах у всех он бросил к ногам Зинаиды Николаевны роскошный букет роз. Это был князь Витгенштейн, один из придворных витязей, мечта великосветских дам, по-прежнему влюбленный в очаровательную княгиню. Возмущенный муж запретил ему появляться в их доме. Но страсть лихого всадника, вероятно, и впрямь была нешуточной. Много лет спустя, встретив уже взрослого Феликса Юсупова, он долго всматривался в него и с какой-то сладкой мукой в конце концов сказал: «Боже, как вы похожи на свою мать!..»
* * *
Из тех княгинь Юсуповых, в летопись жизни которых мы заглянули, Зинаида Николаевна — воплощение хранительницы очага, матери, супруги. Тут не было никакого насилия над собою. Она, богатейшая женщина России, титулованная красавица, не хотела для себя никакой особой судьбы, нежели той, какую выбрала сама. Ее добротой, тактом и сердечностью держался дом, где у всех были непростые характеры.
Дом Юсуповых — это не только Зинаида Николаевна, ее муж и дети. Это и слуги, гувернантки, учителя. Одним словом, то множество людей, отношения с которыми волей-неволей определяли настроение в большом доме. И здесь, благодаря ей, было много человечности и благородства.
По воспоминаниям, к праздникам каждый человек под юсуповской крышей получал подарок. Причем было принято, что между слугами и их домочадцами гуляла специальная бумага, где каждый мог написать, что хотел бы получить.
Однажды служивший у них молодой араб Али попросил в подарок «блестящую игрушку». Когда стали выяснять, что же это такое, оказалось, что он имеет в виду бриллиантовую диадему хозяйки, которую княгиня надевала, отправляясь на бал в Зимний дворец. Увидев ее однажды с диадемой на голове, Али, посчитав княгиню божеством, упал на паркет, и его никак не могли поднять.
У Юсуповых слуги жили подолгу, старились и умирали в их доме. Их метрдотель Петр более шестидесяти лет провел у Юсуповых. Он гордился тем, что ему поручалось обслуживать самых именитых гостей. Под конец жизни он уже ослабел, стал подслеповат и частенько проливал вино на скатерть.
...Последний, как оказалось, прием Николая II в доме на Мойке от старика постарались скрыть. И император, заметив, что Петра нет, сказал Зинаиде Николаевне, что на этот раз у скатерти есть шансы остаться чистой. Однако какими-то судьбами старый метрдотель узнал о высоком госте. В кое-как надетой манишке, шаркающими шагами он добрался до своего «рабочего места» и стал, как обычно, за креслом государя. Николай II, не желая конфузить старика, поддерживал его руку, когда тот наливал вино.
...Зинаиде Николаевне пришлось взять в свои руки не только дом, но и все обширное хозяйство Юсуповых. Муж, которому она поначалу передала все дела, не выказал к ним особого интереса. Оставшиеся бумаги свидетельствуют, что все постройки, перестройки, ремонты и прочие хлопоты ложились на княгиню. «Семь я», — могла бы сказать о себе Зинаида Николаевна. Такой она была в молодости. Такой оставалось и в тяжелое двадцатилетие, что княгине выпало прожить в эмиграции. Не было тогда уже ни молодости, ни здоровья, ни «блестящих игрушек», ни «Перегрины», ни просто денег. Сердце же надорвалось новой утратой: Зинаида Николаевна на чужбине похоронила мужа. И теперь она жила ради сына, невестки и подрастающей внучки, чтобы в 1939 году навек найти покой под простым крестом на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем. Ее любимых — сына, обеих Ирин, невестку и внучку, — похоронят в одной могиле с нею.
* * *
Но мы забежали вперед... В 1911 году Зинаиде Николаевне исполнилось пятьдесят лет. По-прежнему хрупкая, изящная, она сильно поседела. Время от времени на нее нападала страшная тоска. В письмах Феликсу часто появляется одна и та же мысль: «Я же не особенно важно себя чувствую, то лучше, то хуже, то сильнее, то слабее, верно, теперь так и будет». Похоже, в своей непроходящей тоске по старшему сыну Зинаида Николаевна не боялась смерти. Но она очень переживала, что Феликс неприкаян, не спешит обзаводиться семьей. Ей же хотелось иного: «Главное утешение для меня — знать, что ты не один, а имеешь при себе хорошего и милого друга». Без устали и, надо сказать, без успеха мать просит сына побороть пристрастие к рассеянной жизни, неохоту к серьезным занятиям. Она постоянно напоминает о том, что лишь созидательная жизнь достойна человека. «Не играй в карты, ограничь веселое времяпрепровождение, работай мозгами». Но не материнские наставления, которые чаще всего бывают бесполезны, а суровые испытания заставили-таки его, баловня, совсем по-другому взглянуть на жизнь. В этом смысле революция и суровая доля эмигранта пошли Юсупову на пользу. На склоне лет Феликс Юсупов сам удивлялся, как долго не оставляло его ребячество.
«Я привез из Англии целую коллекцию животных для Архангельского: быка, четырех коров, шесть свиней и множество петухов, кур и кроликов. Большие животные были отправлены прямо в Дувр, чтобы там их погрузили на суда, но я оставил с собой ящики с птицей и кроликами, которые разместили в подвале отеля «Карлтон». Я не отказал себе в удовольствии открыть ящики и выпустить животных в отель. Это было великолепно! В одно мгновение они разбежались повсюду; петухи и куры взлетали и кудахтали, кролики пищали и гадили; персонал, расторопный, как полагается, бегал за ними, управляющий свирепствовал, клиенты были ошеломлены. Короче, полный успех!»
* * *
...Однажды в один из визитов к княгине великий князь Александр Михайлович завел разговор о возможном браке своей дочери Ирины с Феликсом. Между молодыми людьми уже давно все было слажено. Венчание состоялось в феврале 1914 года в церкви Аничкова дворца. После в одном из залов молодые долго принимали поздравления царя с царицей и многочисленных гостей. Наконец Феликс и Ирина, молодая княгиня Юсупова, отправились в особняк на Мойке, где Зинаида Николаевна и Феликс Феликсович-старший встретили их хлебом-солью.
Ирина доводилась племянницей Николаю II. Вдовствующая императрица Мария Федоровна из всех внуков особенно была привязана именно к ней. Таким образом, Юсуповы теперь находились в родстве с царствующей династией.
Однако отношения между Зинаидой Николаевной и царствующей четой оставляли желать лучшего. Первая размолвка между княгиней и императрицей Александрой Федоровной произошла во время их разговора еще в 1912 году. Зинаида Николаевна горячо доказывала необходимость удалить Распутина от двора.
Императрица была неприятно поражена. Каждый, посмевший заговорить о «святом старце» в таком тоне, рисковал нажить врага в ее лице. Княгине это, вероятно, было хорошо известно. Но Зинаида Николаевна не успокаивалась и при каждом удобном случае продолжала выказывать свое отвращение к Распутину, возмущаться людьми, подпавшими под его влияние. Это темная сила, говорила она, которая опутала русский трон.
Когда слова княгини доходили до императрицы, ее бледное лицо заливала краска негодования. Убрать Распутина? Нет, нет и нет! Он чудотворец, спасающий жизнь ее бедного сына. Неприятнее всего то, что Юсупова настраивает против него и родную сестру императрицы, Елизавету Федоровну. Подруги объединились в своей ненависти, везде и всюду твердят свое: убрать, убрать Распутина... Теперь при встречах с Юсуповой императрица каждой интонацией дает понять, что между ними пролегла пропасть. Несомненно, ее отношение влияло и на царя.
Лишь позже, перед трагической гибелью в Ипатьевском доме, Николай II, как писал Феликс Юсупов, через знакомого человека передал Зинаиде Николаевне, что она была права и он сожалеет, что не внял ее словам.
...Мысль убить Распутина, избавить Россию от ненавистного «старца» Юсупов вынашивал долго и не без сомнений. Но когда решился, то начал действовать энергично. Самым трудным делом было заманить Распутина в их дворец на Мойку. Тот не хотел ненароком повстречаться с Зинаидой Николаевной.
— Не люблю я твою мамашу, — говорил он Феликсу. — Она меня ненавидит. Она подруга Лизаветы. Обе против меня интригуют и клевещут на меня. Царица сама мне часто повторяла, что они мне враги.
Все происшедшее в юсуповском особняке в одну из последних ночей уходящего 1916 года теперь хорошо известно.
...Зинаида Николаевна во время убийства Распутина была в Крыму. Вместе с ней там находилась невестка с маленькой внучкой, тоже Ириной. И вдруг — сообщение из Петербурга. Первая мысль: что с Феликсом, как он? Зинаида Николаевна не знала, что императрица требовала от царя расстрелять участников заговора. К счастью, этого не произошло. Тесть Юсупова сообщил, что по приказу царя Феликс арестован и в сопровождении чинов тайной полиции отправлен в ссылку, в курское имение. Пришла телеграмма от подруги Зинаиды Николаевны, великой княгини Елизаветы Федоровны: «Мои молитвы и мысли с вами всеми. Благослови Господь вашего дорогого сына за его патриотический поступок».
Зинаида Николаевна слишком хорошо знала Феликса, чтобы заблуждаться относительно его состояния. Безусловно, он подавлен — на его руках кровь. Он — убийца. Сознание этого может довести до умопомешательства. В тяжелый час мать должна быть вместе с сыном. Она скажет: «Ты принес себя в жертву, ты убил чудовище, терзавшее твою страну. Ты прав. Я горжусь тобой...»
Не мешкая, Зинаида Николаевна с мужем и Ирина выехали в Ракитное. Конечно, такой демарш царская чета не могла истолковать иначе, как полной солидарностью с заговорщиком-сыном. Все семейство было заодно. И в этом супруги Романовы не обманывались.
Ракитное. Они вместе. Живы. Здоровы. Что там ссылка! Она обернулась счастливой полосой тем, кому слишком скоро предстояло сказать Родине «прощай!». Природа радовала Юсуповых картинами их последней русской зимы. Ах, какая это была зима! С обильными снегами, голубым небом, когда в голове звучит пушкинское «мороз и солнце — день чудесный», когда кажется, что все тяжелое, мутное осталось позади, а этого бескрайнего сияющего простора, чистого воздуха, наполняющего грудь, им хватит на всю оставшуюся жизнь...
* * *
«Подумать только, до чего беспечно, спустя рукава, даже празднично отнеслась Россия к началу революции... Непрерывно шли совещания, заседания, митинги, один за другим издавались воззвания, декреты, неистово работал знаменитый «прямой провод» — и кто только не кричал, не командовал тогда по этому проводу! — по Невскому то и дело проносились правительственные машины с красными флажками, грохотали переполненные грузовики, не в меру бойко и четко отбивали шаг какие-то отряды с красными знаменами и музыкой... Невский был затоплен серой толпой, солдатней в шинелях внакидку, неработающими рабочими, гуляющей прислугой и всякими ярыгами, торговавшими с лотков и папиросами, и красными бантами, и похабными карточками, и сластями, и всем, чего просишь. А на тротуарах был сор, шелуха подсолнухов, а на мостовой лежал навозный лед, были горбы и ухабы. И на полпути извозчик неожиданно сказал мне то, что тогда говорили уже многие мужики с бородами:
— Теперь народ, как скотина без пастуха, все перегадит и самого себя погубит.
Я спросил:
— Так что же делать?
— Делать? — сказал он. — Делать теперь нечего. Теперь шабаш. Теперь правительства нету.
Я взглянул вокруг, на этот Петербург... «Правильно, шабаш».
Пространная цитата из бунинских «Окаянных дней» дает возможность увидеть Петербург таким, каким увидела его Зинаида Николаевна, вернувшись из курского имения. Их встретил шофер с красной лентой на кокарде. Зинаида Николаевна гневно сказала: «Сними этот ужас!» Автомобиль помчался по улицам.
...Цвейг верно заметил: этот город был предназначен «для великолепия и роскоши, для князей и великих князей, для изящества гвардейских полков, для расточительности русского богатства». И вот декорации переменились. Ушли полки. Ушло богатство. Нынешний Петербург, как героинь отыгранной пьесы, отторгал княгинь с их романтическими приключениями, домами, заполненными хрупким фарфором, с их ненужной, не в тон наступавшему времени красотою. Город как бы и сам отрекался от себя, старого, назвавшись Петроградом. Марсово поле, таким, каким его видел художник Чернецов, рисовавший гулявшую там прабабку Феликса княгиню Зинаиду Ивановну, в сущности, исчезло. Теперь это место бугрилось могилами жертв революционных выступлений. Почему-то решили, что покойникам под перезвон трамваев, что побегут скоро невдалеке, лежать будет веселее. Наступало время нелепостей.
...Дом Юсуповых на Мойке пока не трогали, хотя то там, то здесь слышались разговоры, что «солдатики шалят». Еще в 1900 году супруги Юсуповы составили завещание, в котором писали, что «в случае внезапного прекращения рода нашего все наше движимое и недвижимое имущество, состоящее в коллекциях предметов изящных искусств, редкостей и драгоценностей, собранных нашими предками и нами... завещаем в собственность государства...».
То, что «внезапное прекращение рода» может случиться ежечасно и отнюдь не по воле Божьей, становилось все очевиднее. Весной семнадцатого года Юсуповы перебрались в Крым — он был еще свободен от красных.
Какое-то время выручало то, что их фамилию революционные матросики знали. Иногда даже Феликсу-младшему выражали симпатию. Но молодая княгиня Юсупова — Ирина — была в их глазах «слишком Романова».
Однажды ее отец великий князь Александр проснулся и увидел у своего лба дуло пистолета. Ирина поехала в Петроград за помощью к Керенскому. Ей пришлось месяц пробиваться к главе Временного правительства.
Но встреча вышла забавная. Когда молодая княгиня Юсупова-Романова вошла в Зимний дворец, она нашла там еще старых служителей, с которыми раскланивалась, как с добрыми знакомыми. Глава Временного правительства расположился в бывшем рабочем кабинете Александра II. Он предложил присесть. Та, словно ненароком, устроилась в кресле своего предка. Керенскому ничего не оставалось делать, как занять место для посетителей. Он дал Юсуповой понять, что ничего не может сделать для «крымчан».
Феликс Юсупов, побывав в Петрограде, пытался спасти фамильные драгоценности. Из особняка на Мойке с помощью верного слуги Григория Бужинского он перевез их в Москву и спрятал в тайнике под лестницей дома в Харитоньевском переулке.
Когда питерские «экспроприаторы» пришли за драгоценностями, они взялись за Бужинского. Тот умер от ужасных пыток, так и не сказав ничего. Сокровища Юсуповых нашли случайно, восемь лет спустя, во время ремонта, который новая власть делала в московском княжеском доме.
В тот приезд в Москву молодой Юсупов виделся с подругой своей матери великой княгиней Елизаветой Федоровной. Она приняла его у себя в Марфо-Мариинской обители, настоятельницей которой была. Эта встреча оказалась последней — Елизавете Федоровне предстояла скорая и страшная гибель в шахте Алапаевска.
...Временное правительство пало. Красный террор начался теперь и в Крыму. Вот выдержка из воспоминаний Феликса Юсупова: «Ужасное избиение морских офицеров произошло в Севастополе, грабежи и убийства множились по всему полуострову. Банды матросов врывались во все дома, насиловали женщин и детей перед их мужьями и родителями. Людей замучивали до смерти. Мне случалось встречать многих из этих матросов, на их волосатой груди висели колье из жемчуга и бриллиантов, руки были покрыты кольцами и браслетами. Среди них были мальчишки лет пятнадцати. Многие были напудрены и накрашены. Казалось, что видишь адский маскарад. В Ялте мятежные матросы привязывали большие камни к ногам расстрелянных и бросали в море. Водолаз, осматривавший позже дно бухты, обезумел, увидев все эти трупы, стоящие стоймя и покачивающиеся, как водоросли, при движении моря. Ложась вечером, мы никогда не были уверены, что утром будем живы...»
13 апреля 1919 года Юсуповы покинули Россию.