На протяжении практически всего нашего сознательного существования на земле, человеческие существа обменивались вещами. Инструменты, оружие, еда, предметы одежды, предметы усиления авторитета. Иногда этими предметами были другие люди. Иногда — географические территории. Но почти во всех случаях экономического взаимообмена, это были такие вещи, которые можно потрогать и увидеть.
Обмен происходил в материальном мире, а материальный мир обладает рядом непреложных характеристик, продиктованных законами физики — в основном, неумолимым Вторым Законом Термодинамики — и которые заставили нас верить в то, что торговля суть битва за ресурсы, которые энтропия разрушает, стремясь к тепловой смерти вселенной.
Фокус коммерции на дефиците ресурсов был сильно утрирован индустриализацией. Примерно до 1840 года большая часть благосостояния происходила из вещей, которые могли воспроизводиться практически бесконечно из солнечного света, воды, земли и труда — я говорю о плодах сельского хозяйства. После этой даты, богатство добывалось из полезных ископаемых и топлива, которые, будучи однажды вырванными из недр земли и превращенными в товары, использовались, а будучи использованными, исчезали навсегда.
Промышленное производство это процесс, обязательной частью которого является нанесение ущерба целому. Если организация производит, к примеру, тостер, то полезные ископаемые, требующиеся для создания его физической оболочки — железо, вольфрам и пр. — извлекаются из земли и в ней уже не восстанавливаются. Тепло, которое используется в процессе превращения этих материалов в устройство, вылетает в фабричную трубу. Тостер продается потребителю. И с этого момента производитель больше не владеет им, и все, что было потрачено на его производство, уже недоступно человечеству.
Со времени Дарвина бизнес превратился в карикатуру на его главную идею: выживание наиболее приспособленных. Торговля была войной, а не диалогом, и принципиальным регулятором ценности служил дефицит. Более того — на протяжении всей Индустриальной Эры, те самые организации, которые должны были бы увеличивать совокупное благосостояние человечества, — производители — работали на то, чтобы уменьшить его, ведь одним из найпростейших путей увеличить спрос, а вместе с ним и цену, есть ограничение предложения.
Экономика вещей формировалась далее естественными свойствами материального существования, а именно:
Еще одной определяющей характеристикой экономики вещей является то, что вещами можно легко владеть, а также определять их. Некто владеет вещами. И как правило этот некто владеет ими однозначно. Когда пресловутый некто продает вещи, он перестает ими владеть, а также, с юридической точки зрения, теряет право на обладание ими.
Если я прода. вам свою лошадь — или если вы крадете ее — я не смогу больше на ней ездить. Теперь она для меня бесполезна. Когда я заглядываю в стойло — там больше нет никаких аспектов лошади, которые могли бы мне пригодиться. Когда лошадь становится вашей, она перестает быть моей. То же правило применяется в случае владения территориями или строениями.
В физическом мире идея собственности — чрезвычайно полезная концепция. И похоже, что для сохранения, распределения физических благ и распоряжения ими она работает лучше других моделей — это вам может подтвердить любой, кто жил при коммунизме или в коммуне.
Можно также сказать, что большую часть физически существующих вещей, которые обладали бы ценностью, не так уж просто производить. Наиболее очевидным примером тут может служить земля, которую Уилл Роджерс рекомендовал приобретать, поскольку «они этого добра больше не делают».
Точно так же «они» больше не делают бриллианты, сырую нефть, железную руду, и множество других вещей, из которых делаются вещи, которые мы делаем. Более того —большая часть тех вещей, которые мы производили для торговли, особенно в Индустриальную Эру, весьма сложна в производстве, в особенности для отдельного человека. Оглянитесь вокруг прямо сейчас. Сколько из купленных в магазине товаров вокруг вас вы смогли бы сделать самостоятельно, не имея изначально ничего кроме сырья?
В век индустриализации люди привыкли полагаться на большие организации, высокоструктурированные агрегации капитала, рабочих, логистических и информационных цепей, производственных технологий и проч. Даже изготовление такой простой вещи как тостер находится ныне за пределами возможностей большинства людей, разве что в самой примитивной форме.
Экономика физического мира — и, в частности, физического мира в Индустриальный Период — включала тяжелый труд такого рода, который часто требовал объединенных усилий тысяч людей.
Примерно в то же время, когда Гутенберг печатал свою первую Библию, некий монах, нанятый Медичи, изобрел систему двойной записи в бухгалтерии. Эта система составления списков таким образом, чтобы доход располагался напротив расходов, а активы — напротив дебетов, внесла в предпринимательство ясность, значительно увеличив таким образом его эффективность. И хотя Гутенберг пользуется колоссальным уважением — а имя этого монаха, с другой стороны, я вроде бы никогда и не слышал — трудно сказать, какое событие из этих двух больше повлияло на развитие промышленности.
Если уж решать, какое из них оказало большее влияние на создание архитектуры мировой торговли — а значит, и на структуру человеческого познания с той поры — я ставлю на монаха.
Система двойной записи всегда очень сильно зависела от простоты кватифицируемости — когда, не полагаясь особо на веру, мы с легкостью можем определять ценность вещей. Если в негодность пришло х тостеров, можно ожидать поступления у шведских франков.
Сейчас, когда мы вступаем в экономику скорее идей, нежели вещей, нет ничего удивительного в том, что склад ума, сложившийся у нас в эпоху физической торговли, норовит сохраниться, и более того — распространиться на экономику информационную. Поговорка гласит: «Если у тебя нет ничего, кроме молотка, все вокруг выглядит как гвоздь», а ведь по сути, только молотки у нас и были, с тех самых пор, как один из нас поднял камень полмиллиона лет назад, и понял, что его можно использовать в качестве инструмента. Однако концептуальная основа, сложившаяся для физической экономики, может быть совершенно неэффективной для максимизации доходов в экономике информационной. Позвольте мне описать то, что я считаю фундаментальными принципами информационной экономики, и сопоставить их с характеристиками торговли вещами, в общих чертах приведенными выше.
Информация — это разница,
которая порождает разницу.
Прежде чем я задуматься о том, чем, собственно, может являться информационная экономика, мне придется сделать кажущийся безумным крюк и обратиться к самой Жизни. Я делаю так потому, что верю: для того, чтобы понять информационную экономику, мы прежде должны понять некоторые из основных правил экономики Жизни, которая не то чтобы похожа на информационную экономику, но попросту и есть информационная экономика. Среди этих характеристик наиболее существенны следующие:
— Жизнь безостановочно возрастает вопреки отливу энтропии.
— Дефицит не представляет для Жизни никакой ценности.
— Разница это энергия.
— Позитивные контуры обратной связи в реальном времени — обычное дело.
— Хаос порождает порядок, но не предсказуемость.
Многим читателям значимость этих биологических приципов по отношению к экономике может показаться сомнительной, тем не менее, они составляют основу понимания информационной экономики, а также наиболее выгодных подходов для организации предприятия в ее рамках.
Вероятно, самым удивительным в феномене Жизни есть ее способность сопротивляться могуществу энтропии, присущей физическому порядку естественной тенденции к произвольности, перепадам энергии — к хаотичности, ценности — к растрачиванию, в то время как вселенная неумолимо движется к своей «тепловой смерти».
Хотя это может быть истиной для Всеобщего на период в 20 миллиардов лет или около того, это явно не очень хорошо применимо к локальному, краткосрочному феномену, каким и является жизнь. Девиз Жизни можно сформулировать как «Еще!», ведь Жизнь порождает возрастающую сложность, больший порядок, саморасширение. Один филогенетический слой она кладет сверху другого.
Если вы взглянете на геном человека, вы увидите в его основе генетический код сине-зеленой слизи, работающий совершенно так же, как и в докембрийский период. От этого простейшего куска биологического программного кода до невообразимо детализированного ПО, которое требуется для создания такого непростого существа как Человек, лежит путь плавного, непрерывного природного строительства.
И вся эта сборка представляет собой комбинации всего-то четырех нуклеотидов, сложных последовательностей углерода и водорода, которые суть основные белки. Жизнь существует в совокупности разниц между этими комбинациями — закодированной последовательности, в которой нуклеотиды следуют параллельно каждой нити молекулы ДНК. На самом деле, можно сказать, что Жизнь существует как род деятельности в информационном пространстве между элементами этого кода.
Информация, которая поддерживает и расширяет Жизнь, не угасает энтропийно, поскольку информация не подвержена действию тех же физических и химических законов, которые воздействуют на материю. Энергия, хранящаяся в информации не есть энергия горения, которая отгорев превращается в ничто. Она больше похожа на энергию бридерного реактора, который производит больше топлива, чем расходует.
Точно тот же принцип бесконечного расширения применим к любой экономике, которая основана на сортировке и распределении информации, чем бы ни был этот сортировочный механизм — коралловым рифом или Нью-Йоркской Фондовой Биржей. Подобно Жизни, обмен информацией — это множество процессов, которые возникают из разниц и порождают новые разницы — а значит и новые возможности для роста.
Практических во всех различиях — будь то разница в цене на свиную грудинку в этом месяце и в следующем, соотношении йены и доллара в любую секунду, в том факте, что мне известен секрет, который вы хотите узнать, или в бесконечной матрице различий между целыми культурными экосистемами — в них кроется энергия информации, которая может быть обращена в стоимость.
Давайте вернемся к тостеру, о котором я упомянул чуть ранее. С того момента, как этот тостер покидает фабрику, его ценность начинает снижаться. Этот тостер может существовать только в одном экземпляре, он не может ни самовоспроизвестись, ни самопроизвольно улучшиться в промежутке между производителем и покупателем. Он начинает превращаться в лом в ту же минуту, когда сошел с конвейера.
Продукты Разума совсем не такие. Если у меня есть идея, и я продаю ее вам, я продолжаю владеть ею. Более того — тот факт, что мы оба владеем этой идеей вовсе не снижает ее ценности, но скорее — если, конечно, это оригинальная и плодотворная идея — увеличивает ее.
Это происходит оттого, что в дополнение к тому, что вы заплатили мне за то, чтобы я поделился идеей с вами, мы можем дополнительно увеличивать ее ценность, скрещивая наши слегка отличные толкования этой идеи, чтобы создать некую третью идею, которая также может создать напряжение разниц между собой и своими предшественницами. Такая описание применимо не только к идеям или изобретениям, но и к точкам зрения, озарениям, экспертным оценкам, даже к навыкам.
Томас Джефферсон выразил это изящнее:
"Тот, кто получает от меня идею, получает от меня урок, не умаляя меня, как тот, кто зажжет свечу от моей, получит свет, не затеняя меня" [1]
Таким образом человеческие знания выкладывались слой за слоем, при том возрастая в геометрической прогрессии — точно также, как Жизнь — с тех самых пор, как мы обрели способность передавать друг другу дополнительную информации помимо сурового набора инструкций для выживания, которые передаются на генетическом уровне посредством воспроизведения.
Сейчас, когда кривая совокупного человеческого знания практически превратилась в вертикальную линию, осведомленность больше не является средством достижения экономической цели, но сама стала экономикой. И если внимательно приглядеться к тому, как именно новые ценности создаются в мире, можно увидеть, что происходит это не из солнечной энергии, и не из земли, но из тех различий, которые способен представить только человеческий разум.
Процесса производства богатства в северном полушарии в значительной своей части очень близко подошел к тому, чтобы получать нечто в обмен на ничего. Или, скорее, — нечто из ничего. Это неосязаемая стоимость. Парадоксальным образом, предсказание Маркса, сделанное им в Коммунистическом Манифесте, о том, что «все, что твердо, все растает в воздухе», сбылось.
Принцип стоимости, которая есть производное информационной разницы, в том случае, если он верен, помогает объяснить смещающийся фокус американской экономики, — системы, которая в наши дни производит сравнительно мало таких вещей как одежда, пища или крыша надо головой, столь необходимых для поддержания плоти.
В результате возникает экономика скорее изобилия, нежели дефицита. Это экономика, ценность которой возрастает с каждым новым обменом. Это экономика, в которой делиться — более расчетливо и практично, чем затовариваться, в которой преимущество достается быстроте ума (причем физическому расположению или состоянию этого ума внимания уделяется все меньше), в которой вещи становятся артефактами идей, а не наоборот.
Если я прав в том, что и Жизнь, и информационная экономика существуют по одинаковым правилам, что еще может из этого следовать?
Я не устаю удивляться тому, насколько тяжело людям де-материализовывать свои мысли о торговле — подняться выше уровня обмена вещами — когда коммерция в пост-индустриальной экономике уже так часто основана бывает на совершенно неуловимых отношениях.
Предприятия по предоставлению услуг, такие как организации медицинского обеспечения, юридические фирмы, конторы биржевых брокеров, рок-н-ролльные группы, или ателье по дизайну интернет-страниц, продают отношения между кем-то с определенной точкой зрения, образованием или талантом, и другими кем-то, чье понимание, выгода или удовольствие увеличатся благодаря этим отношениям.
По-настоящему любопытно здесь то, что мы продолжаем измерять эти отношения так, словно они состоят из вещей, как правило — единиц времени. В большинстве случаев время имеет весьма отдаленное отношение к реальной ценности, обмен которой произошел, — чаще речь идет о компетентности или озарении. Но, конечно, очень сложно выразить озарение в цифрах.
В отличие от вещей, ценность отношений не увеличивается в условиях дефицита. Более того — поскольку отношение есть активный поток информации, чем этот поток больше, тем ценнее отношение, при условии, что поток приводится в действие напряжением релевантности.
Верно также и то, что мы движемся к такой модели экономики, которая очень большое значение придает «владению» идеями и выражениями, как если бы это были вещи. Я много писал о нелепости попыток владеть тем, что физически неопределимо, однако чтобы усилить эти аргументы, позвольте мне сказать, что в попытках владеть идеями смысла примерно столько же, сколько в попытках владеть дружбой.