- Смотри берегись, если мама об этом узнает, - сказала я.
Но Лотта - она не обратила внимания на мои слова. Она только смотрела на свои оладьи и пела песню, которую обычно поет папа и которая начинается словами: "Привет! Как шелестит листва!"
Вскоре она опять проголодалась и тогда откусила по половинке всех оладий, так что на дереве остались висеть только их другие половинки.
- Я играю в маленькую овечку, которая пасется в лесу и ест листья, - сказала она.
Вдруг прилетела какая-то птица, и Лотта сказала ей:
- Ты, пожалуйста, ешь мои оладьи, главное, чтоб их не съели Юнас и Миа Мария.
Хотя птица оладьи вовсе не хотела; а мы с Юнасом сильно проголодались! Тогда я протянула руку к Лотте и сказала:
- Подай мне милостыню!
И тогда Лотта дала мне оладью, от которой она уже откусила. Я посыпала оладью сахарным песком и положила сверху джем. И хотя оставалась только половинка оладьи, она была очень вкусная. Юнасу тоже достались оладьи от Лотты, когда он сказал: "Подай мне милостыню!" - потому что Лотте нравится, когда хоть чуть-чуточку дурачатся. В конце концов мы съели все оладьи Лотты, и тогда она сказала:
- Теперь оладьи-листья кончились. Теперь будем есть просто зеленые листья!
И она нарвала полный кулачок зеленых листьев и потребовала, чтобы мы их ели, но Юнас и я сказали, что мы сыты.
- Ничего! Если с сахарным песком и джемом, то пойдет, - сказала Лотта.
И, посыпав зеленые листья сахарным песком и намазав их джемом, она съела листья.
- Берегись! Смотри, нет ли в листьях какого-нибудь червяка, - сказал Юнас.
- Пусть червяк сам бережется, - возразила Лотта.
"У этой малышки столько идей!" - говорит дедушка.
Подумать только! Вот, например, что случилось на следующей день в воскресенье, когда у нас на обед была салака, а потом рыбные фрикадельки, хуже которых для Лотты ничего нет. Погода была такая прекрасная, а в таких случаях бабушка с дедушкой всегда едят в саду за столом, который стоит под самым высоким деревом, какое там только есть. И все мы вместе сидели за столом - бабушка и дедушка, и мама, и Юнас, и я; однако Лотта играла с кошкой и не шла к столу, хотя мама много раз звала ее. В конце концов она пришла и, когда увидела салаку, сказала:
- Салака в воскресенье? Фи, фарао!
Тут мама так на нее рассердилась! Ведь она тысячу раз учила Лотту, что нельзя говорить "фи, фарао!", так как это чуть ли не бранные слова. И значит, "фи, фарао!" не только "фи, фарао!", но еще и "черт побери!". И мама заявила, что если Лотта еще хоть один-единственный раз скажет "фи, фарао!", она больше у бабушки с дедушкой не останется, а вернется домой в город.
И Лотте не позволили с нами обедать только потому, что она опять так сказала, и тогда она стала бегать по всему саду и непрерывно кричать, пока мы ели.
Потом ей пришлось одной сидеть за столом, но она не ела, а только кричала. Мама прогнала нас с Юнасом и сказала, чтобы мы шли играть, так как Лотте надо побыть одной, пока она снова не станет послушной девочкой-паинькой. Но мы остановились за углом и смотрели на Лотту, которая все кричала и кричала. И под конец она смолкла. Однако только потому, что ей снова пришла в голову одна из ее чудных идей. Она взяла салаку, лежавшую на тарелке, подошла к бочке под водосточной трубой и сунула салаку в воду. Тут как раз пришла мама и увидела, что она делает, а Лотта вдобавок сказала:
- Фи, фарао! Пусть салака хоть немножко поплавает!
- Лотта, помнишь, что я тебе говорила? - спросила мама.
Тогда Лотта кивнула и пошла в дом, а вскоре снова появилась со своим дорожным чемоданчиком в руке. А из чемоданчика торчал поясок, который волочился за ней следом, когда она шла. И все мы - и мама, и бабушка, и дедушка, и Юнас, и я - смотрели на Лотту, собравшуюся уезжать. Она подошла к бабушке с дедушкой, сделала им книксен и сказала:
- Я уезжаю домой к папе, потому что он гораздо добрее мамы.