Однако он смягчил свой приговор и сказал: - Сойдет, сойдет... Я только думаю, что надо бы чуть подбавить красок, и к тому же все это выглядит как заготовка для какой-то картины.
Меценат и Лазурный в ужасе отскочили, художник ясе, побагровев от гнева, напустился на пана Броучека: - Ах ты земной профан! Так вот, значит, какие примитивные вкусы господствуют на Земле! Значит, ваша живопись до сих пор пробавляется красочками вроде нашего банального Радугослава Пламенного я иже с ним. Значит, ваш младенческий дух тешится варварской аляповатостью! И ваши недоучки, делая свои картины, корпят над деталями. Знай же, у нас одни только ремесленники занимаются столь неблагодарной работой; истинные лунные художники доволъствуются несколькими гениальными мазками. Я убежден: любой мазок на этом полотне стоит всех ваших картинных галерей, вместе взятых. Весьма сожалею, что открыл свою картину перед твоим тупым взглядом, который недостоин даже коснуться ее!
И он с негодованием снова задернул завесу перед картиной.
- Извини, мэтр, что я ввел в святилище твоего искусства это достойное сожаления существо, и прими великодушно во внимание, что он прибыл с планеты, во всех отношениях отсталой,- успокаивал меценат разгневанного живописца.- Ты видел, как был восхищен Лазурный, а что касается меня, то тебе хорошо известно, сколь беспредельно мое преклонение перед твоим непревзойденным мастерством, ведь я отношусь к самым ревностным приверженцам твоего направления.
Когда oни покинули мастерскую, Лазурный резко сказал: - Ну вот, из-за твоей очередной бестактности я лишился божественного наслаждения! Если ты не прекратишь своих земных выходок, я на самом деле буду вынужден отказать тебе в моем покровительстве.
"Скорей бы уж исполнял свою угрозу! - подумал Броучек. - Если неспособен даже привести меня туда, где я мог бы получить хоть чашку бульона, шныряй один по философским курятникам и дурацким храмам искусств!" - Да, неприлично произносить в мастерских живописцев что-либо, кроме восторженных похвал,- журил его в свой черед Чароблистательный. - Здесь, вне стен мастерской, ты смело мог высказать свое суждение. Впрочем, у меня представлены все школы и направления. Если ты неравнодушен к краскам, то вон там, напротив, ты найдешь их в достаточном количестве!
Они вошли в мастерскую напротив, и тут даже сам Броучек был ошеломлен умопомрачительной пестротой огненных красок, которыми полыхала колоссальная - во всю стену- картина. Даже весьма сочный колорит его земного "Захода солнца над Неаполитанским заливом" не шел ни в какое сравнение с этой феерией.
Огромный холст был сплошь заляпан самыми что ни на есть кричащими красками, от которых рябило в глазах. В центре радужного пейзажа, изображенного на картине, над пурпурным лесом пылало громадное изумрудное солнце, на котором сидел, раскинув крылья, огромный нетопырь.
"Эко напридумано!.." - мелькнуло у пана Броучека. Каково же было его изумление, когда нетопырь вдруг замахал крыльями и обернулся карликом в серой мантии с неимоверно длинными болтающимися рукавами; в одной руке карлик держал палитру, в другой - кисть, которой он как раз домалевывал оранжевое облачко.
Дело в том, что лунные художники наносят краску таким толстым слоем, что при своей лунной легкости без труда могут забираться по бугоркам колористической гаммы наверх и присесть на каком-нибудь бесподобном цветовом эффекте. В данном случае художник работал, оседлав свое солнце, и теперь по выступам живописи осторожно спускался вниз, повернувшись к гостям спиной.
Когда он наконец предстал перед ними, наш герой, несмотря на свое критическое положение, едва удержался, чтобы не расхохотаться. Одежда живописца удачно дополняла пестроту картины: подкладка мантии была пурпурной, камзол - фиолетовым, шейный платок рябел крапинками, словно крылышки пестрянки, а голову с рыжей копной волос покрывала шляпка огромного мухомора с воткнутым у самой кромки длинным павлиньим пером.
"Ну, умора!" - потешался про себя пан домовладелец.
Под стать картине и живописцу была и сама мастерская, загроможденная чудовищной мешаниной предметов, окрашенных в ярчайшие тона: разноцветные тюльпаны в пестрых вазах, чучела попугаев, колибри, фламинго, павианов в шутовских балахонах соседствовали с барсовыми шкурами, драгоценными каменьями, цветастыми веерами и тому подобными вещами.
- Это мой гениальный художник Радугослав Пламенный! - вновь начал процедуру представления меценат.- А это наш прославленный поэт Лазурный с землянином, о котором ты уже слышал. Работа Воздушного ему не понравилась, и я привел его к тебе, дабы он познал истинное лунное искусство и ознакомился с твоим единственно верным направлением, коего я, как тебе известно, являюсь восторженным приверженцем.
Отрицательный отзыв о Воздушном явно произвел на Пламенного благоприятное впечатление, и он весьма приветливо улыбнулся пану Броучеку.
- Обязанности хозяина вновь призывают меня в трапезную певцов!продолжал Чароблистательный. - Но мэтр Пламенный после того, как вы насладитесь его гениальным творением, сам любезно проведет вас по другим мастерским.
- О, это совершенно ни к чему! - рассудил Пламенный.- Что они там увидят? Я охотно им позволю задержаться у моей картины до самого вечера, а затем зажгу люстру, дабы гости могли полюбоваться ею и при эффектном искусственном освещении.
Засим удовлетворенный меценат удалился.
А Лазурный уже стоял на коленях перед картиной и громогласно воздавал хвалу небесам, промыслом коих дожил до того дня, когда может погрузить свой смертный взор в сей божественный феномен.
Когда он изрек все свои дифирамбы, живописец предложил ему: - Теперь встань и иоемотри отсюда!
- Ах! - А теперь с этой стороны!
- Ах, ах!
Пламенный гонял гостей из угла в угол, взад-вперед по всей мастерской, пространно изъясняя скрытые от неискушенного глаза красоты картины, и его комментарии неизменно сопровождались восторженными восклицаниями поэта.
Когда он наконец сам умаялся от беготни и оба охрипли, живописец поставил перед картиной три кресла и объявил: - Так! А теперь помолчим...
- ...тем более что слова все равно неспособны выразить даже сотой доли этой красоты,- вставил поэт.
- ...и будем спокойно созерцать до самого вечера,- докончил живописец.
Они сели в кресла, Пламенный - посредине. Он поворачивал голову попеременно то вправо, то влево, жадно впиваясь взглядом в лица Лазурного и пана Броучека, боясь упустить малейшее проявление полагающихся лестных эмоций. От пана Броучека, однако, он всякий раз отворачивался с досадой.
Хотя пана домовладельца некоторое время и забавлял пестрый хоровод красок, однако вскоре ему осточертело таращиться на картину. И он принялся обдумывать свое плачевное положение, снова и снова негодуя по поводу пустого стола и слезниц в трапезной, гадал, удастся ли ему все-таки чем-нибудь поживиться, со сладостной болью и тоской вспоминал о земных порциях Жаркого и зеленовато-золотистом пльзенском с молочно-белой пеной, мысленно прошелся по всей жизни от колыбели до последнего посещения трактира Вюрфеля, но Лазурный и живописец не выказывали ни малейших признаков того, что намерены завершить ритуал безмолвного восхищения. "Как же, буду я пялиться с ними до самого вечера на эту цветастую дребедень!" возмущался в душе пан Броучек. Ярость чередовалась в нем с мучительными приступами скуки, а тут еще беспрестанно донимали въедливые взгляды живописца, назло которому пан Броучек начал строить загадочные гримасы.
В конце концов верх надо всеми неприятными ощущениями взял голод. И тут пан домовладелец вспомнил о копченых сосисках, которые он, к счастью, припрятал на черный день.
Улучив момент, когда ненасытный собиратель восторгов в очередной раз изучал физиономию Лазурного, Броучек прикрылся ладонью и, поспешно вытащив из кармана пару сосисок, с аппетитом принялся за вкусную земную еду, быть может,- увы! - последнее лакомство в его жизни.
Внезапно над ним послышалось радостное: "О, ты плачешь, землянин? Стало быть, и твоя огрубелая земная душа растаяла наконец под неотразимыми лучами, исходящими от моей картины!" Летающей походкой живописец неслышно подкрался к нему с другой стороны и своим восклицанием оторвал от приятного занятия.
Пан Броучек, выведенный из себя бесцеремонностью живописца и его предположением, ничтоже сумняшеся показал ему сосиску и выцалил в сердцах: - Черта с два! Не плачу, а ем!
- Ешь? - в гневном изумлении воскликнул Лазурный, тоже подлетев к пану Броучеку.- Неужто, лицезрея величественное создание, гения, ты способен предаваться земному непотребству?!
- Непотребству! Разве утоление голода - непотребство? Или, может, вы, обитатели Луны, вообще не... не... не едите?
- Конечно, мы не едим. Наше воздушное тело, слава богу, не нуждается в материальной пище.
Ошеломленный Броучек с минуту неподвижно смотрел на селенита, а затем всплеснул руками: - Неужто и вправду не едите?! О боже, боже! Нет, это невозможно! Должны же вы чем-то питаться.
- Мы подкрепляемся лишь ароматами, амбровым дыханием лунных цветов, пояснил живописец.
- Ароматами!.. О ужас! Какой ужас! Верно, вы и не пьете?
- Мы только увлажняем уста чистейшей утренней росой,- сказал поэт.
- Я погиб! - простонал пан Броучек и в отчаянии схватился за голову. Неужто я попал на Луну, дабы ни за что, ни про что умереть здесь от голода и жажды?!
- С чего ты взял, что умрешь? - успокаивал его Лазурный в приливе сострадания.- Обходимся же мы, обитатели Луны, ароматами и росой! Напротив, будь благодарен небесам! Единственным последствием нового образа жизни будет то, что твое грубое земное тело постепенно приобретет лунную утонченность и легкость...
- Утешили, нечего сказать! На кой мне сдалась ваша чахоточная худоба, которой вы похваляетесь! Для этого незачем прилетать на Луну! Достаточно заделаться на Земле борзописцем! Сколько же я этак протяну? У нас иные постники выдерживают самое большее сорок дней, да еще подкармливают себя всякой всячиной. О боже, боже!.
- В таком случае питайся пока корешками лунных трав.
- Слушайте, хватит! Ими питались разве что отшельники в старые времена, да и то еще неизвестно, что это были за корешки!.. И ни капли пива!.. Глотай себе росу, как лягушка!.. О владыка небесный!..
- Разве вы, земляне, не употребляете в пищу травы?
- Их едят только чокнутые вегетарианцы! Мы же, разумные люди, предпочитаем мясо.
- Мяcо? - ужаснулся Лазурный.
- Чего вы пугаетесь? Думаете - человеческое? Мы едим мясо баранов, телят...
- Чудовищно! Стало быть, вы безжалостно убиваете, раздираете на части и заглатываете создания божьи, обитающие вместе с вами на Земле? Превращаете свои тела в живые могилы для них? Да возможно ли, чтобы Вселенная терпела в своем лоне планету, оскверненную столь отвратительным каннибальством?! Неужели и это - умерщвленное создание божье? - добавил он с гримасой ужаса и омерзения указывая на огрызок сосиски, который пан Броучек с испугу уронил на пол.