— Может быть. Только оказались на родине Берии.
— Берий — это что, император такой? Или это он бог торговли?
— Работорговли.
— А Меркурий с крылышками на пятках? Крылышки у него всегда золотые…
— Он мужского полу. Вот он, кажется, божок торговли.
— Ну, значит, муза торговли должна быть! Иначе почему это одним прет, а другие никакого таланту к везухе не имеют? Кстати, талант — это что?
— Тайна. У каждого свой.
— Вот видишь, у каждого… А талант, насколько помню из Писания, это деньга такая. Которую нельзя зарывать. А теперь что? Теперь у нас общество потребления! Никто не работает, а каждый зарывает свой талант поглубже и живет как бы на проценты. А тем временем уже и не золота, а воздуха и воды не хватает, Солнце жжется, земля иссыхает… потом вдруг все головкой своей больной удивляются, с чего это кризис? А это похмелье такое вселенское — похмелье потребления!
— Ну ты, Пепе, отрастил бородищу и прямо Марксом стал!
— Только что был похож на Никельса и вот уже Маркс! А мне они оба по…! Только все равно зарытый талант не прорастает и всходов не даст. Пусто! Что, и не осталось ничего? — Павел Петрович потряс пустую бутылку. — Ты больше не принес?
— Только две.
— Опрометчиво. Впрочем, ты не думал меня здесь встретить.
— Я сбегаю!
— Куда? Здесь пустыня. Говорю тебе: чачи у меня залейся! Но она вся на складе у Миллиона Помидоров. — И Павел Петрович указал на таинственную дверь. — Я же не пью! А они мне все несут и несут, чтобы не искушаться больше. Ну, я их кодирую. Бабы и остатки в благодарность принесут, соблазну чтобы не было. У Миллиона Помидоров уже тонны! А как мужик раскодируется, то ничего вокруг нет. Они тогда лезут к Миллиону Помидоров за помощью, а он родственникам и особо близким по особому доверию втридорога назад продает. А тут все родня… Ну, потом они, естественно, назад ко мне на четвереньках ползут кодироваться.
— И все это у тебя на глазах?
— Нет, что ты! Это его от меня секрет. Я как бы и не подозреваю… У него лавочка с того конца пещеры.
Так мне стала понятна тайна столь массивной двери.
— Так это что же, совместный бизнес получается?
— Скорее, симбиоз, как сказал бы Доктор Д.
— Доктор Д. был о симбиозе невысокого мнения. Никакого симбиоза нет, утверждал он, лишь взаимное паразитирование.
— Что ж, помню эту его мысль и целиком ее разделяю. Тут я не без греха. Но я беспомощен и без Миллиона Помидоров не могу обойтись. А он окупает свой труд как умеет. Кстати, Доктор Д. еще не занялся этологией бизнеса? Подскажи ему эту идею о бизнесе как симбиозе. Звучит мягче, чем воровство, а, может быть, и точнее. Миллион Помидоров ведь еще какой бизнес учудил: у местных охотников дичь на чачу выменивает и перепродает за немалые деньги в элитный ресторан, а что уж они там своим олигархам за это накручивают, ты представляешь.
— Доходное дело, выходит, лечение от алкоголизма?
— И не говори! И мне стыдно, да и бабы на Миллиона Помидоров сильно злы — решили скинуться на киллера. Так что никуда он от своей «маслины» не денется. Разве что обратно в Москву, может, там его забыли…
— Мы-то его не забыли! Пускай отстегивает нам бутылочку чачи из твоих подвалов!
— Тут мы с тобой прокололись. Во-первых, я не пью и он должен в это свято верить…
— Но ты уже пьешь! А во-вторых?
— А во-вторых, я ему дал увольнительную и он уже спустился в город, к нему баба приехала, а он темноты и собак боится. Так что его давно уже нет.
— Так сами возьмем, твоя же собственность!
— А это уже в-третьих… У него на этой двери замок с кодом, а кода я не знаю.
— Тогда я все-таки сбегаю…
— Шею сломаешь. Ладно, что уж там… доставай из-за божницы! Там она, там, моя заветная, заговоренная, последняя…
Я полез, поковырялся в пылище… И что же? Она там была!
Лежала под свечами. Я и свечу прихватил для Павла Петровича — а то предыдущая уже совсем в его бороде растворилась.
Тут огромная луна поместилась ровно в отверстие входа, залив все. Стало лучше видно бутылку… Это был легендарный «коленвал» андроповского розлива.
— Слушай! Где ты такую достал? Я таких уже лет сто не видел…
— Сто, говоришь… а я думал, двадцать. Вернее, четыре-двадцать! Я ведь с той цены не пью! Тебя, выходит, ждала.
— И дождалась! — Рассмешила меня бутылка: как можно было ей не поверить… но я не поверил. — Мы же пили с тобой на баррикадах… Тогда уже не могло быть такой бутылки!
— И не говори. Я ее в горбачевскую кампанию так заныкал, что и сам не нашел. А когда нашел, то уже не пил. Тогда и дал себе зарок, что она будет последняя в моей жизни. Не откупоривай, дай мне, я сам. Засвети мне новую свечку.
Под луной красиво серебрилась его борода.
— Не узнал тебя под бородой… — в ожидании глотка сказал я.
— Теперь уже не сбрею. — И он ласково погладил и ее, и бутылку. — Двадцать лет растил. Помнишь своего друга-армянина, который так «хохотовался» над нашим словом «подбородок», когда понял, что «подбородок» — «под бородой», понял, что слово образовалось, когда бород вообще не брили?
— Он умер.
— Жаль. Догадливый был человек. Сколько ему было?
— До семидесяти немного не дотянул…
— Ну это еще ничего. А вот почему тогда у баб тоже подбородок, он не успел спросить?
— У них отношение к женщинам уважительное. Знаешь, что ему внучка на кладбище сказала?
— Не могу знать.
— Ты, Грантик, веди себя там хорошо, чтобы я могла тебя там встретить!
— А ей сколько?