- Детище?
- Вот именно!
- Любимое?
- Ты этого не понимаешь.
- Того я не понимаю, этого... Сам ты что понимаешь! Ты хоть раз о ком подумал? понял кого? Ты называешь меня ОН, а себя Я... Это справедливо? Как водку пить - так вместе, а как блевать - так мне? Что ж тут такого удивительного, что мне все равно... Да гори роман твой синим пламенем! Это справедливо. Пусть будет по-твоему: это ты его написал, а не я. Так мне и дела нет. Ваши заботы, господин учитель.
- Так писал бы... мастер старинного анекдота!
- Я писать не умею. - Голос ЕГО прозвучал неожиданно мягко.
- Неужто? Наконец-то. Признался.
- Я не в твоем смысле. Не в писательском. Я расписаться не могу.
- Врешь!
Но я знал, что на этот раз ОН не врет.
- Ну, так иначе помогал как-нибудь. Наблюдал бы... Запоминал. Раз ты такой наблюдательный... Книжку какую про обезьян прочел да пересказал...
- Я читать не умею.
- И это? Однако ты по-своему последователен.
- Да, - сказал ОН самодовольно, - характер - это моя прерогатива.
- Прерогатива... Откуда ты слов таких нахватался. Как старых анекдотов...
- Вот опять... я твоя мусорная корзина. А между тем теперь у тебя только то и осталось, что я из нее, скомканное, разгладил.
- Ты сохранил это?!
- А как же! Черновики - это кайф. Их можно разглядывать, а не читать. Как квитанции. Как трамвайные билетики...
- Неужто ты меня так любишь?
- Так... - сказал ОН презрительно. - Почему тебя надо так любить? Как еврея. А нельзя просто любить? Это мало тебе, недостаточно?.. Я ненавижу тебя! Но все больше, чем ты меня. Все же я не так равнодушен...
- Как я... Слушай! а тогда, в таком дивном грузинском городке, помнишь... когда ты так напился... когда я с тобой так напился... когда ты со мной... ну, короче, когда мы напились и я умирал, избитый местными армянами за проармянские речи, воспринятые ими как антигрузинские... помнишь?
- Не, - сказал ОН, - не помню.
- Не помнишь?.. Ты врешь. Я лежал тогда в своем нумере, пьяный вусмерть, избитый до смерти, умирающий... Сердце мое останавливалось. Я считал. Оно все-таки ударяло снова. И вот не ударило. Я умер. Никакого там света, коридора, туннеля... Теплый, тошнотворный мрак, как ужас. Будто тебя обратно в матку запихивают. И тут же я лежал голый и обмытый, на животе, но видел всю комнату как бы спиною. И видел себя же, меня витающим под потолком... Это был ТЫ?
Теперь ОН повернулся другим боком к пожару, то ли чтобы остудить нынешний, то ли чтобы погреть прошлый...
- Помню желтую лампочку, вокруг которой ТЫ вился... Свет был особенно желтый, как тело... как твое тело. И как мое. С каким любопытством ты смотрел! Будто впервые видел... Кого ты видел?!
- Что ты меня трясешь, как следователь в кино... - вяло огрызнулся ОН.
- Это был ты или я? Это ты меня вернул к жизни или я тебя?
- Не помню...
- Ты летал надо мною, и ты был очень возбужден. А я был мертв.
- Ну да. Как труп в пустыне ты лежал...
- Кстати, похоже. Только хуже. В кровати. А точнее, на кровати. Потому что это был труп. Живой - в кровати, а мертвый - на кровати, ты не согласен?
- Мы гимназиев не кончали...
- Это не грамматика. Короче, их было двое, одинаковых, как близнецы, как две капли... Мертвый и живой. И они слились. Стало темно. Я открыл глаза. Было темно. Мертвые не открывают глаз. Я пошарил в темноте. И первое, что нащупал, был вот какой предмет... Круглый, теплый и продолговатый. Твердый. Стоящий вертикально. Не помнишь?..
- Я сам этого не делаю.
- Дурак. Предмет не был частью моего тела.
- Ну так тем более!
- Дурак! Это было горлышко! Это было горлышко глиняного кувшина, наполненного красным вином!
- Ну? - заинтересовался ОН. - И что же?
- Как ты думаешь, что?.. Я его ласково потрогал.
- Ну?
- И приник!
- И вырвал...
- Нет, не вырвал, а, насосавшись, воскрес. Включил свет. Заметь, что он не горел. Заметь, что он не, был вовсе таким желтым. Но я был в чем мать родила и был обмыт, и кувшина до того не было! Ты принес?
- Это тебе грузины послали за твои антиармянские речи.
- Нет, это был ты!
- Типичный делириум.
- Делириум... Неграмотный, а как нахватался.
- У тебя. Лучше скажи, что потом было?