21120.fb2
Когда я сказал, что у меня детей нет. Тони была явно обескуражена:
- Да что ты! Как жалко! Может, возьмешь кого из моих сорванцов? Забирай Лео, он самый непослушный, - она с улыбкой наклонилась ко мне, - и я люблю его больше всех, - шепнула она.
- Мама! - с упреком воскликнули разом обе девочки, занятые мытьем посуды.
Антония вскинула голову и рассмеялась:
- Вы же знаете, я ничего с собой поделать не могу! Верно, потому, что он на пасху родился. Сама не знаю. И вечно он чего-нибудь натворит.
Глядя на нее, я размышлял, как мало все это значит, - например, то, что Антония потеряла зубы. Я знал столько женщин, сохранивших все, что утратила она, но внутренний свет в них погас. И пусть Антония лишилась прежней привлекательности, любовь к жизни горела в ней так же ярко. Кожа ее потемнела от солнца и загрубела, но не обвисла складками, как у других - смотришь на таких и кажется, что из них незаметно ушли все жизненные соки.
Во время нашего разговора в кухне появился младший сын Антонии - его звали Ян - и сел рядом с Ниной на ступеньку под лестницей. Он был в смешном длинном клетчатом переднике, прикрывавшем штанишки, словно халат, а голова его казалась голой, так коротко подстригли ему волосы. Его большие серые глаза грустно следили за нами.
- Мама, он хочет рассказать тебе про собаку. Она сдохла, - сказала Анна, проходя мимо нас к буфету.
Антония поманила сына к себе. Он встал перед ней, оперся локтями об ее колени и, перебирая тонкими пальцами завязки ее фартука, стал тихо говорить по-чешски, а с его длинных ресниц капали крупные слезы. Мать слушала, утешала его, потом пообещала что-то вполголоса, и он сразу просиял сквозь слезы. Отбежав от Антонии, он сел рядом с младшей сестрой и, прикрывая рот ладошкой, стал шептать что-то ей на ухо.
Управившись с посудой и вымыв руки, Анна подошла к нам и остановилась за стулом матери.
- Может, покажем мистеру Бердену наш новый погреб для фруктов? спросила она.
Мы вышли во двор, а за нами по пятам потянулись дети. Мальчики стояли у ветряка и разговаривали о собаке, кто-то из них побежал вперед открыть дверь в погреб. Когда мы с Антонией спустились туда, они тоже поспешили за нами - видно, гордились этим погребом не меньше сестер.
Амброш, тот задумчивый мальчик, что показал мне дорогу у зарослей терновника, обратил мое внимание на толщину кирпичных стен и на цементный пол.
- Правда, от дома далековато, - заметил он, - но кто-нибудь из нас всегда сбегает, если что надо принести, и зимой тоже.
Анна и Юлька показали мне три небольших бочонка - один с огурцами, засоленными с укропом, другой - с маринованными огурцами, нарезанными кусочками, третий - с солеными арбузными корками.
- Ты не поверишь, Джимми, чего стоит их всех накормить! - воскликнула Антония. - Видел бы ты, как много хлеба мы печем по средам и субботам! Ясное дело, их несчастному отцу никогда не разбогатеть - одного сахара сколько приходится покупать на все эти варенья! Конечно, пшеница на муку у нас своя, но зато на продажу остается мало.
Нина, Ян и младшая девочка - ее звали Люси - застенчиво показывали мне ряды банок на полках. Не сводя с меня глаз, они молча обводили пальцами контуры вишен, яблок и клубники, видневшихся сквозь стекло, изображая на лице блаженство, чтоб я мог представить себе, какие здесь лакомства.
- Мама, покажи ему терн для пряностей, американцы его не едят, - сказал один из старших мальчиков. - Мама кладет его в калачи, - добавил он.
Лео тихо и презрительно пробурчал что-то по-чешски.
Я обернулся к нему:
- Ты думаешь, я не знаю, что такое калачи? Ошибаешься, молодой человек. Я пробовал калачи у твоей матери задолго до той пасхи, когда ты появился на свет.
- Вечно ты дерзишь, Лео, - пожав плечами, заметил Амброш.
Лео спрятался за спиной матери и с ухмылкой смотрел на меня.
Мы повернули к выходу; Антония и я поднялись первыми, дети задержались в погребе. Пока мы стояли и разговаривали наверху, они гурьбой взбежали по лестнице - большие и маленькие, белокурые, рыжие, темноволосые, их голые ноги так и мелькали - казалось, сама жизнь вырвалась на солнечный свет из темного подземелья. У меня даже голова слегка закружилась.
Мальчики проводили нас к парадному крыльцу, которого я еще не видел; почему-то в фермерских домах все входят и выходят через заднюю дверь. Крыша была крутая, и края ее чуть не погружались в заросли высоких мальв, уже отцветших и покрытых семенами. Антония сказала, что в июле дом утопал в цветах, и я вспомнил, что чехи всюду сажают мальвы. Передний двор был окружен колючей живой изгородью из белой акации, а у ворот росли два серебристых, как ночные бабочки, дерева из породы мимоз. Отсюда виднелись загоны для скота с двумя длинными прудами, а за ними большое сжатое поле, где, как мне объяснили, летом росла рожь.
Чуть поодаль за домом была ясеневая роща и два фруктовых сада: вишневый с кустами крыжовника и смородины между деревьями, и яблоневый, укрытый от горячих суховеев высокой живой изгородью. Когда мы дошли до яблоневого сада, старшие дети повернули назад, но Ян, Нина и Люси пробрались через дыру в изгороди, известную им одним, и спрятались под низко нависшими ветками тутовника.
Мы шли по саду, заросшему высоким мятликом, и Антония останавливалась то у одной, то у другой яблони и рассказывала мне историю каждой.
- Люблю их, будто они люди, - призналась она, поглаживая рукой кору. Когда мы сюда приехали, здесь ни одного деревца не было. Каждое посадили своими руками, а сколько поливать пришлось! После целого-то дня в поле! Антон - он ведь городской - частенько падал духом. Ну а я, как бы ни устала, все беспокоилась об этих яблоньках, особенно в засуху. Они у меня из головы не шли, как дети. Сколько раз бывало, муж уснет, а я тихонько встану, выйду из дома и начинаю поливать бедняжек. Зато теперь видишь, они уже дают плоды. Муж работал во Флориде в апельсиновых рощах и понимает в прививках. Ни у кого из соседей сады столько фруктов не приносят.
В глубине сада мы вышли к увитой виноградом беседке, в которой стоял расшатанный деревянный стол, а по бокам его - скамейки. Трое малышей уже поджидали нас здесь. Они робко покосились на меня и начали что-то говорить матери.
- Просят сказать, что учитель каждый год приводит сюда школьников на пикник. Эти-то еще не учатся, вот и думают, будто в школе что ни день, то пикник.
Когда я достаточно полюбовался беседкой, дети убежали на лужайку, густо поросшую васильками, и, присев на корточки, начали ползать среди цветов, измеряя что-то веревкой.
- Ян хочет похоронить здесь свою собаку, - объяснила Антония, пришлось разрешить. Он у меня вроде Нины Харлинг. Помнишь, как она горевала из-за каждой мелочи? У него тоже всякие причуды, совсем как у нее.
Мы сидели и смотрели на детей. Антония облокотилась на стол. В саду царил глубочайший покой. Нас окружала тройная ограда - сначала проволока, потом кусты колючей белой акации, затем тутовник - летом он преграждал доступ в сад горячим суховеям, зимой задерживал снег. Живые изгороди были так высоки, что с нашего места мы не видели ни крыши амбара, ни ветряной мельницы, только синее небо. Сквозь начавшие увядать виноградные листья в беседку глядело солнце. Сад, как налитая до краев чаша, был полон солнечного света и благоухал спелыми яблоками. Ярко-красные райские яблочки унизывали ветки, словно бусины; казалось, они покрыты нежным серебристым глянцем. Куры и утки, пробравшиеся в сад сквозь изгородь, клевали паданцы. У красавцев селезней, серых с розовым отливом, густые пышные перья на голове и шее постепенно переходили из радужно-зеленых в синие, совсем как у павлинов. Антония сказала, что они напоминают ей солдат, - такую форму она видела еще девочкой у себя на родине.
- А куропатки здесь еще водятся? - спросил я. И напомнил ей, как в последнее лето, перед тем как мы переселились в город, она ходила со мной на охоту.
- Ты ведь неплохо стреляла. Тони. Помнишь, как тебе всегда хотелось удрать со мной и с Чарли и поохотиться на уток?
- Помню, но теперь я на ружье и взглянуть боюсь.
Она взяла в руки одного из селезней и взъерошила его зеленый воротник.
- С тех пор как у меня дети, я никого не могу убить. Даже если надо свернуть шею какой-нибудь старой гусыне, у меня сердце заходится. Странно, правда, Джим?
- Как тебе сказать? Молодая королева Италии то же самое говорила одному моему другу. Раньше была страстная охотница, а теперь, так же как ты, только в мишень и может выстрелить.
- Значит, она хорошая мать! - горячо воскликнула Тони.
Она рассказала, как они с мужем приехали сюда, когда земля была еще дешевая и продавалась на выгодных условиях. Первые десять лет им тяжело достались. Муж ее мало смыслит в земледелии и часто впадал в уныние.
- Нам бы никогда не выдержать, если б я не была такой сильной. Но, слава тебе, господи, здоровье у меня крепкое; я помогала мужу в поле, пока не приходило время рожать. И дети мои всегда друг о друге заботились. Марта - ты ее еще малышкой видел - во всем мне помогала, она и Анну этому выучила. А теперь Марта уже замужем, у нее у самой ребеночек. Подумай только, Джим!
Да, я никогда не унывала. Антон у меня человек хороший, и детей я люблю, всегда верила, что из них вырастут стоящие люди. А жить могу только на ферме. Здесь мне не бывает тоскливо, как в городе. Помнишь, на меня там находила тоска, и я понять не могла, что со мной. Здесь такого не бывает. А когда не грустишь, никакая работа не страшна!
Она подперла рукой подбородок и устремила взгляд в глубь сада, где солнечный свет все сильней отливал золотом.
- Значит, зря ты переезжала в город? - сказал я, вопросительно глядя на нее.
Она живо обернулась:
- Что ты, я рада, что пожила в городе! Иначе я ничего не смыслила бы ни в стряпне, ни в хозяйстве. Я у Харлингов научилась хорошему обхождению, и мне легче было воспитывать своих детей. Ты заметил - хоть они и родились на ферме, а ведут себя совсем неплохо. Не перейми я столько у миссис Харлинг, они росли бы у меня, как трава. Нет, нет, я рада, что смогла всему научиться, но благодарна и за то, что моим дочкам не нужно идти в услужение. Понимаешь, Джим, я никогда не верила, что те, кого я люблю, могут обойтись со мной плохо, вот в чем беда.
За разговором Антония убедила меня, что я должен остаться у них переночевать:
- Места у нас хватает. Двое мальчиков спят на сеновале до самых холодов, хоть нужды в этом нет. Просто Лео вечно просит, чтоб ему разрешили там ночевать, ну и Амброш идет за ним приглядеть.