Я обнял ее. Я не мог видеть ее слез.
- Про что это ты, бабушка? Про танцы у пожарных?
Она кивнула.
- Прости, что я убегал тайком. Но в этих танцах нет ничего дурного, и я ничего дурного не сделал. Мне нравятся все эти девушки с ферм, и я люблю танцевать с ними. Только и всего.
- Но ведь нехорошо, сынок, обманывать стариков - и так уж нас винят во всем. Говорят, из тебя вырастет повеса, разве это не укор нам?
- Мне дела нет, что обо мне говорят, но раз тебя это огорчает кончено. Больше я к пожарным не пойду.
Разумеется, я сдержал слово, но те весенние месяцы показались мне невыносимо скучными. По вечерам я сидел дома со стариками и зубрил латынь, которую мы не изучали в школе. Я решил за лето подготовиться и осенью поступить в университет без дополнительных экзаменов. Мне хотелось как можно скорее уехать из Черного Ястреба.
Я обнаружил, что неодобрение, даже со стороны людей, которых я не уважаю, меня задевает. С каждым весенним днем мне становилось все тоскливее и тоскливее, так что пришлось снова искать приюта у телеграфиста или у табачника с его канарейками. Помню, с каким грустным удовольствием готовил я тогда майскую корзинку для Нины Харлинг. Купил цветы у старухи немки, в окнах у которой горшков с цветами было больше, чем у других, и просидел целый день, украшая ими маленькую рабочую корзинку. Когда стемнело и на небе появился молодой месяц, я тихо прошел к дверям Харлингов со своим подношением, позвонил и убежал, как того требовал обычай. Услышав радостные вопли Нины за ивовой изгородью, я почувствовал себя вознагражденным.
В эти тихие, теплые вечера я часто задерживался в городе, чтобы вернуться домой вместе с Френсис, и делился с ней своими планами, рассказывал, как идут мои занятия. Однажды Френсис сказала, что миссис Харлинг вовсе не так уж сильно сердится на меня.
- По-моему, мама великодушна, как мало кто из матерей. Но она очень обижена на Антонию и не может понять, почему тебе больше нравится встречаться с Тиной и Леной, чем с девушками нашего круга.
- А вы понимаете? - напрямик спросил я ее.
Френсис засмеялась.
- Пожалуй, да. Ты знал их еще в прерии, потому и держишь их сторону ты иначе не можешь. В чем-то ты старше своих сверстников. Думаю, мама сразу изменится, когда увидит, что ты окончил школу и цели у тебя серьезные.
- Если бы вы были молодым человеком, - настаивал я, - вы бы тоже не пошли к "Совам". Вы поступали бы, как я.
Френсис покачала головой:
- Может быть, а может быть, и нет. Мне кажется, я разбираюсь в этих девушках с ферм лучше, чем ты. Тебе всегда хотелось их как-то возвысить. Вся беда, Джим, что ты романтик. А знаешь, мама собирается прийти на ваш выпускной акт. Недавно она меня спрашивала, о чем твоя речь. Ей хочется, чтобы у тебя все прошло хорошо.
Мне самому моя выпускная речь очень нравилась. Я с жаром излагал в ней множество вещей, которые узнал в последнее время. Миссис Харлинг и в самом деле была в Городском театре на нашем выпуске, и, пока я говорил, я почти все время смотрел на нее. Она не сводила с меня умных, проницательных глаз. Потом она заглянула в заднюю комнату, где мы все собрались, получив дипломы, подошла ко мне и сердечно сказала:
- Ну, Джим, ты меня удивил. Я и не думала, что ты можешь так выступить. Все говорил от себя, а не по книжкам.
Среди подарков, полученных мной по случаю окончания школы, был шелковый зонтик от миссис Харлинг с моим именем на ручке.
Я возвращался из театра один. Поравнявшись с методистской церковью, я заметил впереди три белые фигуры; девушки прогуливались под раскидистыми кленами, сквозь пышную июньскую зелень которых пробивался лунный свет. Они поджидали меня и бросились мне навстречу - Лена, Тони и Анна Хансен.
- Ох, Джимми, ты выступал замечательно! - Тони, как всегда, запыхалась от избытка чувств. - Да ни один здешний адвокат не смог бы придумать такую речь. Я так и сказала твоему дедушке. Тебе-то он не проговорится, а нам признался, что и сам не ожидал от тебя ничего подобного. Правда, девушки?
Лена бочком подошла ко мне и шепнула лукаво:
- А почему ты был такой важный? Я решила, ты трусишь. Я все боялась, вдруг ты забудешь, что говорить.
Анна произнесла с легкой завистью:
- Счастливый ты. Джим, вон сколько у тебя хороших мыслей - и ты умеешь высказать их. Знаешь, мне тоже всегда хотелось учиться в школе.
- А я все сидела и думала: вот если б мой папа тебя слышал, Джим! Антония взяла меня за лацканы сюртука. - Когда ты говорил, я почему-то все время думала о папе.
- И я, Тони, думал о твоем отце, когда готовил свое выступление, сказал я. - Я посвятил эту речь ему.
Тони крепко обняла меня, и слезы полились по ее милому лицу.
Когда они уходили, я долго стоял, глядя, как постепенно сливаются с темнотой их белые фигуры. Никогда больше ни один успех не затрагивал так глубоко мою душу.
14
На другой день после выпуска я перетащил свой стол и книги в пустую комнату наверху, где мне никто не мог помешать, и начал заниматься всерьез. Летом я проштудировал годовой курс тригонометрии и самостоятельно принялся за Вергилия. Каждое утро я мерял шагами свою залитую солнцем комнатку и, глядя вдаль на крутые берега реки и холмистые светлые пастбища, громко декламировал "Энеиду", зубря большие отрывки. Когда по вечерам я проходил мимо дома Харлингов, миссис Харлинг, случалось, окликала меня и звала послушать ее игру на пианино. Она говорила, что скучает по Чарли и ей приятно поглядеть на мальчишеское лицо. А когда мои дед с бабушкой начинали сомневаться, не слишком ли я молод, чтобы ехать в университет, миссис Харлинг горячо меня поддерживала. Дед так уважительно относился к ее мнению, что я был уверен: он никогда не поступит вопреки ее совету.
В то лето я позволил себе отдохнуть только один день. Это было в июле. В субботу я встретил в городе Антонию и узнал, что завтра она, Лена и Тина собираются поехать вместе с Анной Хансен на реку за бузиной - бузина как раз цвела, и Анна хотела сделать из нее вино.
- Анна отвезет нас туда в фургоне Маршалла, в котором он развозит заказы, мы прихватим завтраки повкуснее и устроим пикник. Мы едем одни, никого с собой не берем. Поехали с нами, Джим? Будет совсем как прежде!
Я на минутку задумался.
- Ну что ж, поедем, если я вам не помешаю.
В воскресенье я поднялся спозаранку и вышел из города, когда высокая трава на лугах была еще тяжелой от росы. Стояла пора летнего буйства полевых цветов. Вдоль песчаных обочин поднимался розовый пчельник, там и сям виднелись золотые шары и красные мальвы. За проволочной изгородью в траве я разглядел кустик пылающего ярко-оранжевого ваточника - редкого в нашей части штата. Я сошел с дороги и пустился напрямик через пастбище, летом всегда ощипанное скотом; сейчас полевая гайлардия, год за годом всходившая на нем, стелилась по земле, темно-красная, бархатистая, точно узор бухарского ковра. В это воскресное утро вокруг было пустынно, нигде никого, одни только жаворонки заливались; и казалось, земля приподымается и хочет приблизиться ко мне. Река была не по-летнему полноводна - ее питали ливни, выпавшие к западу от наших мест. Я перешел через мост и двинулся лесистым берегом вверх по течению к уютному местечку в кизиловых зарослях, затененному диким виноградом, где можно было укрыться и раздеться. Я решил поплавать и начал снимать одежду. Выкупаюсь, пока подоспеют девушки. Впервые мне пришло в голову, что, уехав отсюда, я буду скучать по этой реке. Ее отмели с чистыми белыми пляжами, кое-где поросшие ивняком и тополиными побегами, были как бы ничейной землей, - эти недавно возникшие мирки принадлежали нам, мальчишкам из Черного Ястреба. Мы с Чарли Харлингом часто охотились в здешних зарослях и удили рыбу с поваленных стволов, так что я наизусть знал каждый изгиб реки и как на старых друзей смотрел на каждый уступ, на каждую впадину берега.
Наплававшись, я лениво плескался в воде и тут услышал стук копыт и поскрипывание колес на мосту. Я поплыл вниз по течению и окликнул девушек, когда открытая повозка выехала на середину моста. Они остановили лошадь, и сидящие сзади привстали, опираясь на плечи подруг, чтобы получше меня разглядеть. Они были очень милы, когда, сгрудившись наверху в повозке, глазели на меня, словно любопытные лани, вышедшие из чащи на водопой. Нащупав дно неподалеку от моста, я встал и помахал им рукой.
- Какие вы хорошенькие! - прокричал я.
- Ты тоже! - отозвались они хором и залились смехом. Анна Хансен натянула вожжи, и они поехали дальше, а я зигзагами поплыл обратно к своему убежищу и вскарабкался на берег под укрытием склонившегося к воде вяза. Обсохнув на солнце, я не спеша оделся: мне не хотелось уходить из этой зеленой беседки, куда сквозь листья винограда так весело заглядывало солнце, а с кряжистого вяза, опустившего ветви к самой воде, доносился громкий стук дятла. Идя обратно к мосту, я то и дело отколупывал маленькие чешуйчатые кусочки известняка в руслах пересохших ручейков и крошил их в пальцах.
Когда я дошел до лошади Маршалла, привязанной в тени, девушки уже разобрали корзинки и отправились вниз по восточной дороге, которая вилась по песку среди кустов. Я слышал, как они перекликались. Бузина не любит тенистых расселин, она росла внизу, на горячем песке вдоль реки; там ее корни всегда оставались влажными, а верхушки грелись на солнце. В то лето она цвела необыкновенно обильно и пышно.
По тропинке, проложенной скотом, я прошел через густую низкую поросль и остановился на краю отвесного обрыва. Добрый кусок берега здесь был отхвачен весенним паводком, и кусты бузины, прикрывая рану, цветущими террасами спускались к самой воде. Я не стал рвать цветы. Знойная тишина навевала на меня покой и сонливость. Кроме громкого монотонного жужжания диких пчел да веселого плеска воды внизу, ничего не было слышно. Я наклонился над обрывом, чтобы выяснить, какой это ручеек так звенит, оказалось, прозрачная струйка бежала по песку и гравию, отделенная от мутного русла реки длинной отмелью. Там, на берегу, сидела Антония, одна среди похожих на пагоды кустов бузины. Услышав меня, Антония посмотрела наверх и улыбнулась, но я заметил, что она плачет. Я быстро съехал вниз и, усевшись на теплом песке рядом с ней, спросил, в чем дело.
- Эти цветы так пахнут - я вспомнила родину, Джим, - тихо сказала она. - Дома у нас их было много-много. Они росли прямо во дворе, и папа поставил под кустами зеленую скамейку и стол. Летом, когда кусты цвели, он любил сидеть под ними со своим другом, тем, кто играл на тромбоне. Когда я была маленькая, я всегда подходила поближе, чтобы послушать, о чем они говорят - интересные у них были разговоры! Здесь таких не услышишь.
- О чем же они говорили? - спросил я.
Она вздохнула и покачала головой.
- Ну, мало ли о чем! О музыке, о лесе, о боге и о своей молодости. Внезапно Антония повернулась и заглянула мне в глаза: - Слушай, Джимми, а может, папина душа теперь там, дома?
Я рассказал ей, как почувствовал, что душа ее отца рядом со мной в тот зимний вечер, когда дедушка с бабушкой уехали к ним, узнав, что мистер Шимерда умер, а меня оставили одного. Рассказал, как решил, что душа возвращается к себе на родину, и признался, что даже сейчас, когда я проезжаю мимо его могилы, я всегда представляю, что он где-то в своих родных полях и лесах.
Ни у кого не видел я таких добрых и доверчивых глаз, как у Антонии; казалось, они, не таясь, излучали любовь и преданность.
- Почему ты не сказал мне об этом раньше? Мне было бы спокойней за него. - Немного помолчав, она продолжала: - Ты знаешь, Джим, отец и мать у меня совсем разные. Он мог не жениться на ней, все его братья поссорились с ним из-за этой женитьбы. Я слышала, как старики там, дома, об этом шептались. Говорили, что надо было ему откупиться от матери и не брать ее за себя. Но он был старше ее и очень добрый, не мог он так поступить. Он жил со своей матерью, а моя мать была бедная девушка и приходила к ним помочь по хозяйству. Когда отец женился на ней, бабушка перестала ее даже на порог пускать. Я была в доме у бабушки всего один раз, когда ее хоронили. Правда, странно?
Пока она рассказывала, я улегся на горячий песок и сквозь плоские зонтики бузины глядел в синее небо. Было слышно, как, жужжа, выводят свой напев пчелы, но они оставались на солнце, над цветами, и не спускались в тень листвы. Антония в этот день казалась мне совсем прежней, как в ту пору, когда девочкой приходила к нам с мистером Шимердой.