— Ответ на этот вопрос ты и сама найдешь. Я даже не предлагаю вернуться к нему позднее.
Я спросила у Петике, как он считает теперь, когда уже хорошо изучил наш язык, имело ли смысл так стараться. Он сказал, что в языке страусов слова отбрасывают более длинные тени, чем в других языках, и что язык наш хранит в себе множество отпечатков архаических знаний. А я как-то не замечала!
Но Пасаран, некогда рыжий, а теперь совершенно лысый, но все еще густо заросший всклокоченной бородой вертухай, про которого Пузан сказал как-то, что рожа у него такая, будто сам черт вытер о нее свою задницу, — так вот, этот Но Пасаран вчера устроил аукцион, выставив на продажу жену, собственное здоровье и белое мраморное надгробие матери. Все три лота ушли. Надгробие погрузил в фургон бывший официант, а ныне пенсионер и мастер золотые руки, делающий столы и буфеты с мраморными столешницами.
В верховьях Нила, приблизительно втехжекраях, где начинается и Евфрат, до сих пор произрастает орех, называемый лотос-кокос.
Однажды страусы, которые когда-то хорошо знали, зачем они появились на свет, наелись плодов этого самого лотоса — а может, корней или листьев — и напрочь забыли все, что знали о себе и о чем бы то ни было вообще.
Похоже, что нечто подобное произошло и с людьми. Они забыли, зачем они на земле, и, как говорят, именно тогда они стали преследовать страусов, с которыми прежде жили в мире и дружбе.
Но все это было так давно, что я еще не жила на свете.
(Что я делала вместо этого — представить себе не могу.)
Единственным, чего не могли забыть люди — а также и страусы — из того, что знали до этого, был маленький голубой цветочек, который не уставал повторять им: не забудь, не забудь, не забудь! Его пронзительный голосок доносился из-за стены забвения, а ослепительная голубизна просвечивала сквозь мрак сознания и души.
Чтобы вновь отыскать смысл жизни, страусы принялись возводить маяк высотою до неба. Возможно, была в нем и лестница. Неизвестно, на что они при этом надеялись — быть может, на то, что на небесах получат какие-то разъяснения. А может, думали, что пока им не удалось отыскать на земле смысл жизни, пусть будет хоть башня с лестницей, она хотя бы поможет им скрыть растерянность, которая овладела ими, когда они вкусили этот райский запретный плод лотос-кокос. Но пока они возводили башню, языки у них начали заплетаться, слова сделались вязкими, стали склеиваться, всяк пытался произносить их по-своему, так что башню они не достроили и из окон ее до сих пор изливается только мрак.
Из-за этих дурных воспоминаний страусы по сей день и обходят стороной эту башню.
В 2399 году начнется один любопытный эксперимент. Венгров из Коложвара с криками-матюгами будут переселять в совершенно новый город, который построят на вершине Килиманджаро, а в освободившиеся коложварские дома и квартиры переедет народ суахили.
Этот захватывающий эксперимент придумают знатоки социальной психологии и культурной антропологии с той целью, чтобы через два поколения можно было произвести сопоставительный анализ духовного мира населения двух городов — с особым вниманием к сходствам и различиям.
Ура! Этот мелкий уродец, которого мы назвали Поскребышем, преподнес нам сегодня сюрприз: то, чего до сих пор не удалось ни одному из нас, этот фокусник проделывает уже сейчас! Он способен подняться в воздух! Это чудо, наверно, не меньшее, чем то, которое испытал в джунглях Сиприен Мере, когда его разбудил страус, говоривший по-французски, и угостил коньяком.
Выходит, не зря мы, все племя, потратили столько времени, пытаясь научиться летать! Мы победили! Смотрите, что получилось, — каким-то таинственным образом труд и пот родителей, упорные тренировки, надежды, строжайшее расписание занятий дали свои плоды в одном из потомков. Несмотря на все его странности, которые, как известно, обычно характеризуют мутантов, Поскребыш будет летать! Да здравствует новое поколение! Страусиное племя все же будет господствовать в воздухе!
— Браво, браво! — поздравил нас даже крот Игэлае.
— Вы видите, — подбадривали мы остальных птенцов, — как ловко Поскребчик работает крылышками? Вы должны у него учиться.
Но учиться никто не хотел.
Поскребчик покинул нас.
И это несмотря на то, что, когда он впервые пролетел по ферме, мы устроили для него небывалый праздник! С каждым днем он держался все более уверенно. А однажды вспорхнул — да как элегантно! легко! — на забор и, даже не оглянувшись, во всю глотку крича «ку-ку!», рванул в лес.
Мы никак не могли понять, как и главное для чего страус может кричать по-кукушечьи. Мало ему страусиного языка? В мою душу закралось черное подозрение, которое я даже для себя сформулировать не могла — не то что высказать.
А потом меня просветила сова. Она рассказала, что следует знать о кукушках, об этих по природе своей гнусных тварях, которые уже в птенцовом возрасте ведут себя, как неблагодарные убийцы. Ибо мало того, что кукушки подкладывают свои яйца в гнезда других, ничего не подозревающих, птиц, мало того, что эти мамаши высиживают их птенцов, а потом жертвенно вскармливают кукушат, так эти маленькие поганцы без стыда и совести, эти желторотые убийцы еще и выталкивают из гнезда родных птенцов своей кормилицы, чтобы самим досталось больше жратвы. Я думаю, из-за этих тварей кукушек вымер уже не один вид птиц, заявила сова.
Интересно, что Пишта Потемко не выказал ни малейшего возмущения. Он, с одной стороны, злорадствовал, что «партия летунов» потерпела фиаско. А с другой — искренне изумлялся ловкости кукушат.
Я была просто убита произошедшим. По радио хор исполнял «Песню о Буревестнике».
Ну хорошо, хорошо, кукушки, подлые дряни вы и разбойницы, пусть хоть одна из вас попадется мне на глаза, уж я покажу вам, где раки зимуют.
Мы решили мстить. И подложили одно из своих яиц в гнездо аистов, но это вышло нам боком. Однако об этой позорной истории следует рассказать по порядку. План, постыдный и недостойный страусов, родился в голове Пишты Потемко.
Параллельно с жуткими беспрерывными дискуссиями об эмиграции — уезжать или оставаться, или уехать, чтобы потом вернуться, — мы месяцами без особого успеха пытались найти хотя бы одно кукушечье гнездо, чтобы вернуть должок. И поскольку поиски были безрезультатными, Сквалыга, именно тот, кого, как известно, вероломство кукушонка потрясло меньше всех, словом, именно Пишта Потемко выступил с безнравственным предложением — раз уж мы не способны отомстить кукушкам, подложить несколько наших яиц другим птицам.
Против этого я протестовала руками и ногами, но Сквалыга и его банда заткнули мне рот. Самое малое, что мы можем сделать для спасения репутации, говорили они, это смыть позор и продемонстрировать всем, что страусы — это не половые тряпки и лучше с ними не связываться.
Их выбор пал на наших добрых друзей аистов. Ведь они такие же длинноногие и длинношеие, как и мы. И, можно надеяться, что парочка страусенков, оказавшихся в их гнезде, не вызовет у них подозрений, объясняли они.
— Но какой в этом смысл? — не унималась я. — Если не считать мести, что само по себе глупо и примитивно. Мы и сами можем прекрасно вскормить собственных птенцов.
— То же самое могли бы делать и кукушки, но почему-то не делают, — ответил мне Недомерок.
— И вообще, — гнусно разыгрывал из себя святую невинность Пишта Потемко, на самом же деле готовя мне западню, в которую я и попалась, — должен признаться, что ты меня изумляешь. Именно ты, которая так одержимо настаивала на том, что страусы должны научиться летать, теперь возражаешь, — сказал он с глумливой усмешкой. И мне стало дурно от мысли, что я дышу воздухом, который этот тип только что пропустил сквозь свои, без сомнения омерзительные, легкие.
— Не научиться, — поправила я его, — а вспомнить, как это делается. Можно подумать, что я пытаюсь учить страусов дайвингу, верхолазанию или шелкоткачеству. Летать — это совсем другое. Когда-то мы это умели, и это ничуть не противоречит нашей природе, в отличие, скажем, от разведения шелкопрядов. Поэтому мне непонятно, при чем здесь аисты. Ты говоришь, я тебя изумляю — интересно, чем? Почему я должна поддерживать это свинство?
— Я тоже не понимаю тебя, ведь ежели план наш удастся, то вместе с птенцами аистов этот страусенок сможет научиться летать. Уж если кто-то из нас и взлетит, то именно этот малец!
Я просто оторопела. Ситуация с этой единственной точки зрения (для меня как раз самой важной) действительно выглядела заманчивой. Однако. Однако можно ли (а если можно, то позволительно ли) добиваться прекрасных целей с помощью гнусных дел? Мне было не по себе.
— Тогда уж лучше давайте договоримся с аистами. Попросим их воспитать одного-двух из наших птенцов. А мы будем помогать им в добыче корма, — предложила я.
Но меня больше никто не слушал. На пятачке перед нашими клетками Потемко, словно в угаре, пустился в победный пляс, а его группа, «биг-бенд Потемко», при этом орала:
Под эту идиотскую речевку они скакали, оглядываясь на меня с издевательским ржанием.
Эта компания, Латька, Лопух, Отважный и Недомерок, почти не упоминалась выше, и это не случайно, потому что они — четверо невидимок. Бывают такие личности, совершенно невзрачные и незаметные. Однажды ученые, ради эксперимента, посадили перед началом спектакля одного такого на сцену, и на протяжении всего действия ни актеры, ни зрители не обратили на него внимания. Из таких вот типов и получаются супершпионы. (Хотя, думаю, контрразведчики это знают и сразу же замечают таких незаметных.)
Как бы то ни было, эти четверо были лучшими учениками П. П. по умению растворяться, уподобляться, сливаться с пейзажем. Но теперь они были крикливы и агрессивны — наверное, чтобы не выделяться среди окружающих.
Полюбоваться танцами страусов многие приезжают даже из дальних краев. Все приходят в восторг от наших прелестных или, как говорят, грациозных па. Привставая на цыпочки, мы словно исполняем какой-то изящный балетный номер. Так обычно о нас говорят, и это уже стало трюизмом.
Кстати, на самом деле, когда мы танцуем, нами движет словно бы ностальгия по былому счастливому знанию, неведомая энергия, которая пробивается из давно погребенных времен через наши движения, как поднимается на поверхность вода по таинственным трещинам остывающего вулкана. Люди называют ее минеральной.
Но любоваться прославленной на весь мир хореографией в эту минуту у меня не было никакого желания.
К тому же коронным номером этой программы был танец свинопаса в исполнении Пишты Потемко. Ему бурно аплодировали, и никто, кажется, не заметил, что два или три раза, выбрасывая в сторону ноги, он нарочно бил меня по лодыжке. Но я даже не вскрикивала, молча глотая слезы.
А в довершение всего откуда-то появился крот Игэлае, который, дабы продемонстрировать свою учтивость, спросил у меня:
— Как дела, Лимпопо? Как растет Поскребчик? Все так же ловко летает?
Выходит, что под землей слухи распространяются медленней.
Взгляд, который я бросила на крота, был, наверное, страшным, потому что он тут же убрался.
Туземцы — наши друзья. Вооруженные луками, стрелами, копьями, они бесшумно скользят по саванне, на лицах — татуировки, в зубах — ярко-красные розы. Когда страусы уже спят, они бесшумно подкрадываются к ним — слышно только биение пульса — и вкладывают в клюв самой красивой барышни-страусихи розу.