Сиприен остался один, да к тому же, промокнув до нитки, свалился в горячке.
К утру дождь перестал, и солнце уже высоко стояло на небе, когда Сиприен открыл глаза. Он увидел перед собой большого страуса.
— Может быть, это страус Матакита? — смутно пронеслось в уме Сиприена.
Но страус ответил ему на этот вопрос, заговорив с ним на чистом французском языке.
— Я не ошибаюсь?.. Это Сиприен Мере?.. Что с тобой, мой бедный друг? Что ты делаешь здесь?
Страус, говорящий по-французски, страус, знающий, как его зовут! Здесь было, конечно, чему удивляться человеку обыкновенному, находящемуся в здравом рассудке. Но Сиприен нисколько не был удивлен этим феноменом и даже нашел его вполне натуральным. Во время своего ночного бреда он видел гораздо более необыкновенные вещи: ему показалось это продолжением бреда.
— Вы очень невежливы, барышня страусиха! — ответил он. — По какому праву вы говорите мне «ты»?
Голос Сиприена был глух и прерывист, как у всех горячечных, и уже по одному этому можно было безошибочно судить о том, что Сиприен болен.
Это обстоятельство до крайности взволновало страуса.
— Сиприен… друг мой! Ты болен и один здесь, в этом диком лесу! — воскликнула птица и бросилась перед ним на колени.
Это было также совершенно ненормальным физиологическим явлением: страусу, как известно, запрещено природой преклонять колени. Но Сиприен ничему не удивлялся. Он нашел даже вполне естественным то, что птица вынула из-под своего левого крыла кожаную бутылку с водой, смешанной с коньяком, и приложила горлышко к его губам.
— Какие птицы летают выше всех? — спросила я у Нуар.
— Дикие гуси. А что?
— Значит, они ближе всех подлетают к раю?
— Рай — это не место.
— А разве он не на небе?
— Так принято говорить. Но это лишь означает, что по сравнению с нами он очень высоко. Многими этажами выше.
— А как мне туда попасть?
— Туда нет лестницы. Во всяком случае, такой лестницы, которую могут построить другие.
— Я должна построить ее сама?
— Нет.
— А как же тогда?
— Ты сама должна стать этой лестницей.
— Так ты говоришь, что рай не на небе? А где же он?
— Считается, что он в душе, так же как и ад.
— В одном месте?
— Да.
— Вперемешку или отдельно?
— Это как зал ожидания на станции Секейкочард. На одной двери написано: зал ожидания первого класса, на другой — второго.
— А что там на самом деле?
— Коридор.
Голос в ночи.
Нигде ничего не сказано. Бог наблюдает за нами через бинокль, тела наши медленно сносит ветром, а его мутит, и катятся слезы. Где это сказано?
Мимо промчался Петике, побежал опустить заполненные бабушкой квитки лото. Значит, сегодня суббота.
— А может такое быть, что нас просто уронили в материю? — подбросила я вопрос Нуар. — Как в булькающее повидло?
Она что-то пробурчала, но я ничего не поняла.
Все птенцы подают большие надежды. Именно такие потомки нам и нужны: умные, шустрые, схватывающие все на лету.
И только один их братишка — коротконогий поскребыш — ведет себя как-то странно. Ни в какую не хочет делать того же, что и они, не бегает вместе с братьями, не играет в их игры и ведет себя с ними весьма агрессивно: выхватывает у них из-под клюва самые лакомые куски, случается, щиплет их — и даже, ей-богу, пытается вышвырнуть их из гнезда. В чем нет никакого смысла, потому что все остальные давно уже весело впрыгивают и выпрыгивают из него, в то время как он только разевает клюв, верещит и размахивает хилыми крылышками.
Никто из нас таких странных страусов еще никогда не видывал.
Как выяснилось впоследствии, бриллиант проглотил страус по имени Дада. Умело прооперировав страуса, Сиприен извлекает из его зоба камень, женится на Алисе, и Якоб Вандергард дарит им бриллиант.
Как говорит Лаца Зашибленный, у писателя Уэллса в одной из историй страусы тоже глотают волшебный алмаз, но там дело происходит во время морского путешествия.
Барнабаш, восточный маг, опоздавший к рождению Мессии, уверяет, что китайцы опять строят стену, но не там, где она была, а совсем в другом месте.
— Если Глыба или другой негодяй захочет стереть или сотрет в нашей памяти, скажем, слово «страус», мы после этого перестанем быть страусами?
— В физическом смысле, конечно, нет, но вы больше не будете узнавать в себе существо, сотворенное по замыслу Божьему, то есть самих себя.
Так ответила мне Нуар.
— Однако, если взять, например, меня, Создатель, похоже, даже не ведал, что я вовсе и не хотела быть страусом, который даже летать не может, точно так же, как до рождения никто не хотел стать венгром, турком, лисой или кузнецом.
— Это испытание…
— Что — это? — перебила я сову.
— Сама жизнь. Кто как сдаст экзамен. Если ты провалился как человек, значит, ты не годишься и в тигры.