— Да как вы смеете такое говорить… — Талаат паша побагровел от гнева, услышав эти слова от Зиновьева.
— Ведь вы армян даже гражданами своей страны не считаете!
Зиновьев встал.
В течение сегодняшнего дня вы получите официальный документ подтверждающий наши намерения в отношения происходящих событий. Честь имею откланяться.
Талаат паша долгим и непонятным взглядом проводил Зиновьева. Едва посол покинул комнату, как в неё вошли два человека. Оба были приблизительного одного возраста с пашой и одеты точно так же. Они сели на диван, туда, где только что сидел Зиновьев.
— Ты допустил промах. Гуяр всё понял, — сказал один из них.
— Неважно, — отмахнулся Талаат паша, — поднялось слишком много шума из- за Адана. Мы должны приостановить все действия. У нас отношения с русскими хуже некуда. Русская армия стоит у наших границ. У наших берегов курсируют французские крейсера. А если подумать о том, с какой истерикой Франция бросилась защищать этих недостойных неверных,… может случиться всё, что угодно.
— Что же нам делать? Отказаться от наших планов? — спросил второй.
— Отказаться? — глаза Талаат паши сверкнули. На губах появилась зловещая улыбка. — Неверные подохнут. Все до единого подохнут. Подохнут как собаки. Такова воля Аллаха… и наша! Подготовим втайне план и одним ударом уничтожим это грязное племя.
— Не будет армян, не станет и «Армянского вопроса»!
Все трое обменялись зловещими взглядами после этих слов. Всё ещё расхаживая, Талаат паша продолжал говорить:
— А до тех пор кричите на всех углах, что во всём виноваты сторонники Абдул Гамида. Во всём виноваты курды, на которых мы не имеем влияния. Это они убили несчастных армян.
********************************************************************
Зиновьев вернулся в посольство. Он пребывал в удручающем состоянии. Почти сразу же после прибытия он попросил уведомить Лущева, что хочет с ним встретиться. Лущев не заставил себя ждать. После прихода, он некоторое время наблюдал за послом. Он видел, что посол находится не в духе и гадал о причине предстоящего разговора.
— Я думаю, вы были правы, господин полковник! — этими словами Зиновьев начал разговор. По — видимому Адана не конец, а начало. Я решил довести до высочайшего слуха эти соображения. Но прежде хотел посоветоваться с вами. Стоит ли это делать?
— Не стоит! — не раздумывая, ответил Лущев.
— И почему же, позвольте спросить? Не так давно вы сами говорили о необходимости начала военных действий. Что изменилось? Вы говорили, что существует план по уничтожению армянского народа, разработанный правительством Османской империи. Вы сомневаетесь в своих словах?
— Отнюдь, — возразил Лущев, — я лишь говорю вам: не стоит заниматься бесполезным делом.
— Объяснитесь, — попросил Зиновьев.
— Ещё в прошлом году каталикос всех армян удостоился аудиенции царя. Каталикос поставил в известность царя о бедственном положении армян. В частности, речь шла и о возможных массовых преследованиях со стороны правительства Османской империи. В ответ на это его императорское величество ограничился лишь заявлениями симпатий к армянскому народу. Наше ведомство проводит огромную работу. С риском для жизни добываем сведения,…но всё безрезультатно. Никому, по большому счёту, нет дела до армян. Всё, на что способно наше правительство — это выражать соболезнования и протестовать против этих зверств. Насколько мне известно, в других странах ситуация обстоит так же. Все говорят об «Армянском вопросе», но никто и пальцем не хочет пошевелить, чтобы этот вопрос разрешился справедливым образом. И такой подход сильно ухудшает положение армян.
— Почему вы так думаете?
— А разве не ясно? Османское правительство видит, что вокруг одни разговоры. Действия не предпринимаются. У них развязаны руки. Они осуществят свои гнусные планы, как только наступит такая возможность, или найдут настоящий повод. В моём понимании такой повод появится, когда начнётся война России с Германией. Уж тогда у них будут полностью развязаны руки.
— Ну и что нам остаётся делать?
Лущев безразлично пожал плечами.
— Наблюдать и выполнять приказы! Вот и всё. Остальное не в нашей власти.
— Похоже, это единственный выход, — не мог не согласиться Зиновьев, — к тому же, мы вполне можем ошибаться. И опасность, быть может, не так велика, как нам кажется.
— Вы думаете? — Лущев невесело усмехнулся. — Факты говорят обратное, милостивый государь. Факты говорят о том, что очень скоро правительство Османской империи впишет кровавую летопись в историю.
Родственники, друзья, соседи… друг за другом входили в дом Констандянов. Хозяин дома лично стоял у ворот и приветствовал каждого входящего. С его лица не сходила кислая улыбка. Он то и дело оборачивался посмотреть на дочь, которая вместе с остальными женщинами хлопотала за очень длинным столом, сооружённым посередине двора. За стол постепенно усаживались гости. На столе постепенно появлялось вино, армянский лаваш, зелень, отварное мясо из баранины и ещё несколько блюд из национальной кухни. Пока всё это выставлялось на стол, князь Констандян встретил последнего гостя. Оставив ворота открытыми настежь, он проводил женщину к столу и самолично усадил её. Усаживая её, он в которой раз угрюмо покосился на щебечущую вокруг стола Мириам и с недовольством произнёс:
— Сядь за стол как положено невесте.
Мириам, не прекращая своих хлопот, бросила на отца лукавый взгляд.
— Пап джан, я уже замужем. Свадьба прошла.
— Прошла у неё свадьба, — пробормотал Констандян, — да кто её только видел? Да и…жениха… мужа твоего нет. Ох, ох… всё не по нашему обычаю. Всё у вас не так.
— Муж спит. А что ему ещё делать? Он ведь всю ночь не спал… — Мириам осеклась, поняв, что сказала нечто, не подумав над возможным смыслом своих слов. Она украдкой взглянула на отца. Тот стоял с остолбеневшим видом. Многочисленные гости поглядывали на отца и дочь широко улыбаясь. Пока Констандян собирался с силами для того, чтобы сказать пылкую и назидательную речь о недопустимо оскорбительных нравах сегодняшней молодёжи… Мириам залилась настолько заразительным смехом, что ему оставалось только рукой махнуть и забыть о её словах. Что он и сделал.
Гостей собралось более ста человек. Всем хватило места. Хлопоты всё ещё продолжались над столом, когда Констандян попросил всех наполнить бокалы вином. Когда это было сделано, он поднял наполненный бокал с вином, и, оглядывая по очереди всех гостей, громко, с глубоким чувством заговорил:
— Спасибо всем за то, что пришли сегодня поздравить мою дочь! Так уж получилось, что она вышла замуж…неожиданно, — нашёл подходящее слово Констандян и продолжал таким же особенным голосом: — Счастье пришло в наш дом. Большая радость. Пусть не так, как положено по нашим обычаям… всё равно… это большая радость для нашего дома. Сегодня у нас радостное событие,… но первый тост я не могу выпить за счастье своей дочери,… первый тост я поднимаю в память о наших братьях и сёстрах, погубленных в Адане. В память о греках, болгарах… невинно убиенные всегда останутся в нашей памяти и памяти наших потомков.
Все гости как один встали и, не чокаясь, выпили. Опорожнив бокал, Констандян сел в центре стола, на место хозяина дома. В полной тишине гости приступили к трапезе. Мириам поставила на стол ещё два кувшина с вином, а затем, легонько подобрав полы длинного незамысловатого платья, торопливо направилась во флигель, находившийся за домом. Маленький деревянный домик с двумя отворёнными окнами… у Мириам сердце зашлось, когда она подошла к окну и, встав на цыпочки, посмотрела через него. Арут по-прежнему спал. Он лежал на животе, обнимая правой рукой подушку, на которой спала Мириам. Мириам с глубокой нежностью и болью смотрела на шрам и следы пулевых ранений. Два старых ранения и два новых. Одно чуть ниже шеи, второе в правом плече, рядом со следом старой пули. Мириам почувствовала, как нечто неудержимое несёт её к Аруту. Не теряя времени, она подтянулась и влезла в окно, а оттуда спустилась внутрь флигеля. Она только на мгновение во время этих перемещений потеряла Арута из виду.
— Дверь же есть, — раздался голос Арута.
Мириам ойкнула и быстро подняла на него взгляд. Арут лежал, опираясь на руку, и с глубокой нежностью и радостью улыбался ей. Мириам зарделась мгновенно от этого взгляда и этой улыбки. Она подошла к кровати и присев на корточки, очень нежно поцеловала Арута. Оторвавшись от него, Мириам мягко произнесла:
— Нас гости ждут!
— Иду, — Арут снова улыбнулся ей.
Мириам выпорхнула так же стремительно, как и появилась. Правда, на этот раз через дверь. Арут поднялся с кровати, разминая тело. На стуле лежала чистая одежда. В первые же минуты пробуждения он почувствовал, сколько радостей несёт в себе семейная жизнь. А Мириам…Мириам была чудом, которое послал ему бог. Она в одно мгновение стала для него миром прекрасного и счастливого, того…что он никогда не знал прежде.
Погружённый в счастливые мысли о Мириам, Арут оделся и вышел из флигеля. Чуть ранее одна из гостей за столом, пожилая женщина лет семидесяти с печатью глубокого страдания на лице… поднялась, держа наполненный кубок в правой руке. Видя, что женщина собирается что-то сказать, присутствующие замолкли, устремляя на неё взгляды. Чуть выждав, когда разговоры за столом затихли, женщина заговорила негромко. Голос её прерывался временами, видимо от чувств или воспоминаний.
— Я поклялась,…где бы я ни была, за каким бы столом ни сидела, обязательно подниму тост в честь одного из самых достойных армянских сынов, — женщина сделала паузу и, вздохнув полной грудью, под совершенную тишину, прерывистым голосом полным переполнявших её чувств, продолжила: — Я поехала в гости к дочери в Адан. Я была в Адане первого апреля. Я видела собственными глазами смерть несчастных. Я видела смерть своей дочери и зятя. Их выводили из домов и… резали ножами, саблями, топорами. Меня, двух моих внуков и ещё двадцать армян, согнали в кучу. Но нас не убивали. Я подумала, что нас пожалели… что они не станут убивать детей и женщин, ну а потом… потом, — женщина судорожно вздохнула, — нас всех повели на второй этаж какого-то балкона. В конце балкона полыхал огонь. Горел соседний дом. Пламя вырывалось из окон. Нас всех погнали туда. Турки хотели нас сжечь живьём…
Почти у всех сидевших за столом, почернели лица,… руки сжимались в кулак. Судорожно всхлипнув, женщина продолжала:
— Я бога молила о смерти… я молила, чтобы он не позволил мне увидеть… такую смерть моих внуков. И тогда… тогда… я увидела этого человека. Он появился позади турков. Я увидела его глаза,… в них была боль и гнев армянского народа. В тот миг я поняла, что мы спасены…
Женщина не выдержав, несколько раз судорожно всхлипнула.
— Он с горсткой людей спас нас. В тот день я ещё не раз слышала имя этого человека. И не только от армян. Я слышала разговор турок, которые говорили о «шайтане» который летает по городу и убивает всех. Тем же днём, ночью, когда нас из города выводили фидаи Сепуха, я снова увидела его. Он лежал на носилках. Он был в беспамятстве. Его ранили. Нас было несколько сот человек, и каждый из нас мог рассказать историю о том, как его спас этот человек. Мы все несли носилки. Несли по очереди. Никто не желал отказываться от этой чести. Даже раненые. Даже я несла их. Всю ночь пока мы шли, фидаи рассказывали о том, что совершил этот человек. Слушали со слезами на глазах. И всю ночь мы слышали, как он в беспамятстве повторял одни и те же слова: «Грек или армянин?»
Женщина высоко подняла руку и с невыразимой гордостью произнесла:
— За Арута Акопяна! За Кес Арута!