— У нас мало времени, — спокойно сказала старуха. — Глупая девка, которой я доверила ухаживать за больной, позволила даме пропустить прием самого важного лекарства, а теперь я делаю что в моих силах, чтобы это исправить. Приготовься мне помогать!
Голос, одежда, поза — все как у той старой женщины, которую он видел недавно в каменном домике посреди леса. Ничего не оставалось, кроме как поверить в то, что это она и есть.
— Что нужно делать? — растерянный, спросил он. — Я готов.
Она подняла лежавшую рядом на подносе длинную соломину, наполненную желтоватым толченым камнем.
— Зажги от свечи, — сказала она, — но только держи от себя на расстоянии вытянутой руки. А теперь вставь в отверстие вон там.
Она показала рукой на плоский серый камень с отверстием, лежавший на маленьком столике.
Он сделал то, что она велела, и комната немедленно наполнилась мерцающим бело-голубым свечением. Свечение было неприятным, а от голубого пламени, каким горела тростинка, по комнате заплясали резкие тени. В воздухе снова запахло тухлыми яйцами.
Алехандро вернулся к постели и внимательно следил за старухой, которая принялась заунывно читать молитву на языке, какого он никогда не слышал. По звучанию было похоже на английский, и молодой человек решил, что это смесь английского и какого-то другого, более благозвучного языка, напоминавшего латынь, но не разобрал ни слова.
Адель, обнимавшая Кэт, оцепенело наблюдала за действием. Она была до того потрясена, что не сразу расслышала шепот Алехандро:
— Адель! Прошу тебя, если ты хоть что-нибудь понимаешь, постарайся запомнить… Я запоминаю, что она делает. А ты, прошу тебя, запомни слова!
— Хорошо, я запомню, — пообещала Адель, еще крепче прижимая к себе ребенка.
Матушка Сара тем временем по очереди разбиралась с каждым симптомом.
— Три крошки хлеба, испеченного на Страстную пятницу, чтобы укрепить кишки.
От твердого, почти каменного куска она отломила три хлебные крошки и положила их в рот больной. Потом достала крохотный пузырек и капнула на лоб семь капель белой, похожей на молоко жидкости, сопровождая такими словами:
— Вот тебе на лоб галаадский бальзам,[16] редкий, как дар царю Соломону от возлюбленной им царицы Савской.
Алехандро узнал слова из Торы, и, хотя общий смысл остался неясен, он вспомнил обряд, который веками совершали еврейские лекари, чтобы избавить больного от кишечных расстройств или меланхолии. «Откуда она может его знать?»
— Вот тебе в ладонь золотая монета, чтобы откупиться от черта и вернуть здоровье.
Старуха вложила больной в ладонь золотую монету и крепко сжала пальцы.
— Вот тебе, как в Древнем Египте, в изголовье кровь агнца, чтобы отвадить чуму.
Матушка Сара достала сосуд, наполненный ярко-красной жидкостью, окунула в нее большой палец и провела по спинке кровати жирную длинную черту.
Потом старуха достала из сумки пустой орех, зажала в ладони, а другой рукой принялась медленно водить кругами над телом больной, монотонно бубня себе под нос свою тарабарщину. Потом она положила орех на живот даме, сняла верхнюю половинку, и оказалось, что внутри сидит большой черный паук с белым ромбом на спине. Испуганный, он выбрался из скорлупы, быстро побежал по груди и спрятался в складках под одеялом. Адель в своем углу перекрестилась, сморщившись от отвращения, а Кэт горько заплакала, представив у себя на груди лохматые паучьи лапы.
Старуха наклонилась и взяла в руки небольшой сверток, лежавший у ее ног, — свернутую темную торбу, перевязанную засаленной от частых касаний бечевкой. Знахарка достала оттуда серый зернистый порошок и насыпала его на доске горкой. Взяв щепотку, она развеяла его в пальцах, пробормотав: «Хорош», — и пересыпала в небольшую миску. Потом извлекла пузырек. Сказала сама себе: «Полгорсти». Налила в ладонь желтоватой жидкости и по каплям перелила в миску с порошком. Вслед за тем старательно перемешала, и в миске образовалась неприятная на вид серо-зеленая кашица, издававшая настолько отвратительный запах, что от нее отказался бы и самый тяжелый больной.
Старуха обмакнула в этом снадобье палец и оставила каплю на лбу своей пациентки, а остальное влила ей в рот. Даже полуживая от слабости, бедная леди попыталась выплюнуть эту гадость, но старуха с неожиданной силой закрыла ей рот своей ладонью. Бедняжке ничего не оставалось, кроме как проглотить лекарство, и дыхание ее стало неровным и частым.
Матушка Сара нежно отерла пот со лба больной, промокнула капли снадобья, упавшие на подбородок.
— Скоро все закончится, тогда снова отдохнешь, — бормотала она, утешая несчастную пациентку. Потом достала из торбы и надела ей на палец серебряное кольцо. — Это кольцо из серебряных пенни, выпрошенных прокаженными!
И, со вздохом сожаления, наконец она извлекла оттуда последнюю вещицу — красную шерстяную тесьму, свернутую петлей с перекрещивающимися концами — и приколола над сердцем к ночной рубашке.
— Это чтобы отвадить от тебя дух Черной Чумы, что боится цвета крови и не станет тревожить сердце, которое под его защитой.
Произнеся эти последние слова, старуха опустилась на ближайший стул, измотанная, обессиленная неравной борьбой. Она долго просидела без звука, и даже дыхание ее стало едва слышным.
Алехандро осторожно потряс ее руку. До того неподвижным было лицо знахарки, что он испугался, уже не приняла ли она на себя чужую гибель. Но глаза у нее тотчас открылись, и она выпрямилась.
— Больше я ничего не могу сделать, — сказала она. — Теперь остается только молиться.
И они молились, каждый по-своему, за выздоровление леди. Но когда солнце стало клониться к вечеру, стало понятно, что дух Черной Чумы не испугался цвета крови. Леди готовилась к переходу в другой мир. Веки ее затрепетали, когда она обвела комнату взглядом.
Алехандро знал, что видит она не тех, кто сейчас перед ней, но тех, кого когда-то любила, и что на самом деле даже не понимает, где находится. Он нисколько не удивился, когда она вдруг поджала ноги и, как ребенок, свернулась калачиком, будто бы защищая пораженный болезнью живот. Он слышал, как она тяжело задышала и как дыхание прекратилось, а глаза незряче уставились на них из-под полуприкрытых век.
Матушка Сара закрыла, как полагалось по тогдашнему обряду, веки умершей и сверху положила монетки.
Кэт разрыдалась, хрупкое ее тело вздрагивало в объятиях Адели.
— Мама! — крикнула она с болью и отчаянием.
Алехандро хотел накрыть умершую простыней, но Кэт его остановила:
— Пожалуйста, доктор, позвольте мне поцеловать ее в последний раз.
Он опустился перед ней на колени, взял ее за руки.
— Не могу, дитя, ибо тогда зараза перейдет от нее к тебе, — ласково сказал он.
Но она смотрела на него с такой мольбой и страданием, что он не выдержал. Он стоял и смотрел, как она вытирает слезы платком, который он ей дал.
— Кэт, поцелуйте платок, — попросил он.
— Зачем? — удивилась она сквозь рыдания и всхлипы.
— Сейчас увидите.
Вытерев слезы, Кэт поцеловала мокрый платок.
— Теперь отдайте его мне.
Он накрыл ее маленькую руку своей. Ласково улыбнулся, погладил по голове. Потом выпрямился, поднялся и подошел к постели. Коснулся платком губ мертвой женщины и вложил ей платок в ладонь.
— Теперь она заберет с собой ваш поцелуй, и он пребудет с ней в вечности.
Алехандро, дрожа от нетерпения, смотрел, как матушка Сара мыла холодной водой морщинистое лицо и шею, стараясь уничтожить следы заразного дыхания.
Наклоняясь над тазом, она повернулась к нему и спросила: