У него не было даже возможности сменить табличку на дверях своего кабинета, где он оставлял все инструменты и пожитки до своего возвращения. Наверное, подумают, что с ним случилась беда или что он вообще не добрался до Авиньона. «Может быть, они даже подумают, будто я предал нашу веру», — с горечью размышлял он.
Будь проклята эта чума и все те глупцы, которые думают, будто могут всех заставить плясать под свою дудку! Алехандро пристально вгляделся в свое лицо, с ненавистью отмечая все происшедшие перемены и мечтая вновь надеть знакомые ниспадающие одежды, в каких ходил в Сервере. Как же он переменился за такое короткое время! Он сбрил бороду, и волосы у него были острижены коротко, едва длиннее ушей, по французской моде. Он был в темно-красных, винного цвета тесных штанах, в мягких кожаных сапожках с отворотами и в длинной, ниже бедер, тунике цвета нежной морской бирюзы, с пуговицами под самое горло, чему Алехандро был рад, так как она закрывала шрам. Поверх туники он надел роскошный плащ с широкими отворотами и пышными рукавами. Плащ был из отличной шерсти того же винно-красного цвета, что и штаны, и доходил ему почти до лодыжек. На голове красовался восьмиугольный темно-зеленый шерстяной берет, лихо заломленный набок, с ярким — чересчур легкомысленным, на его вкус, — веселым пером. Если зеркало не обманывало, перед ним был образец французского модника. Но тем не менее больше всего переменилось лицо. Куда подевался открытый, бесхитростный взгляд янтарных глаз? Теперь в нем читалась твердость и скорбь, которые он был не в силах скрыть даже от самого себя.
В сундуке, выданном ему по приказу де Шальяка, лежали еще три полных облачения. «Если не растолстею, — усмехнулся про себя Алехандро, — хватит на всю жизнь».
Вместе с дареными нарядами он уложил в сундук простое платье, в каком приехал в Авиньон. Рубахи и штаны еще были крепкие, и Алехандро казалось, что вскоре они снова ему понадобятся. К тому же он не собирался расставаться со своей седельной сумкой, понравится она де Шальяку или нет. В ней лежали деньги и его тетрадь, и пошли бы все к черту.
«Это останется со мной», — подумал он и, выйдя из комнаты, присоединился к остальным.
Люди, снова собравшиеся в большом зале, шумно обсуждали происшедшие с ними перемены. «До чего же здесь всё выглядит иначе, хотя прошло всего-навсего несколько дней, — подумал Алехандро. — Теперь вид у всех вполне соответствует этим стенам. Причесаны, приодеты, будто и впрямь настоящие дворяне».
Де Шальяк вновь устроил себе пышный выход перед своими приведенными в порядок протеже.
— Господа, — начал он, — все вы гордость нашей профессии. Я восхищен вашими прилежанием и готовностью познавать. Все вы обрели здесь новые знания и, безусловно, сумеете их применить, представляя его святейшество при августейших домах Европы. Добросовестно исполняйте свой долг и служите во славу Господа. Вам вменяется защищать наши интересы, и мы будем молиться за ваши успехи.
Затем он стал беседовать с каждым в отдельности, уточняя задание и инструкции, ободряя и передавая личное благословение Папы. Посланники один за другим покидали дворец, с тем чтобы немедля отправиться в дальнее странствие.
В конце концов все ушли, и в зале остались только де Шальяк и Алехандро.
— Доктор Эрнандес, — сказал де Шальяк, — вы прекрасно сегодня выглядите! Именно так и должен выглядеть врач, преуспевающий и честный. Я и не сомневался, что хорошее платье подчеркнет ваши достоинства. Прошу вас, сядьте. Мне нужно еще многое сказать вам, так что устраивайтесь поудобнее.
Алехандро уселся, как было велено, удивляясь про себя тому, что кто-то способен себя чувствовать удобно в таких тесных штанах, и оказался лицом к лицу со своим загадочным новым учителем.
«Как такой человек, тонкий мыслитель, вдохновенный ученый и блестящий логик, может быть в то же время высокомерным фанатиком? Как могут столь противоречивые свойства уживаться в одном существе, не разрушая и не сокрушая его?» — размышлял Алехандро, наблюдая за лицом де Шальяка.
— Все три дня я с восхищением следил за вашими успехами, — начал де Шальяк, — и, как я уже говорил вам, меня глубоко впечатлили ваш ум и знания. Посему, посоветовавшись с его святейшеством, я выбрал вас для самого ответственного поручения, для служения при дворе короля Эдуарда Третьего, чье письмо с просьбой о помощи и послужило толчком для нашего предприятия.
Алехандро, проглотив комок в горле, кивнул.
Ожидавший более бурной реакции де Шальяк удивился:
— Вы недовольны? Такое поручение большая честь для врача.
— Я потрясен, месье, — тихо произнес Алехандро. — Я не заслужил подобного доверия.
— Не думаю, доктор Эрнандес. Глядя на вас, я отчасти узнаю себя в юности, вижу то же страстное желание достичь высот. Нет, месье, — сказал он почти с горячностью, — я вас не переоцениваю. Однако задание, которое вам досталось, будет трудным, учитывая природу этого королевского семейства.
Де Шальяк немного помолчал, ожидая реакции Алехандро, а когда тот ничего не сказал, вздохнул и, помрачнев, продолжил:
— Ваше молчание легко объяснимо, однако прошу вас усвоить, что в Англии вам придется делать, что вам велят. На карту поставлены личные планы его святейшества, и мы будем стараться как можно чаще связываться с английским двором, чтобы быть в вас уверенными. Если не справитесь, то вам может не поздоровиться.
Алехандро оторвал взгляд от собственных ладоней и поднял глаза на де Шальяка. Наконец та угроза, какую он чувствовал здесь все эти дни, обрела реальность. Не раз он успел подумать о побеге, о том, чтобы потихоньку выбраться из дворца и исчезнуть, но теперь это ему не пришло в голову. «Я не знаю, что ему обо мне известно», — думал он, глядя в пронзительные голубые глаза собеседника. Но единственное, что он в них прочел, было нетерпеливое ожидание его согласия, и он с грустью решил, что, пожалуй, ему ничего не остается делать, как принять предложение.
Тяжко вздохнув, он смиренно сказал:
— Означают ли ваши слова, что это королевское семейство чем-то отличается от всех прочих?
Де Шальяк улыбнулся, и улыбка его вышла надменной, почти презрительной, углы тонких губ изогнулись в подобии оскала, когда он с воодушевлением принялся объяснять.
— Они Плантагенеты. — Он сделал ударение на имени, словно Алехандро тоже должен был его знать. — Сами они себя считают самым древним и благородным из королевских домов во всей Европе. Они все крупные, светлокожие, у всех золотые кудри, и глаза подобны сапфирам. Все они похожи на викингов, и все заносчивы, все безжалостны и насквозь порочны. Им не всегда нравятся указания его святейшества, хотя внешне они как будто стремятся проявлять покорность Святой Церкви. И хотя король сам попросил о помощи и о враче, ему могут не понравиться ваши указания.
— Похоже, с ним не слишком приятно иметь дело, — заметил Алехандро.
Де Шальяк рассмеялся:
— Нет, нет, это не совсем так. Двор Эдуарда и Филиппы один из самых пышных во всей Европе. Они гордятся тем, что для гостей у них созданы великолепные условия. Они потратили целое состояние на перестройку Виндзора, так что вы, без сомнения, останетесь довольны.
— Неужели что-нибудь может быть лучше этого? — Алехандро обвел рукой зал с его роскошной мебелью. — Разве такое возможно?
— Эдуард старается превзойти французов во всем. В конце концов, это естественно, поскольку он по линии матери француз и потому считает себя наследником и французского трона. Там вы сами убедитесь, что французы больше стремятся к красоте и просвещению, нежели англичане. Так что ему приходится прикладывать немалые усилия, чтобы остаться на уровне.
Он помолчал, ожидая, пока Алехандро усвоит услышанное.
— Вам надлежит обратить особенное внимание на принцессу Изабеллу, поскольку у его святейшества есть определенные планы, связанные с ее бракосочетанием. Хочу вас предупредить, она своенравна, капризна и очень красива. Она непременно попытается очаровать вас, чтобы добиться вашей снисходительности. Не уступайте, не позволяйте помешать исполнению вашего долга. Вы вскоре сами убедитесь, что и у других членов семейства — у Черного принца,[11] королевы, у младших детей — характеры схожи, однако они менее настырны. Но одного Эдуарда и Изабеллы достаточно, чтобы хлопот у вас было по горло. — Де Шальяк поднялся, давая понять, что время беседы подошло к концу. — Думаю, вам не позавидуешь, настолько трудная встанет перед вами задача, — сказал он. — Но вместе с тем вас там ждет столько нового, что я все же завидую. Хотел бы я быть сейчас на вашем месте.
Мысль о том, что он вынужден употребить свои знания на то, чтобы удовлетворить стремление тщеславного Папы вмешаться во все дела европейских монархов, показалась Алехандро отвратительной, и ему не хотелось иметь с этим ничего общего. Однако он не мог не понять, что де Шальяк прав. Такая возможность выпадает раз в жизни. Молча он дал себе зарок употребить ее на то, чтобы постичь как можно больше.
— Месье, я сделаю все, что от меня зависит, — сказал он.
Де Шальяк, стоявший в дальнем конце роскошного зала, отвесил низкий поклон и приблизился к понтифику. Вновь он выслушал жалобы Папы, посочувствовал, однако не отменил карантина.
— Среди них есть испанец, — сообщил он. — Умный, опытный и, на мой взгляд, подходит лучше чем кто бы то ни было. Его я и отправил к английскому двору.
Папа Клемент улыбнулся одобрительно и принялся обмахиваться павлиньим веером.
— Хорошая работа, друг мой. Безусловно, Эдуард будет доволен тем, что мы прислали к нему не француза.
— Путешествие займет дней двадцать, — сказал капитан. — Его святейшество выделил нам в сопровождение десять гвардейцев, поскольку времена смутные и дорога не безопасна. Поедем как можно быстрее. Я не хотел бы задерживаться в одном месте надолго, чтобы не заразиться.
«Мудрое решение», — похвалил его про себя Алехандро, усаживаясь в седло, к которому была приторочена его сумка. У него теперь был прекрасный жеребец темной масти в нарядной папской сбруе, и он подстегнул его, следуя за капитаном, первым выехавшим из ворот дворца. Отряд развернул папское знамя и двинулся в путь на исходе утра.
Они ехали быстро и без помех вплоть до четвертого дня. Дорога лежала вдоль Роны; они миновали Лион, направляясь в Дижон, который был в трех днях пути, когда догнали толпу жутких, оборванных и грязных крестьян, занявшую почти всю дорогу.
— Они похожи на мертвецов, — уткнувшись носом в рукав, чтобы не чувствовать вони, сказал Алехандро, направляя коня на обочину. — Их здесь человек двести, если не больше. Чего ради они собрались, чего они хотят? — спросил он у ехавшего рядом капитана.
— Флагелланты. Ходят по всей стране, из города в город, и бичуют себя на глазах у толпы. Называют себя спасителями рода человеческого. Думают, что Господь зачтет людям их грехи за те раны, которые они себе наносят, и, видя их добровольные страдания во искупление, остановит чуму. Последователей у них становится больше с каждым днем.
— Я не вижу впереди вожака. Кто же ведет этих страшных пилигримов?
— Говорят, у них в каждой из групп есть старший, кому все они клянутся в беспрекословном послушании и дают обет следовать за ним не менее тридцати дней. У них есть какие-то деньги, но один Господь знает, чем и как кормятся эти живые мощи. Все, на кого ни посмотри, одна кожа да кости.
Флагелланты шли, голые по пояс, и спины их были покрыты засохшими струпьями. Над толпой стоял жуткий, непрекращавшийся ни на минуту стон, и казалось, будто сам воздух пел страшную песню безутешной скорби и горя. Всадники пришпорили лошадей.
Когда толпа осталась далеко позади, капитан сказал:
— Будь я на месте Господа, я придумал бы еще какую-нибудь напасть нарочно для этих убогих.