– Вы, члены бюро, хоть знаете, какие нынче цены на рынке? Молчите. То-то же. Вам по старым, не мною заведенным порядкам, отборную жратву домой привозят, да еще по льготным ценам.
– Можно подумать, Петр Кирыч, что твоя милая супружница или прислуга томятся в очередях! – огрызнулась Нина Александровна. Она никогда не упускала случая подколоть жену Петра Кирыча, хотя давно не испытывала при этом никаких чувств.
– Прикуси язычок! – одернул Жигульскую Петр Кирыч и как ни в чем не бывало продолжал: – Помню, получив назначение в Старососненск, – умело закруглил тему Петр Кирыч, – я первым делом направился на рынок, ибо любой город познается тремя вещами: рынком, вокзалом и церковью. Гляжу, мать честная, ряды гусей потрошеных, все белые, жирнющие. На Севере, откуда приехал, такие по два червонца шли, а тут… Спрашиваю бабулю: «За сколько отдашь гуся?» – «За трояк, сынок, бери!» За трояк! Гусь! А сегодня… – Петр Кирыч безнадежно махнул рукой. – А что нас с вами ждет завтра?
– Резонный вопрос, – вновь с открытым вызовом подхватила Нина Александровна, – вот мы с товарищем генералом и ждем, когда депутат Верховного Совета Щелочихин прояснит нам, грешным, ситуацию.
– Без дураков?
– Режь прямо, Кирыч! – воодушевился Ачкасов. – Подслушивающих устройств в твоем кабинете нет, а мы… мы твоя кровь и плоть.
– Я уверен в вас. Итак, Горбачев. Это хитрющий диктатор, который умеет так обволакивать невидимой сетью слушателей, что никто ничего не понимает. Вроде все правильно, и вроде вообще ничего не запомнил. Но главное не это. ЦК, Политбюро были сильны коллегиальностью, общим разумом. А этот все решает один. Стыдоба, как заискивает перед Западом! Думает выклянчить миллионы? Шиш!
– Что же его не поправят друзья, что с ним на «ты»? – подколола Жигульская.
– В прежних Политбюро были, помните, фигуры, личности: Молотов, Маленков, Булганин, Жуков.
– Жуков до Политбюро не дорос!
– Нина! – возвысил голос Петр Кирыч. – Можешь помолчать? Итак, его нынче и поправлять некому. Горбачеву нужны не соратники, а исполнители заранее глупой идеи. Взял и приблизил к себе алкаша Янаева, профсоюзную вошь. Бакатина вытянул из Кировской области. Идет борьба за единоличную власть. Многомиллионная партия сегодня в загоне. Горбачев, скажу вам под большим секретом, – страшный человек! Да, да, не удивляйтесь. Соратники ему нужны лишь на время, а потом он разом, не раздумывая, отбрасывает любого как отработанный материал. Ныне всячески пропагандирует тридцатилетнюю дружбу с Лукьяновым, но ежели понадобится, отшвырнет и его. – Оглядев лица друзей, Петр Кирыч заговорщицки подмигнул им и сказал нечто такое, отчего у генерала Ачкасова заалели уши, а Нина Александровна зажмурилась. – Вы знаете, други мои, у Петра Кирыча остались крепкие связи в органах, на высшем уровне. Так вот, исследования показывают, что разрушение СССР идет по чужому дьявольскому плану с применением контроля над сознанием. Это страшное, смертельное оружие, используемое на расстоянии экстрасенсами.
– Извини, Петр Кирыч, – смешалась Нина Александровна, – смерть не спрашивает, когда ей приходить.
– Люди управляют смертью. Судите сами, Андропов во время прогулки в Крыму, будучи совершенно здоровым, вдруг почувствовал резкий озноб, у него с невероятной быстротой развилась флегмона. И вскоре наступил конец. Черненко, опять же в Крыму, съел рыбу, подаренную Федорчуком. Последовала острейшая токсикоинфекция. После смерти Черненко на пост лидера партии мог претендовать только Устинов. Но и он умер в конце того же года. Причина? Очень странная. На совместных маневрах советских и чехословацких войск Устинов и министр обороны ЧССР генерал Дзур вдруг почувствовали общее недомогание. Затем появились изменения в легких, лихорадка и… итог известен. Рок это или закономерность? То-то. Мы о многом догадываемся…
– Петр Кирыч, – взмолился генерал Ачкасов, – не пугай ты нас, грешных.
– Я, наверное, пойду. – Нина Александровна встала, поправила платье, демонстративно посмотрела на часы. – У меня в девятнадцать ноль-ноль беседа со спецами по качеству.
– ОТК? – задвигал бровями Петр Кирыч. – Понимаю, Русич. Опять будоражит?
– Совсем наоборот, дело ставит с головы на ноги. Изголодался он по любимой работе. Я очень ему благодарна. – Запоздало поняла, что сказала лишнее, похолодело внутри.
– В девятнадцать, говоришь, встреча с Русичем? – посмотрел на настенные часы. – Успеешь. А пока… У подъезда нас ждет машина. Сейчас мы совершим налет, как любит повторять генерал, на торговые точки. Внезапно подкатим и… – Заметив, как странно дернулся начальник областного УВД, не сдерживая торжества, пояснил: – Лично убедимся в положении дел, нагоним страха на нерадивых, принародно снимем пару завмагов, потолкуем с людьми, узнаем настроение. Видели по телевидению, как товарищ Горбачев себе имидж строит? Встанет на самом неожиданном перекрестке, обратится к людям: так, мол, и так, скоро будем жить в цивилизованной Европе.
– Товарищ Горбачев в стране царь-батюшка, а ты, Кирыч, – в Старососненске, – польстил генерал, толком не поняв, шутит хозяин или говорит серьезно.
…К немалому удивлению секретаря обкома партии и его спутников, в универсаме «Старососненский» полки сегодня не пустовали. Народу здесь было полным-полно. Мало того, два невесть откуда взявшихся офицера милиции зорко следили за порядком в очереди.
Петр Кирыч сам ничего не мог понять, недоуменно переглянулся с Ачкасовым. Генерал все прекрасно знал, но тоже недоуменно пожал плечами. Само собой разумеется, что окружение первого секретаря обкома не дремало. Торговое начальство хорошо оплачивало нужную информацию. Поэтому ничего не могли обнаружить многочисленные ревизии…
В кабинете директора универсама его уже ждали. Хозяйка универсама, пышная дама с прической, напоминающей падающую Пизанскую башню, и директор облторга, сухонький старичок с быстрыми молодыми глазами, первым делом пригласили высоких гостей к столу.
– Убрать все к дьяволу! – рассвирепел Петр Кирыч. – Прохиндеи! Дешево покупаете первого секретаря обкома! Объясните лучше, откуда продукты?
– Как откуда? – переглянулись руководители торговли. – Со складов. Да и почему это вас так удивляет, Петр Кирыч. Мы часто так торгуем.
– Вы, как я вижу, вступили в преддверие коммунизма! – продолжал бушевать Петр Кирыч. – Объясните нам, откуда сие изобилие? Закрома у вас продуктами забиты, а вы выкидываете на прилавки помаленьку, чтобы народ не заелся. Так я говорю? Отвечайте! Всех выгоню в шею, под суд отдам! Ишь, зажрались!
Посчитав, что дело сделано, Щелочихин еще раз подвигал своими знаменитыми «брежневскими» бровями, пожал руки торговому начальству, отбыл восвояси.
Этот странный литературный вечер в Доме культуры металлургов подходил к концу. В который раз ветераны принимали у себя в клубе писателя, но никто не хотел уходить. Павел Субботин умело «завел» слушателей, плавно перейдя от дел литературных, которые нынче «не кормят», к разговору о положении дел в стране, к политике. Знал слабость бывших медсестер и танкистов, пехотинцев и связистов: их хлебом не корми, дай припомнить былое – дымок у походного костра, бои и походы, благодарности товарища Сталина за успешно проведенные операции. Субботин сегодня был как никогда искренен, его весьма интересовала разгадка душ этих многократно обманутых, изможденных, растерянных, больных стариков и старух. Они, наивные, свято верили в неосуществимые идеи коммунизма. И в такой безоглядной вере были сродни им, членам великой ассоциации. Но была и разница: дай этим же русским вдоволь еды, бесплатную водку и крышу над головой, вмиг забудут свои святыни. Так было и со Сталиным, когда, узнав о его смерти, плакала вся страна, а потом кинулась сносить памятники вождю.
– Я совсем вас замучил, – участливо проговорил Субботин. – Может, у кого есть наболевшие вопросы? – Лицо писателя излучало сочувствие.
– Вы, товарищ писатель, за границей сами-то не бывали? – приподнялся с первого ряда сутулый старик, опираясь на алюминиевую палку. На сером пиджаке ветерана виднелись четыре ряда орденских колодочек. – Может, это к нашей беседе не относится, но все же.
– Приходилось бывать мне за рубежом, – Мог побиться об заклад, что сейчас последует извечный вопрос бывших фронтовиков: расскажите, как там проживают ихние ветераны войны?
– Правда ли, будто немцы, ну, те, фашисты, побежденные нами по всем статьям, живут лучше нас, победителей?
Охо-хо! Бедные вы люди, родившиеся в моей пронизанной ложью стране. С каким бы наслаждением рассказал Субботин этим бедолагам, живущим ныне одними воспоминаниями, об истинном положении дел в мире. Однако в этой аудитории его не поймут, сочтут сумасшедшим. Субботин был железным человеком, лишенным сантиментов, но сегодня ему было искренне, по-человечески жаль славных стариков, несущих тяжкие вериги за грехи лжепророков. Они ничего не дали людям, кроме слепой, фанатичной веры и израненных душ и тел.
– Боюсь, друзья, что вы меня неправильно поймете, – осторожно начал Субботин, – однако вы спросили, я отвечаю: в той же Германии я встречался с ветеранами войны. Язык не поворачивается сказать правду.
– Валяй, мы врукопашную ходили, – весело сказал какой-то мужчина с обгорелым лицом, видимо, бывший танкист, – выдержим.
– Пенсия у ветеранов разная, в зависимости от звания и заслуг. Но возьмем рядовых. В переводе на советские деньги они получают ежемесячно по 600 рублей.
– Шестьсот! – прошелестело по залу. – Рядовые?
– Плюс отличное жилье, бесплатные телефоны, лекарства, медобслуживание и ежегодные премии, на которые старики предпочитают совершать круизы.
– Что это за штуковина, кру-изы?
– Путешествия. Премии хватает, чтобы совершить кругосветное путешествие. Вы телевизор, надеюсь, смотрите? Заметили, у всех иностранцев, будь то глубокие старики, отличные зубы. А у вас?
– Стальные коронки и то поставить не можем, очередь два года! – ответила за всех сгорбленная женщина в первом ряду.
– А в Югославии, – Субботин мельком глянул на часы, пора было закругляться, – у каждого участника войны есть специальные знаки, очень яркие. Когда человек с таким знаком входит, к примеру, в трамвай, все встают, наперебой уступают ему место…
Больше вопросов не было. Все расходились мрачные, опустошенные.
(Из дневника мамы Зины) «Наступило очередное хмурое, как сама нонешняя житуха, утро, а с ним и заботы о хлебе насущном. Да и молочка бы не мешало достать, давно манной каши не ела. О мясе и говорить не приходится, забыли в семье его вкус. Из последних сил потащилась в магазин. Пришла и вижу, стоит огромная очередища. Оказывается, в кои века выбросили свинину. За прилавком продавец какой-то чудной, не то мужик, не то баба. Пожилая женщина с орденскими планками на черной кофте, чья очередь подошла, схватила кусок, приподняла, охнула: сплошной жир. Я понимала ее, платить-то придется четверть пенсии. Стала тыкать вилкой в другие куски свинины. И тут продавец с криком: „Чего крутишь, падла?!“ – запустил во фронтовичку куском сала, прямо в лицо угодил. А та, Боже мой, до чего нас довели, вовсе озверела, схватила кусище с костью и швырнула в продавца. Мужик-баба возопил, будто его режут, выскочил из-за прилавка. Полетели по сторонам чьи-то шпильки, затрещала кофта, а потом все смешалось. Такого я и во время Великой Отечественной не видела. Мат-перемат, крики, плач, кулаки. Очередь рассыпалась, магазин закрыли. И на том спасибо, жива осталась…»
В клубе ветеранов вместо ожидаемых трехсот собралось человек сорок: лил холодный настырный дождь, сильный ветер прижимал к земле испарения металлургического комбината. Очистные сооружения давно не работали, нечем было дышать. Люди по улицам ходили в марлевых повязках, как во время эпидемии гриппа. А на совещание приковыляли не самые отважные, а те, кто еще мог двигаться даже в такую погоду.
Мама Зина постояла, прижавшись спиной к батарее парового отопления, потом подсела к знакомому старичку, бывшему водителю тяжелого танка, не раз горевшему во время боев в районе Прохоровки, под Курском. Они и познакомились, узнав, что участвовали в одном сражении. Бывший танкист, не поднимая головы, про себя читал какую-то страшную статью, потому что в запавших глазах ветерана стояли слезы. Она осторожно тронула товарища за рукав:
– Здравия желаю!
– А, это вы, приветствую.
– Чего там вычитал?
– Ужас! Тихий ужас! – махнул рукой танкист. – До чего Россия докатилась. Ты только послушай: «Вслед за адмиралом рухнула на пол и его жена, случайно заглянувшая в комнату мужа. Убийцы стали торопливо срывать с морского кителя адмирала Холостякова ордена, в первую очередь рвали „с мясом“ ордена Ленина…» – Бывший танкист отложил газету, наклонил голову, больше читать не было сил. Глухо ударило в бок и маму Зину: «Убили прославленного адмирала флота Холостякова, убили не на войне, в мирное время. Зачем? За что? Господи, да ведь ясно написано, „срывали ордена на продажу“.