Держа на весу полупустую сумку, едва сдерживая дрожь в коленях, Русич сделал еще несколько шагов по бревенчатому тротуару и очутился за тюремными воротами. «Крытка» будто вытолкнула его из своего чрева. Тюрьма находилась на одной из главных улиц древнего города, и Алексей сразу очутился в гуще людей. Он остановился, пытаясь справиться с головокружением. Впереди, в дальнем конце старинной улицы, золотились купола высокого Воскресенского собора. Величие и магия храма словно притягивали взоры людей. Собор был виден, как говорили, с любой точки города. Смахнув внезапно набежавшую слезу, Алексей подумал о том, что было бы правильно пойти в собор и, преклонив колена, возблагодарить Бога, ибо только человек, освободившийся из заточения или избавившийся от верной смерти, может познать истинную цену свободы. Но почему-то отвернулся от храма.
Нужно было куда-то идти, ехать, бежать, а Русич, обалдевший от сладкого ощущения свободы, обилия людей, все еще стоял у края тротуара, машинально, в который раз, ощупывая влажной ладонью в кармане «дорожные», тридцать два рубля с копейками – своеобразный дар за годы отсидки…
В родной задымленный Старососненск Русич приехал на электричке на следующий день ранним утром, вдохнул полузабытый запах заводской окалинки и задохнулся от подступившего волнения, завидев знакомый автобус «Кубань», следующий по маршруту: вокзал – «Пневматика». Захотелось, забыв обо всем на свете, рвануться к дверям автобуса, втиснуться в гущу работяг, но… Что его ждет на родной «Пневматике», где теперь он чужой? Надобно все еще спокойно обдумать, куда поначалу отправиться – домой или нанести визит человеку, который отправил его в тюрягу, в воркутинскую «девятку»? Русич явственно представил себе вытянувшееся от удивления лицо Петра Кирыча при виде его и решился ехать на завод.
Возле главных проходных, не в силах унять боль в висках, Русич остановился, пропуская утреннюю смену. Обратил внимание на новшество, о котором говорили еще лет десять назад: в каждом проходе стояли турникеты, так что пройти на территорию без пропуска теперь и ему не удастся. Оглядел лица вохровцев, ища знакомых. Нет, все были новые люди, одетые в одинаковые защитного цвета гимнастерки. Правда, один усач пенсионного возраста вроде бы прежде работал в проходной. Алексей хотел пройти мимо, но тот не только смело остановил его, но и, взяв за локоть, отвел в сторонку.
– Пропуск?!
– Меня не было тут два с лишним года, и я… Словом, позвоните главному инженеру, он меня знает.
– Хорошо. Как фамилия?
– Русич. Неужели вы меня не помните? Я же тут многие годы работал начальником отдела? – Обида сжала горло. Наконец вохровец повесил трубку, сказал вежливо:
– Товарищ Русич. Главный инженер сейчас сам к вам выйдет. – И полушутливо, с укором погрозил Русичу пальцем. – Здорово вы меня подразыграли.
Черных вышел из дверей заводского управления буквально через три минуты. Ничего не говоря, обхватил Русича за плечи тяжелыми лапищами, повел прочь от проходных. Так они и шли, два немолодых человека, как два брата, провожаемые удивленным взглядом вохровца.
Столовая возле ворот автопарка, куда в прежние времена забегали работяги, чтобы перед обедом пропустить стаканчик красного винца, была полупустой. Сели за столик. Черных тотчас заказал обед, любовно и в то же время придирчиво оглядел Алексея:
– А что, ничего. Ты, брат Леха, даже поокреп в плечах, лицом, правда, зело бледен, однако, как разумею, сие есть сущая ерунда, были бы кости, мясо нарастет. Главное, ты – на свободе!
– Спасибо перестройке! – серьезно ответил Русич. Нетерпеливо спросил: – Какие новости на «Пневматике»? Поди, ни одна живая душа обо мне и не вспомнила за эти годы?
– Ты дома-то хоть был? Или прямо сюда?
– Угадал, медведь, в лагерях душа изболелась, представляешь, даже во сне конвейер видел. Дома еще побуду, а на «Пневматике»…
– Узнаю чудика, – не поднимая глаз, проговорил Черных. – Н-да, каторга тебя, видно, мало чему научила. О себе по-прежнему не думаешь.
– Помнишь старую комсомольскую песню: «Была бы страна родная».
– Фанатик! – Черных хрустнул пальцами, поднял глаза на старого приятеля. – Поди, гадаешь, на месте ли твой черный крестник, Петр Кирыч?
– Читаешь мои мысли.
– Новый у нас, брат, директор. Давай биться об заклад, что не угадаешь, кто.
– Наверняка Гуринович. Подхалимам при любой власти лафа! Не попал? Ну, тогда Возницын.
– Тепло, но не совсем, не жарко. Лады, не ломай голову, бессмысленно. Даже и в мыслях никто не таил, а вышло. Нами нынче управляет Нина Александровна Жигульская. Да, да, единственная во всей машиностроительной отрасли.
– Неуместные у тебя, медведь, шутки.
– Не до шуток. Поверь. – Черных глянул на оторопевшего Русича. Ожидал от старого приятеля чего угодно, но не этого. Алексей, чуть не смахнув на пол тарелку с жирным рассольником, вскочил на ноги. Черных едва успел схватить приятеля и бывшего сослуживца за рукав пиджака. – Куда, куда рванул? Сядь, говорю! Вот так-то лучше. Решил с ходу выразить протест, мол, кого на должность поставили? Нынче это, паря, шибко модно. Чуть что – все на улицу с лозунгами: «Долой!».
– Жигульская – прекрасный человек, но… Эдакий заводище, а во главе… – Русич затравленно обвел глазами соседей по столу. Никто даже ухом не повел в его сторону.
– Дело, паря, делают всюду технари, а управляют ими зачастую профаны. Но ежели честно сказать, Нина Александровна – толковая баба, круто дело повернула, заказы потекли еще не рекой, но уже ручейком. И она, пожалуй, не хуже Щелочихина разбирается в технологии. Я ее знаю.
«Знаешь, – внутренне возликовал Русич, – не лучше меня, это несомненно». Алексей придвинул тарелку с рассольником, постепенно приходя в себя, вряд ли смог бы сейчас объяснить, что сдернуло его с места.
– Успокоился, однако, и порядок, – удовлетворенно прогудел Черных, тоже принимаясь за еду.
– А этот… уголовник куда делся?
– Какой уголовник?
– Петр Кирыч.
– Эх, вижу, не исправляет тюрьма вашего брата-непоседу. Не научился ты и там, видать, тормозить на крутых поворотах. – Полюбовно укорил старого приятеля медведеподобный Черных, тяжело поднялся. – Ладно, доедай, а вечерком прошу к моему шалашу, обо всем и перетолкуем.
– Да я от любопытства помру до вечера! – взмолился Русич, бесцеремонно ухватил главного инженера за полу пиджака. – Скажи хоть одно, где нынче обитает мой черный крестник? Ну, не тяни.
– Все, Алеша, вершится в нашем мире по закону подлости, – тяжело вздохнул главный инженер. – Его бы на лесоповал, ан нет, теперь твой Петр Кирыч в гору пошел, самый главный, считай, в области, первый секретарь обкома. Осмысливай пока, а я пошел!
Русич, оглушенный и потерянный, долго сидел неподвижно, уставясь в тарелку. Рассольник давно остыл. Гуляш тоже. А зверский аппетит, с которым пришел в столовую, начисто пропал. Молодой официант с недовольным видом уже раза три прошел мимо, как бы говоря: «Дорогой товарищ! У нас тут не ресторан „Метрополь“, похлебал – и в сторону».
«Зарезал, как есть зарезал! – потерянно думал Русич. – А еще говорят, на земле, мол, есть справедливость. Нет ее и не было. Подлецы по чужим головам лезут вверх, а мы, мужики, тащим их на своих горбах…»
Агент ассоциации в Старососненске Павел Субботин знал все и вся. О прибытии в город после отсидки Алексея Русича ему доложили загодя. Вроде бы совершенно случайно заглянул «на огонек» сосед Пантюхин, поставил на стол традиционную бутылку, наверняка зная, сосед откажется и ему больше достанется. Сосед был, по его мнению, ангелом. Страшным ангелом с двумя лицами.
– Выпьем по случаю получки? – предложил Пантюхин писателю.
– Голова у меня сегодня не в полном порядке, – вежливо отказался Субботин.
– Можно, я у тебя просто так посижу? – Пантюхин уже деловито располагался в комнате, поняв, что нынче сосед вполне миролюбив. – Дома баба заживо съедает, когда прихожу с емкостью, а у тебя… хорошо – светло, тепло и мухи не кусают.
– Будь как дома! – Пантюхин пришел кстати, до него читал довольно скучную книгу, едва не заснул. Ко всему, понимал, приход Пантюхина означал появление новых городских сплетен, за самые ценные из них Субботин щедро платил.
– С вашего позволения! – Пантюхин откупорил бутылку, наполнив рюмку, придвинул к себе поближе сало, нарезанное на бумажке, три шоколадные конфетки. Приподнял рюмку на уровень глаз.
– За ваше драгоценное здоровье! – Выпил, закусил конфеткой.
– Интеллигентно закусываешь, – усмехнулся Субботин. – Кстати, откуда ты родом? – Субботин никогда не упускал случая, чтобы извлечь знания, которые могут пригодиться. Его мозг впитывал их словно компьютер.
– Э, ничего интересного! – махнул короткопалой рукой Пантюхин. – Местный я, из ближней к городу деревни, из Сселок, – охотно ответил Пантюхин. После рюмки язык развязался, все говорилось складно и гладко. – А знаете вы, товарищ писатель, Сселки – историческое место. Вижу, не знаете. Это здешняя каторжная родина. Во! Раньше в деревню эту ссылали, вот почему и назвали Сселки, ссыльные, значит. Да и теперь, считай, в каждом пятом доме бывшие да нынешние блатные проживают. А вы… – Пантюхин чуть не подавился куском сала. – Я слыхал, из столицы к нам переехали? Чудно как-то: из Москвы в нашу деревню.
– Я коренной москвич! – небрежно ответил Субботин, хотел «толкать легенду» дальше, но понял: Пантюхин уже и забыл про свой вопрос, углубился в изучение наклейки на бутылке. «Хм! Кто же я такой? – полушутливо подумал про себя Субботин. – Никакой я не москвич, просто-напросто космополит, гражданин мира. Рассказать бы этому потомственному уголовнику про сказочные города и страны, в коих он побывал, Пантюха бы умом тронулся». Стал припоминать, будто мысленно отвечал на вопрос соседа. «Родился в Западной Германии, в местечке под городом Дортмундом. Дед его бежал от большевиков из России, где был блестящим кавалергардом, а в Германии… мыл посуду в пивной, натирал полы в богатых домах. Выбился, однако, в люди. Сына своего отдал в университет, а оттуда – прямиком в разведшколу. Отец оказался удачливым агентом гестапо, дослужился до высоких чинов, да и нынче получает пенсию, какая в России генералам не снилась. Начинал с разведшколы и он… Уже числясь на службе в министерстве атомной энергетики, Субботин, естественно, по заданию лидеров Всемирной ассоциации, предложил советскому посольству в Берлине документы с грифом „совершенно секретно“. Его долго проверяли. Субботин не скрывал своего происхождения, и это решило дело. „Хочу помочь родине предков, – заявил он на тайном свидании, – чтобы не было новой войны“. Не торговался, согласившись на сумму, предложенную военным атташе. Каково же было его изумление, когда здесь, в Союзе, он вдруг поступил в распоряжение того же самого атташе, который… прямо как в сказке, оказался крупным резидентом ассоциации, обладал огромными связями в руководстве МВД и КГБ и, вполне естественно, взял под свое крыло выпестованного им агента.
– Ну, какие новости на «Пневматике», в городе? – с трудом отрешился от воспоминаний. – По глазам вижу, есть любопытные факты.
Пантюхин подался вперед, зашептал, будто его могли услышать на лестнице:
– Благодетель-то мой, Петр Кирыч, уговорил, видать, свою полюбовницу на крупный куш. Мне велел приготовиться, на той неделе поеду.