– Вы меня знаете? – изумился Мелькер.
– А как же! – осклабился субъект. – Ваши доклады имели такой успех по всей Америке. Хотя ваш английский звучит весьма старомодно. Где вы ему обучались?
Моисей Мелькер гордо объявил, что знает наизусть «Паломничество» Баньена.
– Наизусть! Черт меня побери! – изумился субъект. – «Паломничество» Баньена?
Я бы порекомендовал вам почитать Хайсмит. А также Эмбле и Хэммита. Или же полистать научно-фантастические книжонки вашей Цецилии.
– Она читает только по-немецки, – заметил Мелькер, удивившись, что этот типчик знает имя его супруги.
– Ну так как насчет обмена? – спросил тот. – Предлагаю за ваше лицо сто тысяч долларов. Сама операция не будет ничего стоить. Я сделаю ее сам, чтобы все было в лучшем виде. И одновременно сделаю операцию и себе. Мы с вами сидели бы рядышком на двух операционных креслах. Я закажу кресла такой конструкции, чтобы мы сидели голова к голове, щека к щеке. А работаю я обеими руками одинаково. И могу оперировать одновременно обоих. Если вам будет угодно, можно покончить с этим делом прямо в Цюрихе. В университетской клинике. Чтобы и студенты чему-то научились.
– Нет, – возразил Моисей Мелькер, – я останусь со своим лицом.
– Но ваши сексуальные инстинкты вполне могут вновь взбунтоваться, господин Мелькер, – сказал субъект. – Как было недавно, в эпизоде с Лизи Блаттер.
Ведь именно так звали девицу, чье тело поплыло вниз по течению речки Грин? У нее был такой умиротворенный вид. И глаза широко открыты.
Мелькер посмотрел в окно.
– Я – Михаэль, – сказал субъект.
Теперь не видно было ни айсбергов, ни судов, ни Гренландии. Только небо.
Кресло рядом с Мелькером опустело, и когда он поздно ночью вернулся в Гринвиль, то еще в деревне увидел, что свет в его спальне горит. Цецилия Мелькер-Ройхлин горой жира лежала на супружеском ложе в прозрачной ночной сорочке, курила сигару, читала детективный роман и жевала шоколадные конфеты.
– Иди ко мне, мой шимпанзе, – сказала она, – лезь под одеяло и молись Великому Старцу, чтобы я не навалилась на тебя и не помогла тебе поскорее приобщиться к наслаждениям Его рая.
Бывший член Национального совета получил от некоего нотариуса в столице кантона извещение о том, что «Швейцарское общество морали» купило на весьма выгодных условиях пансионат и сдало его в аренду на летний сезон с 15 мая по 15 октября Моисею Мелькеру, а на зимний сезон барону фон Кюксену. Старик пенсионер, чья память на недавние события сильно ослабла, позабыл, что был избран председателем правления «Швейцарского общества морали», более того, уже и понятия не имел, что такое общество вообще существует. Он прочел письмо нотариуса, отложил его в сторону и забыл о нем, так что у конторы на Минерваштрассе 33/а оказалось достаточно времени все основательно подготовить. Крэенбюлю было приказано явиться в пансионат, он приехал и, сокрушенно покачивая головой, обошел всю его территорию. Против главного здания вдоль опушки леса на склоне Шпиц Бондера тянулся длинный флигель, в подвале которого находились прачечная и котельная, на первом этаже – кабинет врача и комнаты для массажа, грязелечебница и сауна, а на втором и третьем – комнаты для менее состоятельных гостей. Флигель соединялся с главным зданием подземным переходом. Перед входом в пансионат – площадка с музыкальным павильоном, где летом в послеобеденные часы играли некогда те три чеха, которых Великий Старец услышал в зале ресторана. Крэенбюль с помощью двух раздувшихся от пива толстяков, прибывших из Лихтенштейна, привел в порядок пансионат, но действовал так, чтобы в деревне никто ничего не заметил.
Ставни оставались закрытыми. Кожаные кресла, диваны, вольтеровские кресла и роскошные кровати вынесли по подземному переходу и спрятали на чердаке флигеля. Какое-то рекламное агентство в Базеле взялось вербовать постояльцев. На глянцевой бумаге. С иллюстрациями Эрни. «Приют нищеты». В начале мая Моисей Мелькер был письменно извещен о том, что его желание создать приют отдохновения для миллионеров осуществлено приверженцами его теологии, 15 мая состоится открытие пансионата, его присутствие обязательно.
Ему не нужно заниматься решением организационных проблем и следует сосредоточиться исключительно на задаче спасения душ, предоставив все остальное «Обществу». Если бы Моисей Мелькер не выкинул из головы свою встречу с Уриэль в Санта-Моника (если это и в самом деле была Санта-Моника) и его странный разговор с Михаэлем на обратном пути из Соединенных Штатов, он бы призадумался и, весьма возможно, догадался бы, что попался в сеть, сплетенную не по злобе, а потому, что Великий Старец (если это был он) по своей натуре склонен плести такие сети. Он плел их просто так – как паук плетет паутину, вовсе не имея в виду какую-то определенную муху, а только мух как таковых; в натуре же Мелькера было попадать в сети, точно так же как мухи попадают в паутину – по воле случая или по необходимости, это уже вопрос философии, ничем не доказуемый вопрос веры. В пансионат Моисей Мелькер прибыл 13-го. С Цецилией. К его удивлению, даже замешательству, она сама захотела ехать с ним. А вот на чем ехать, оказалось проблемой. Из почтения к своей первой супруге Эмилии Лаубер Мелькер продолжал пользоваться ее «роллс-ройсом». Теперь эта машина выглядела памятником старины. Войти в него можно было не пригибаясь, и если открыть заднюю правую дверцу, наружу выдвигалась лесенка. Тонны шоколадных конфет, съеденных Цецилией Мелькер-Ройхлин, почти лишили ее возможности влезть в «роллс-ройс», но она в него все же втиснулась. Сын хозяина гринвильского гаража Август повез их в пансионат, причем Мелькеру пришлось сесть впереди, так как рядом с Цецилией места не было. В восемь часов утра они выехали из Гринвиля, до Майрингена катили с ветерком, но перевалы «роллс-ройс» еле преодолел. В пять часов вечера, смертельно усталые, добрались до места. Из флигеля к машине приплелся некий тип в шлепанцах и рабочем комбинезоне.
– Есть тут кто-нибудь? – спросил Моисей.
– Я есть, – процедил сквозь зубы этот тип и недоверчиво оглядел «роллс-ройс».
– Я – Моисей Мелькер, – представился тот и вышел из машины.
– Вижу, – опять процедил тип в шлепанцах.
– Мы наконец приехали? – спросила Цецилия. Она до того наелась вишнями в шоколаде, что язык у нее еле ворочался.
– Приехали, приехали, – подтвердил Мелькер. – Пора позвать сюда портье и рассыльного.
– Нет тут ни портье, ни рассыльных, – отрезал тип.
– Как это нет? – удивился Моисей Мелькер.
– Здесь «Приют нищеты», – заявил тип. – Пансионат теперь так называется. Так окрестило его рекламное агентство в Базеле.
Но Моисей Мелькер запротестовал:
– Ведь послезавтра в пансионате – (в «Приюте нищеты», поправил его тип), – ну ладно, в «Приюте нищеты» должно состояться открытие, – продолжал Мелькер.
– У меня были основания ожидать, что прибудет множество постояльцев. И понадобится обслуга, много обслуги. Кто же так глупо распорядился?
– «Швейцарское общество морали», – ответил тот.
– Это общество не имеет здесь никаких прав, – возразил Мелькер.
– Именно оно-то и заправляет всем, – заявил тип. – Оно наняло на работу и меня, и вас тоже.
– Что случилось, когда меня наконец проведут в Восточную башню? – раздался требовательный голос Цецилии изнутри машины. – И куда подевались рассыльные?
– Восточную башню велено не сдавать внаем и не посещать, – откликнулся тип.
– Я могу предложить вам комнату только в Западной башне.
– Чье это распоряжение? – спросила Цецилия.
– Опять-таки «Швейцарского общества морали», – ответил тип.
Цецилия велела Августу везти ее обратно в Гринвиль. Август извлек из машины чемодан Мелькера, закрыл багажник и уехал.
– Придется мне обходиться без супруги, – вздохнул Моисей Мелькер.
– Не вешать носа, – проронил тип в шлепанцах.
– А кто вы, собственно, такой? – спросил Мелькер.
– Директор Крэенбюль, – бросил тот и трусцой вернулся во флигель. Мелькеру пришлось самому тащить чемодан в главное здание. Лифт не работал. Чемодан оттягивал руку – ведь Мелькер взял с собой и рукопись «Цена благоволения», собираясь еще поработать над ней. Добравшись наконец до верхнего этажа, он услышал пение, доносившееся из Восточной башни. Охваченный внезапным и необъяснимым духом противоречия, он потащился с чемоданом в Восточную башню, открыл дверь и вошел. За столом сидели три раввина. Все трое в черных шляпах, длинных черных лапсердаках и темных очках, все трое пели. Борода у среднего была седая, у правого рыжая, у левого черная. И у всех троих веером через всю грудь. За их спинами было окно. Моисей Мелькер присел на чемодан и стал слушать пение раввинов. Потом пение прекратилось. Раввин с седой бородой снял темные очки, но глаза его оставались закрытыми.
– Моисей Мелькер, – начал он, – нарушил запрет и вошел в комнату, предназначенную не для него.
– Прошу прощения, – пробормотал Мелькер. – Меня сбило с толку отсутствие обслуживающего персонала.
– Сбило с толку? – удивился раввин с рыжей бородой и снял темные очки, не открывая глаз. – Моисей Мелькер собирается возглавить обитель утешения и молитвы для богатых и требует, чтобы был обслуживающий персонал?
– Но ведь для этого как раз и нужен обслуживающий персонал, – заявил Мелькер. – Как этого не понять? Я все еще в растерянности. Ведь возглавляя обитель молитв, приходится решать и организационные вопросы.
– Тебе не хватает веры, – заговорил третий, чернобородый, и снял темные очки. У этого глаз вообще не было, лишь пустые глазницы. – В «Приюте нищеты» богачи сами будут себя обслуживать.
Моисей Мелькер встал. В ужасе от своего безверия он помчался в Западную башню с чемоданом в руке, несмотря на его тяжесть.