Как отдать… не по-моему, не по-твоему… Дорого — иди поищи дешевше где их, такие черенки найдешь? Смотри: гладенькие, крепенькие, легонькие… Не пожалеешь, спасибо еще скажешь… На здоровье, пашите землицу, нынче лопата — самое подходящее индивидуальное орудие землепашца — ни овса, ни дизтоплива не требует.
Золотарев поспешил отойти подальше и прошел между рядов с одеждой, обувью, парфюмерией, обошел один круг, а потом и другой, удивляясь обилию вещей, разложенных и развешанных в палатках, на стойках. И вдруг он почувствовал, что это обилие чужеземных товаров как-то удручающе давит на него. Он прошел еще круг, присмотрелся и понял, что его давило не обилие товаров, а угнетающее однообразие, серое одноцветье, из которого трудно что-нибудь выбрать по душе и по цене. Затем Петр снова вышел к скобяным рядам, где была выброшена всякая мелочевка. И здесь, несмотря на разнообразие, все было собрано из отработанного, устаревшего, и мужики, стоявшие подле такого товара казались отработанными.
— Вот и разбежался твой товар, — весело встретил Петра Егорченков. А беспечной бодрости он никогда не терял, видать, неунывающий он был человек, может, действительно, в нем было что-то от цыганской крови.
— Получи твою выручку, за вычетом моей десятой доли и иди обмывай первую вылазку на рынок. Давай очередную партию твоего товара. Хотя неудобно, однако, мне у тебя выцыганивать десятую штуку, ты уж лучше сам где-либо за углом рынка черенки свои продавай. А спрос на них имеется, как видишь, по паре штук сразу берут.
— Нет уж, я согласен с тобой на таких паях сотрудничать — я делаю, ты — продаешь. Все равно тебе стоять, — предложил Петр. Так и состоялось у них рыночное сотрудничество.
И Петр принес домой первую торговую выручку от продажи своего труда по свободным ценам и пожалел, что пока не получилось у него беспрерывной заготовки материала для обработки черенков.
Но рыночное занятие не рисовалось ему радужным, оно могло быть только подспорьем, как временный выход из положения. Он все-таки еще надеялся, что общее положение должно измениться и повернуться лицом к нему, рабочему человеку, хотя признаков к этому он не видел.
Так поняла его занятие и Татьяна, когда приняла от него деньги, и не слеза радости затмила ей глаза, а слеза неизбывного горя, непроглядной беспросветности их жизни и стыда. Именно стыда перед тем, что он, высокого класса мастер, и она, опытный инженер-конструктор, вынуждены зарабатывать на пропитание детям и себе подторговыванием на рынке какими-то мелкими случайными поделками. Слеза выкатилась из уголка глаза по носу. Татьяна поспешно украдкой от мужа смахнула ее и с напускной наигранностью в голосе сказала:
— Вот, как раз за квартиру хватит заплатить, пришло время, — но она не сказала, что к подорожавшей плате за квартиру и за электроэнергию придется еще добавлять столько же, сколько принес Петр.
Подвернулся подряд
Следующие двое суток май поливал землю дождями, видно, по правилам природы перед тем, как расцвести в полную силу, земля должна была хорошо обмыться и напиться теплых вешних вод, и май отпустил ей всего этого с майской своей щедростью. Земля постаралась побольше ухватить майского дара, так что, когда утром солнце взошло на чистое, обмытое до блеска небо, оно не застало ни одной лужицы на земле — все было выпито, теперь, солнце, давай только тепла. И люди в первый час дождя полюбовались на весенний первый гром и на кривые яркие росчерки молний, а потом понаслаждались мощным, ровным, глубоким шумом дождя, и было так радостно думать, что хороший майский дождь — это к щедрости и ласке лета.
Эти два дождливых дня поработал в гараже, обтачивая черенки. Работа сама по себе для него уже стала нехитрая, но станок был несовершенный и требовал сноровки и приноровленности, а такой труд, когда дело оказывало сопротивление, всегда увлекал Петра на творческие поиски, и он забывал о своей безработице и о рыночном местовом.
Солнечным утром Петр вынес черенки на просушку, намереваясь завтра нести на рынок. В это время к нему подошел сосед по гаражу Федор Песков, мужчина одинаковых лет с Петром, с веснушчатым лицом, облысевшее надлобье тоже было в краплинах веснушек, и, хотя его осанка еще несла на себе самоуверенность, чувствовалось, что на его физическом и моральном состоянии лежит какой-то груз, и голубые глаза его выражали болезненное беспокойство.
— Привет соседу, — окликнул он Петра и, подойдя, подал потную руку. — Гляжу, и ты, никак, предпринимательством занялся.
— А что делать? Хотя какое это предпринимательство? Мое занятие не подходит под такое определение, — сказал Петр, приглашая соседа присесть, — А ты уже руку набил на предпринимательстве?
— Да, вот уже почти два года, — сказал Федор. — Кое-что усвоил из рыночных правил и скрытых неписаных установок. Так бы все было ничего, все же обеспеченность, хотя и небольшая есть, но уверенности в будущем нет никакой, да и в положении житейском твердости нет, все чего-то ждешь.
— Разорения что ли боишься? — спросил Петр напрямую.
— Разоряться мне нечего, так как в запасе только и капитала, что на очередную закупку сахара, так сказать на товарный оборот, — откровенно доверился Федор. — Другое дело угрожает такому торговцу, как я, — то ли заводы придержат или удорожат сахар, то ли конкурентов на рынке наберется столько, что локтями не протолкаешься, то ли все еще зарплату людям станут задерживать, да мало ли какие вихри на рынке закрутятся. А мы ведь не капиталисты, мы ведь, почитай, вылупились из неурядиц в стране. Скажем, появится оборотистый оптовик и враз прихлопнет нашего брата
— Выходит, вам таким нечего завидовать?
— А чему завидовать? Я ведь тружусь сам на сам, — усмехнулся Федор, и было столько горького в его улыбке, что было впору его пожалеть.
— Все-таки сколько у тебя выходит? И почему тебя нарекли фирмачом? — из любопытства спросил Петр и улыбнулся с некоторой иронией.
— Так зарегистрировала мое дело налоговая инспекция — фирма. А на самом деле, какая у меня фирма? И людей у меня в фирме, — невесело, с кислой гримасой улыбнулся Федор, — я да жена, да, так называемый бухгалтер с оплатой по договору.
— А бухгалтер зачем, сам, что ли свой доход-расход не подсчитаешь? — удивился Петр.
— Опять же налоговая инспекция требует, иначе и лицензию не дадут, чтобы учет был по всей форме. Вот и держу бухгалтера… А сколько самому получается? По полторы тысячи с женой в месяц выручаем… Ты считаешь, это много?
Петр прикинул в уме, сравнил с известными ему ценами и сказал:
— По сравнению с тем, что мне пока удается добыть, — порядочно, а вообще-то небогато.
— Только и хватает, чтобы концы с концами сводить. Да вот уже язву желудка нажил в награду за свою коммерческую деятельность. Надо в больницу ложиться, а сколько на лечение потребуется? Теперь туда надо идти со своими лекарствами, бинтами, ватой, перчатками и даже со своим скальпелем, не говоря о питании… А тут вот и за сахаром надо уже ехать.
Петр между тем думал, что после сокращения с работы у него, в поисках выхода из безработицы, появлялись такие мысли, чтобы завести какое-то частное дело, но дело с торговлей не приходило на ум. Торговля — не его занятие, она была ему непонятна и не давалась даже в мечтах, а что-то другое никак не проявлялось. Главное, что на ум не приходило начало, не за что было ухватиться, вот разве изготовление черенков для лопат ляжет в какое-нибудь начало. Да и потом, какое это предпринимательское дело — простое индивидуальное рукоделие, ничего путного: сделал, сбыл — что с этого наживешь? Вот пример Федора Пескова был занимателен, и Петр спросил:
— А с чего ты все же начал? Ты вроде как проектировщиком был? Хорошо работал, авторитет имел у строителей.
— Да, я работал главным инженером проекта. Работа была интересная, я увлекался, хорошо зарабатывал, вот даже Жигули купил, гараж построил, и небольшие сбережения собрались в то застойное время. Жена хорошо зарабатывала, в торговле работала, вернее, в торгинспекции, — стал рассказывать Федор и рассказывал с воодушевлением, как о чем-то интересном, что вызывало у него душевный подъем и энтузиазм. Он даже ободрился, будто вновь его жизнь духовно наполнилась. Но такое состояние его длилось лишь две-три минуты, пока не вернулся к действительности. А действительность состояла в том, что она-то и опустошила его духовно, обобрала морально.
Он откровенно поведал:
— Реформы в первую очередь ударили на поражение, как в милиции говорят, по капиталовложениям. Заказы на проектирование в один раз отсыпались, и проектные работы свернулись. Проектные организации первыми попали в стихию вымирания. Так я в числе первых оказался безработным. Что было делать? Дальнейшее все произошло как-то само собою, стихийно. Знакомый автохозяйственник предложил купить из числа выбракованных ГАЗ-51, тогда это было по небольшой цене, да с учетом износа. У матери моей свой дом и двор в городе, туда и поставил машину, сарай подстроил — получился гараж и склад. Сначала по протекции жены подрядился товары с баз по магазинам развозить в городе, потом привозить их оптом из Москвы, Ленинграда, в Курск, Белгород — за сахаром ездил, я — и шофер, и экспедитор, и грузчик. Так скопились деньжата, что подтолкнуло жену, которая как раз с работы уволилась по сокращению, купить две тоны сахара и самим расторговать, — получилось с прибылью. Вот так и пошло: привезу сахар, распродам, снова привезу — такой вот простой круг.
— Вроде как ничего хитрого, — проговорил Петр и, помолчав, добавил: — Но я так-то не сумел бы… Нет, не сумел бы…
— Скажу, Петр Агеевич, что хлеб не легкий, вот уже и язву желудка нажил: одно дело, — никакого режима в питании и все в сухомятку, а другое, — надрываешься при погрузке, разгрузке… Вот и надо в больницу ложиться, иначе можно и загнуться, — Песков печально посмотрел на Петра, покачал головой, подвигал по полу ногами, вздохнул и продолжал:
— А в каком мы, жители России, теперь положении? Мало того, что в больницу надо ложиться со своими лекарствами и кормежкой, так надо еще предварительно за операцию заплатить. А потом никакого за тобой социального страхования — ни амбулаторного, ни больничного бюллетеня, никакого оплачиваемого отпуска ни по труду, ни по болезни. Словом, кругом свобода частной жизни — ты свободен от государства, государство — от тебя, хочешь на Земле живи, хочешь на Луну перебирайся, единственная между нами связь — государственные налоги. Освободишься от налогов — освободишься от всего, ты вольная птица, остерегайся только, чтобы тебя охотник за ногу не захлестнул. Так — то, Петр Агеевич…
Песков замолчал, глядя за ворота гаража, где кто-то прокатил на машине. В гараж дохнуло свежим ветерком, серой мышью промелькнула облачная тень.
— Тоскуешь по прежней инженерной работе? — спросил Петр, из жалости стараясь отвлечь Пескова от печальных мыслей, а что и кто может отвлечь от того, что висит над головой днем и ночью и все норовит стукнуть, да так, чтобы было больнее.
— Что ты, Петр Агеевич! Ежели б позвали в мой прежний институт по открывшейся вдруг потребности, бегом побежал бы, даже на самую посредственную зарплату, даже рядовым проектантом. Ведь я там был че-ло-ве-ком, который жил с творческим полетом мыслей, с радостным трепетом сердца от хороших технических находок. Я там имел и производственную и общественную цену специалиста. Что ты, Петр Агеевич! Но, увы, это, как говорят политики, в обозримом будущем невозможно, — с начала этого признания Песков, было, ярко оживился, но под конец снова потух и увял.
— А мне пришлось повстречать таких, которые на завод возвращаться не хотят, отвыкли уже от режима рабочего дня и дисциплины. Как потом запускать заводы станут? — задал вопрос Петр сам себе.
— Да, есть такие, я тоже встречал некоторых, которые глупой свободой бравируют и независимостью жонглируют, но такие свобода и независимость ложные, самообман, до первого тычка в зубы. Однако я заговорился и тебя заговорил. Я к тебе, Петр Агеевич, по делу: не сделал бы ты одолжение для меня — съездить в рейс на моем грузовике в Курскую область за сахаром? За день обернешься, твою работу хорошо оплачу. А мне пришел срок в больницу ложиться.
Предложение для Петра было неожиданным, однако, и привлекательным. Он поймал себя на мысли, что обрадовался возможности что-то заработать. Но тотчас внутренним зрением увидел в себе человека, который каждый день следит сам за собою — а что ты сегодня подзаработаешь, и где, и как подзаработаешь, не для накопления капитала, а на прокорм детей. Дикость какая-то, волчья дикость — рыскать среди людей в поисках какой-либо добычи. Но волка гонят как хищника, с ненавистью, со страхом, но и с уважением за силу, а тебя отталкивают, как голодную, запаршивевшую собаку — презрением, с пакостной жалостью. В каком-то диком, унизительном положении он столько уж времени пребывает, и не только он один, а и жена. Ему стало стыдно того, что в тайне обрадовался случаю заработать что-то и, скрывая эту свою унизительную радость, он сказал:
— Я не против помочь тебе, съездить хоть и в два рейса, но сам понимаешь, в коммерческих делах твоих я ничего не понимаю, где, у кого, за что и тому подобное.
— За это не беспокойся, с тобой поедет жена, она и будет все обделывать, тебя, в крайнем случае, прошу помочь погрузить и проследить за погрузкой. — За все за это я кладу тебе двести рублей, — пояснил Песков, довольный тем, что нашел себе подмену в лице надежного человека.
Двести рублей за один рейс? — удивился Петр про себя и не стал уточнять обещание. Он согласен был и на пятьдесят рублей в день, но опять же не стал ничего исправлять, становясь тем человеком, каким делала его жизнь.
О мужской чести
Некоторое время ехали прямо на восходящее солнце, от его красных навесных лучей Петр заслонился защитным щитком. А жена Федора Анастасия, полная, крепкая телом, полнощекая, слегка курносая женщина, продавившая свой край сиденья, зажмурившись от солнца, вскоре задремала, опустив голову на грудь. Дремали и пустые поля по сторонам дороги.
Симферопольское шоссе, на которое они выскочили, было знакомо Петру издавна. Когда-то Золотаревы всей семьей ежегодно ездили на своей Ладе к жаркому Черноморью, и это было будто обязательной заповеденкой. Теперь это казалось фантазией, даже с трудом припоминалось, когда это было последний раз. Сегодня Петру показалось, что знакомое шоссе будто сузилось, сжатое разветвившимися придорожными деревьями, и от раннего часа было пустынным, почти не попадались встречные машины, редко-редко обгоняли легковушки. Видно, прекратились отпускные поездки к морю: для одних они были, как Петру с Таней, не по карману, а для других — Черноморье не стало столь южным по сравнением со Средиземноморьем.
За всю дорогу Петр и Анастасия обменялись лишь несколькими фразами, и то относящимися к дорожному ландшафту, катили без остановок. Не доезжая до Курска несколько километров, Анастасия показала поворот в сторону и больше десятка километров проехали по узкой разбитой дороге с заплатками асфальта, в конце которой из чащи высоких, ветвистых деревьев вынырнул небольшой городок с высокой заводской кирпичной, закоптелой трубой. Труба лениво и слабо курилась.
То ли от высоких лип, кленов и тополей, то ли от какой-то древности строений городок казался сильно вдавленным в черноземье. Только на левой стороне поселка две короткие улицы, упиравшиеся в территорию завода, были образованы двух-трехэтажными кирпичными домами с почерневшими шиферными крышами. Но они мало чем оживляли архитектуру поселка, напротив, придавали ему вид кривобокости. И все же поселок привлекал прелестью и богатством парковой зелени, выращенной в давние времена, и блеском большого озера, видневшегося за поселком справа. Все это отметил Петр, пока медленно вел машину по улице, похожей на парковую аллею. Его всегда трогал и приятно волновал вид озелененных сел и небольших городков: они дышали на него мирным уютом и покоем жизни.