- Я... это самое... за хулиганство, двести... шестая, - промямлил наивный Рыжий.
- А если я тебе яйца отрежу за лжу твою, петушок ты недоношенный? спросил шкаф. - Тогда какая статья мне будет?
Камера наполнилась могучим смехом. Их порадовало появление на горизонте такого солнышка, как восемнадцатилетний Рыжий, все ведь прекрасно знали, что скоро приведут мудака, проходившего по сто семнадцатой. А развлечений в камере мало.
- Говори! - приказал шкаф. - Рассказывай братве, как дошел до жизни такой.
Захлебываясь от ужаса, Рыжий честно выложил все. Камеру человек эдак на сто буквально трясло от смеха. Давненько они так не веселились.
- Уй, уй, уй, - покатывался шкаф, - хватаясь за свой толстый живот. Ну не повезло тебе, петушок. Нам зато повезло, веселее будет. Снимай штаны.
Когда дрожавший от страха Рыжий наблюдал этот взрыв веселья, он заметил, что не смеялся только один. Человек лет сорока пяти, крупного сложения, лысоватый, одетый в красный вязаный пуловер и голубые джинсы, пристально и напряженно глядел на него. И когда Рыжий, обеими руками вцепился в свои штаны, зная, что лучше умереть, чем быть опущенным, человек этот подошел к шкафу и шепнул ему на ухо пару слов. Рыжий заметил, что правый глаз у него какой-то странный, будто покрытый мутной пленкой.
- Как знаешь, Ворон, - пожал плечами шкаф. - Зря только, за дело ведь. И позабавились бы.
- Ну ладно, ладно, я прошу. Да ведь и не насиловал он, он просто козел, и все. Правда, Рыжик? - И подмигнул единственным глазом Эдику.
С тех пор Рыжий стал тенью Ворона. Он мухой поднимался с нар по любому его приказу. Сидели они вместе в СИЗО недолго, дело насильников решилось быстро, его увели из камеры, а потом дали два года, и поканал глупый Рыжий в края, не столь отдаленные. А Ворон поехал в другое место, для людей посерьезнее, в колонию строгого режима. Но в лагере никто не трогал Рыжего, чувствовалось, что кто-то издалека опекает его.
Рыжий благополучно отбарабанил два года и вернулся в Москву. Приехал домой он утром, семейка была в сборе, с тяжелого похмелья и встретила его без всякого энтузиазма.
- Ну, здравствуйте, что ли? - ощерился повзрослевший заматеревший Рыжий, коротко стриженый и с белесой щетиной на лице.
- Здорово, давно не виделись, - буркнул отец, не вставая из-за стола и подперев буйную голову руками.
- Сынок, - криво улыбнулась мать. - Иди-ка сюда, я тебя обниму. Голова трещит с бодуна, б... встать не могу, б... буду.
- Слы, - не здороваясь промямлила Зинка. - Ты не раздемшись, иди, сгоняй за бормотухой. Ужрались вчера. - При этом она умудрилась пять раз в такую короткую фразу вставить любимое слово.
"Матерый уголовник" даже оторопел от такого приема. Никак не ожидал. Он, конечно, не слюнтяй, но все же... домой ведь приехал, и не с курорта, мечты о возвращении лелеял в душе, а тут... чтобы так... Однако, сглотнул, чваниться не стал, а спокойно вытащил из своего сидора бутылку водки и две бутылки пива впридачу. Он тоже... не лыком шит, приехал, понимаете ли... Мужик приехал...
Вот тут-то искренней радости не было предела! Ни денег, ни сил не было у честной компании, а тут сынок приехал с гостинцами. Ну, кормилец! А ещё говорили, мудак! И впрямь поумнел у хозяина!
Мать вскочила из-за стола, облобызала Рыжего, обслюнявив его небритую физиономию и даже всплакнула. Зинка глотнула холодного пивка, харкнула, промочив горло и похвалила пропитым голосом:
- Деловой, б...!
- Живи по совести, сын, - поучил Николай Петрович, когда орава разлила водку по стаканам и чокнулась. - С прибытием. Не позорь семью, мы люди рабочие. Живи, работай... - Больше не нашел, что добавить и вмазал полный стакан, выпучив от отвращения глаза.
Остальные тоже вмазали, и мать стала заступаться за Эдика, размазывая пьяные слезы по грязной роже.
- А ты не фаршти, Коляка, не фаршти, сын вернулся, а ты... Он того... он такой хороший, вы не знаете, какой он хороший. - Она с ненавистью поглядела на отца и Зинку, а потом вместо поцелуя лизнула Рыжего в лоб. Запах смрада и векового перегара наполнял неуютную малогабаритную квартиру Жабиных. Сонмище дружно закурило "Приму", потом ещё выпили и потом и время баяна пришло. Наступило веселье. Отвратительно воняли бычки "Примы" в наспех приготовленном недоеденном салате из помидоров с луком. Зинка смачно досасывала старую воблу, хранившуюся на черный день в холодильнике, размазывала слезы по грязным щекам мать, орал песни, как припадочный, отец. И Рыжему вдруг почему-то неожиданно захотелось снова вернуться в зону, до того уж здесь было хреново и гнусно. Но... желание это быстро прошло, купили ещё водки, и вместе со всеми он горланил "Хас Булат удалой", коронный номер семьи Жабиных. Как правило, после исполнения этой песни они били друг другу морды и крушили остатки мебели и посуды. Это знали соседи и, услышав сквозь тонкие стены знакомую песню, напружинивались и готовились к худшему. Вызывать же милицию не имело ни малейшего смысла. Поначалу милиция приезжала, как-то пару раз забирали Николая Петровича Жабина на пятнадцать суток, а затем он вновь появлялся со своими мутными коровьими глазками, равнодушно глядел на соседей без злобы, без упрека, с легкой только такой укоризной, но он и так всегда на всех глядел. И все продолжалось заново. Были деньги - пили, не было - тоже пили, если пили, то пели, если пели, то буянили, выскакивая на лестничную клетку, дрались и грязно бранились. Это же не случай, это образ жизни, образ восприятия нашего прекрасного и радостного мира. Какая часть населения смотрит на жизнь такими мутными глазами? Боюсь сказать, да и не знаю, знаю только, что большая, ударение не ставится сознательно, каждый понимает, как ему угодно.
Устроился Эдик-рыжий в ЖЭК разнорабочим, поначалу вел себя тихо, по вечерам пил горькую с мужиками, сторонился паскудных семейных торжеств, совсем уж гадко ему там было. Вскоре познакомился с чувихой Люськой, бабенкой молодой, да опытной. Она-то и научила его премудростям любви. Поначалу, правда, осечка вышла. Посмеялась было над ним Люська, баба нетактичная, глупая, но мигом получила пудовым кулачищем в рожу и поутихла, ученье продолжала тихо и ласково, без зубоскальства. Рыжий не стал, разумеется, признаваться, что до двадцати лет не знал ни одной женщины, что весь его сексуальный опыт состоял из неудавшегося изнасилования да траханья в зоне опущенных. Премудростям, однако, он обучился быстро, смышлен оказался и здоров физически, утомления не ведал и сильно голодный был по этой части. Так что Люська не жаловалась.
Так и проходила его нехитрая житуха, пока...
В сентябре девяносто второго года шел Рыжий домой, получив от управдома выговор за пьянство на работе, шел недовольный и смурной, матерился под нос, поплевывая на землю мелко-мелко, часто-часто. И вдруг тяжелая рука опустилась сзади ему на плечо. Он обернулся и вздрогнул. Перед ним стоял Ворон собственной персоной, цветущий, загорелый, в модной синей спортивной куртке и кепочке. На глазах темные очки.
- Здравствуй, Эдик, - тихо произнес Ворон. Тут Рыжий мигом скумекал, что спокойной телячьей его жизни пришел швах. Надо было отрабатывать.
Но тогда он только задал ему пару вопросов и исчез. А появился после этого месяца через полтора, совершенно неожиданно. Было воскресенье, семья Жабиных как раз горланила "Хас Булата", когда к ним в дверь позвонил соседский мальчуган и сообщил, что Эдика просят выйти. На его счастье, Рыжий был ещё трезв, так как только что прибыл от Люськи и в попоище участия не принимал.
Ворон стоял около подъезда. Около него топтался какой-то хилый замухрыга.
- Это Коля. Это Эдик, - представил он их друг другу, не здороваясь с Рыжим. Сразу перешел к сути дела. Надо было пасти одну квартиру на Ленинском проспекте, следить начинать немедленно и следить непрерывно, и ни в коем случае не дать одной девице по имени Катя попасть в эту квартиру, а посадить её в машину и доставить по названному адресу. Коля знал эту девицу в лицо, а Рыжий с его молодостью и физической силой был дан тщедушному Коле в подмогу. На расходы и в качестве задатка Рыжий получил от Ворона энную сумму.
- Если упустишь, худо тебе будет, парень, - тихо предупредил Ворон. А сделаешь, как надо, разбогатеешь, это тебе не кайлом в землю врубаться. Ханку жрать будешь, сколько захочешь, без всякого счета, сколько твоя душа приемлет. А если прекратишь свой гай-гуй, так и на черный день отложишь. А он, уверяю тебя, наступит. И глядя на тебя, полагаю, что очень скоро. Ты меня понял?
- Понял, понял, Ворон. Все будет путем. Сам-то как? - угодливо спросил Рыжий у своего покровителя.
- Клево, - словно отрезал Ворон. - Сам знаешь, у меня всегда все клево. Все парни, времени нет, знакомьтесь, и за дело.
Вытащенный из постели, дрожащий и непохмелившийся Коля выглядел как тень. До его больной головы ещё толком не дошло, что Маша погибла в автокатастрофе вместе с мужем. Ему было просто плохо, он безумно хотел выпить, и все происходящее казалось ему дурным сном. Впрочем, вся жизнь его проходила, как дурной сон, и ему было не привыкать. По приказу Ворона он мучил не только Аркадия, но и Машу, которую так любил, а теперь ему надо было выслеживать и похищать их дочь Катю. Коля не хотел ни о чем думать, где-то в глубине души все ещё надеясь, что Маша жива, и все ещё как-то образуется. Но отказать Ворону он не мог, так же как и не мог отказать ему Рыжий. Оба были его крестники. Оба панически боялись его. И только безумная любовь к Маше чуть не заставила Колю предать Ворона и все рассказать ей о его планах. Если бы она тогда оказалась дома... Если бы он рассказал все Аркадию... Маша была бы жива... Коля не знал всех подробностей катастрофы, но был уверен, что её подстроили Ворон с Хряком. Да, она была бы жива... А вот его бы не было, Ворон убил бы его. Даже странно, что узнав о его звонке ( совершенно случайно Ворон зашел на почту и увидел в кабинке Колю, а потом силой выбил у него признание ), он оставил его в живых.
Коля никак не мог понять, чего Ворон добивается от Корниловых. Это был страшный, непонятный человек, человек-призрак, он мог появиться когда угодно и исчезнуть в любой момент. Он мог раздобыть большие деньги откуда угодно, хоть из дорожной пыли. Коля не знал подробностей жизни Ворона, как не знал их никто, но был уверен - Ворон не остановится ни перед чем, убить человека ему раз плюнуть. И такой-то человек тратит все свое время на то, чтобы терроризировать семью Корниловых. Хотя, причины у него на это есть, и об этом знал только он, Коля. И получить он от них мог немало - квартира, дача, машина, наличные деньги, импортная техника... Но Коля понимал, что не в этом дело, и об основной причине этого странного поведения Ворона у него лишь маячили смутные догадки...
А что же теперь? Аркадия и Маши больше нет. Об этом ему сообщил Ворон, встав словно призрак над его убогой постелью. Что же ему теперь надо, этому гаду рода человеческого? Ограбить их дочь, оставшуюся круглой сиротой? Истребить эту семью до конца? Он не понимал логических построений Ворона. Для него, больного, несчастного, спившегося, нищего, потерявшего в жизни последнее, человека, это было слишком сложно. Все, что у него осталось это леденящий душу страх перед Вороном, перед его покрытой мутной пеленой правым глазом, ещё больше перед зрячим левым, с сатанинским прищуром глядящим на него, и в то же время панический страх остаться без его поддержки, один на один с этой совсем уж теперь непонятной жизнью.
- Кати нет в Москве, - тихим голосом объяснил Рыжему Ворон. - Она по слухам уехала с хахалем в Питер. Видимо, сегодня вечером они приедут в Москву, но, может случиться, что и не сегодня, так что пасти надо до последнего, пока не появится. Какова наша задача - сделать так, чтобы о смерти родителей она узнала не сразу, мало того - обязательно от меня. Кстати, что в этом плохого? А, Николаша? - Он едва заметно усмехнулся. - Я переживаю их гибель и желаю счастья их единственной дочери. Которая по твоим описаниям и моим поверхностным наблюдениям, вылитая Маша. А Маша, сам знаешь... Но..., - он увидел страдальческую гримасу Коли, - тут я молчу, я затихаю, Николаша. Такое несчастье, такая нелепая случайность... Так что, я вас обоих прошу, тебя, Рыжий, при необходимости, подчеркиваю это слово, учитывая твою особую одаренность, аккуратно нейтрализовать её хахаля, а тебя, Николаша, с помощью Рыжего доставить её ко мне. Идите к этой машине, вас отвезут на Ленинский проспект к подъезду Корниловых, а потом, вместе с Катей, я надеюсь, - он снял очки и протер носовым платком стекла, - туда, куда положено. Вы поняли меня? - Он внимательно поглядел на них, и оба не могли понять, какой из его глаз страшнее - невидящий правый или зрячий левый.
- Да, да, поняли, - вразнобой ответили крестники, один с готовностью и рвением, другой - с величайшим унынием и отчаянием в голосе.
- И не хандри ты, Николаша, сейчас мы с тобой делаем общее благородное дело, понял?
Они пошли в ожидавшей их черной "Волге" и сели в нее, Ворон спереди, они сзади. За рулем сидел могучий незнакомец, мрачный как туча и молчаливый как рыба. За всю поездку он не проронил ни слова.
Коля думал о своем. Он ни на йоту не верил Ворону, его, якобы, благородным намерениям. Он чувствовал, что тот вновь затеял что-то дьявольское. На своем опыте Коля знал, что вся жизнь Ворона была посвящена тому, чтобы изобретать нечто такое, от чего людям, против которых это затевалось, становилось невыносимо жить. Он словно злой дух одним легким мановением руки превращал в ад жизнь всех тех, с кем соприкасался. "Откуда этот гад только силы на все это берет? Словно вечный двигатель, покою не знает. Все что-то изобретает, затевает", - с ненавистью думал Коля. - "И никакой погибели на него нет".
И действительно, активная натура Ворона не знала состояния покоя. Наступали золотые времена для таких как он, они начинали делать бешеные деньги, ворочать миллионами долларов, скупать акции крупнейших предприятий и фактически управлять этим вновь созданным криминальным государством. А он, талантливый, активный, опытный, вынужден был пробавляться всякой мелочью - ведь пока он сидел в колонии строгого режима, его коллеги, бывшие в то время на воле, стали солидными людьми - банкирами, предпринимателями, многие проникли во властные структуры. А он фактически оставался не у дел. Досидеть срока он не мог, он организовал побег, и в конце лета оказался на воле. Ему нужны были деньги, чтобы начать свое дело, а для того, чтобы сделать деньги, нужны были идеи. Но никаких серьезных идей не возникало, и Ворон стал ощущать пустоту и тревогу, бездействие душило его. Чтобы не оставаться в состоянии стагнации, он стал изобретать всякие паскудные развлечения, лишь бы действовать беспрерывно, словно вечный двигатель. Он даже не мог хоть ненадолго осесть на дно, выждать, он не считался с тем, что находится в розыске, что он застрелил на шоссе милиционера, он был весьма неосторожен. Ворон знал по своему богатому опыту, что попадался только тогда, когда действовал вроде бы правильно, логично, а вот когда неоправданно рисковал, все ему сходило с рук, словно бы дьявол берег его для своих черных дел. Дьявол не прощал только одного - жалости, человечности.
Когда Ворон рисковал, он испытывал прекрасное, ни с чем не сравнимое чувство, вся кровь кипела в нем, он ощущал себя не то что человеком - он ощущал себя сверхчеловеком, чуть ли не вершителем судеб человеческих. Он знал, чем рискует, имел представление, что такое камера смертников, ему рассказал об этом некто Федоров по кличке Дыра, который ожидал помилования больше года и дождался-таки. Когда опасность словно пуля свистела над ухом и исчезала в бесконечности, Ворон испытывал истинное наслаждение. Это была его жизнь, это было его предназначение, только в этом он видел смысл.
Ворон не побоялся нагрянуть домой к Андрею Зоричу. Адрес его был ему известен, Катиного хахаля они выследили, зная, что его адрес может понадобиться, и он действительно понадобился. Андрея дома не оказалось, Ворон представился Катиным родственником, и родители Андрея в простоте душевной сообщили ему, что Андрей с Катей уехали в Ленинград и сегодня вечером должны вернуться. Андрей поставил своих родителей в известность, будучи внимательным сыном, а они, будучи людьми воспитанными, поставили в известность об этой поездке человека, лишившего жизни родителей Кати, которым не суждено было узнать о поездке их дочери в Ленинград. Ворону запала в голову идея своей встречи с Катей Корниловой, его вдохновляла эта затея. А если он и рискует попусту - значит, судьба...
Оставив в машине у подъезда Корниловых Колю и Рыжего, сам взял такси и направился к старой подруге Эллочке Жарковской, где и стал ждать вестей, а лучше всего - желанную гостью. Старая подруга Эллочка, всецело преданная ему, постаревшая, погрузневшая за эти годы, имела теперь доходную профессию - она содержала притон. В специально арендованном помещении, разумеется. Но на свою квартиру она порой привозила девиц особой красоты специально для старого друга, который теперь именовался Петром Бородиным и изредка позволял себе расслабиться, отдохнуть от своих лихих дел. А сегодня он попросил Эллочку вообще не приезжать домой, ему, мол, надо было побыть одному, а потом встретиться кое с кем тет-а-тет. Без единого лишнего вопроса Эллочка дала добро. Это качество и было самым ценным у Эллочки она за всю жизнь не задала ни одного лишнего вопроса. Оттого-то и чувствовала себя неплохо в новых рыночных условиях. У неё были очень влиятельные знакомые, причем, в самых разных сферах - от правительственных кругов до уголовного мира. Какая разница - ведь все живые люди, охочие до наслаждений, а самых лучших девочек в Москве могла достать только она, и все это хорошо знали.
- Ночуй... Петр Андреевич, - сказала она по телефону хриплым усталым голосом. - Проверь только, ключ не потерял? А я здесь останусь, в этом вертепе. Приму снотворное и баиньки. Целую тебя. Будь.
6.
Самолет приземлился вовремя. Усталые и счастливые Катя и Андрей вышли из здания аэропорта и побрели к стоянке такси. Было около девяти часов вечера. Взяли такси и поехали домой. В машине Кате снова стало тяжело на душе, она постоянно думала о родителях. А вдруг они уже вернулись, созвонились с бабушкой и поняли, что она не ночевала дома, а это в их семье было делом совершенно ненормальным, противоестественным. И после тех фантастических чувств, ощущений, которые она испытала за эти дни, ей очень не хотелось выслушивать скучные нотации, крики возмущения. А вести сейчас же Андрея в дом и объявлять его своим женихом, заявлять, что они немедленно поженятся, она вовсе не хотела. Она всерьез об этом не могла думать. Это все были его идеи. И вообще, все было так странно и так неожиданно. Там, в Питере, все это казалось сказкой, здесь же, в Москве, эта сказка перенеслась в реальность...
... - Мне что-то страшно, Андрюша, - прошептала она. - Я чего-то боюсь, сама не знаю, чего.
- Ничего не бойся, родная! - вскрикнул он и прижал её крепко-крепко к себе. - Я с тобой. Я всегда с тобой.