Мадрид. 1751 год
7 июля
Послу, наверное, не приличествовало принимать посетителя в подвалах своего особняка, в окружении нескольких тысяч покоящихся на стеллажах бутылок и двух больших бочек шотландского виски. Однако стоявшая в это время года в Мадриде изнуряющая жара даже ночью спадала всего на несколько градусов, а потому для возглавлявшего английское посольство Бенджамина Кина прохладный погреб здания посольства стал единственным местом, где можно было хоть как-то спрятаться от жары.
Его сегодняшний посетитель — друг и влиятельный человек, генерал-лейтенант Фернандо де Сильва Альварес де Толедо, герцог де Уэскар и наследник титула герцога де Альбы, — похоже, не испытывал неудобств, находясь в помещении, стены которого кое-где были покрыты плесенью. Он смаковал недавно завезенное сюда виски, которое всячески расхваливал глава посольства. Кроме того, уединенность этого помещения вполне устраивала собеседников, потому что позволяла им — заклятым врагам маркиза де ла Энсенады — поговорить подальше от чужих ушей о деликатных делах, которые им необходимо было обсудить.
Герцог уже два дня как приехал из посольства Испании в Париже, и всего лишь час назад у него состоялся нелицеприятный разговор с государственным секретарем де Карвахалем, отвечавшим в правительстве короля Фердинанда VI за внешнюю политику Испании.
— Я только что узнал, что послезавтра будет предпринята еще одна — как обычно бесполезная — попытка помешать просвещению нашего патриархального общества.
Герцог — статный молодой человек — гордился тесной дружбой с Руссо и другими французскими вольнодумцами. Кроме того, он уже довольно долго поддерживал отношения с высшим руководством находившейся в Париже масонской ложи «Великий Восток Франции», идеи которой он во многом разделял.
— Наш друг де Сомодевилья уже подготовил королевский указ, которым будет запрещено масонство в Испании, причем по религиозным мотивам.
Он сообщил эту новость собеседнику, даже не попытавшись его морально подготовить, потому что знал: она в любом случае вызовет у его друга крайне негативную реакцию.
— Я всей душой ненавижу этого человека! — воскликнул Кин, ставя свой стакан на каминную полку. — Когда-нибудь мы, англичане, заставим его дорого за это заплатить! — Несмотря на пятидесятичетырехлетний возраст и тучное тело, Кин с необычайной проворностью поднялся со стула. — Два года назад он подослал к нам на лондонские верфи исследователя и математика Хорхе Хуана, чтобы тот шпионил за нами и выведал все о проектах строительства военных кораблей, выдавая себя за студента с дурацкой фамилией Сублевант. Он чуть было не попался, но все-таки сумел удрать. Позднее мы узнали, что он увез с собой кучу описаний и чертежей, да к тому же еще и умудрился переманить около пятидесяти наших лучших инженеров и техников. Нам известно, что теперь они работают на верфях Ла-Карраки и Эль-Ферроль, где сооружается новый военный флот, который наверняка будет сражаться с нашим флотом. — Перечисляя эти факты, Кин загибал толстые пальцы на руке. — А теперь он еще задумал запретить это славное общество, созданное в Англии лишь с одной целью — изменить к лучшему судьбу человечества. — Он сделал жест, наглядно свидетельствующий о крайней степени негодования. — Я уверен, что этот указ вызван не столько религиозными, сколько политическими мотивами, хотя, как мне кажется, к нему приложил руку и исповедник короля — небезызвестный иезуит Раваго.
— Насчет этого даже не сомневайтесь! И иезуиты, и сам Папа Римский уже давно подговаривают европейских монархов запретить масонство. — Герцог насмешливо изобразил иезуита, придав своему лицу чересчур благочестивое выражение. — Маркиз же использует религиозные мотивы, чтобы воспрепятствовать деятельности организации, которой он попросту боится, ибо она может лишить его власти. Он прекрасно знает, что в нее входят многие влиятельные аристократы, офицеры и ученые, и, насколько мне известно, он очень боится интриг, которые могут быть направлены против него, тем более что он и сам прибегал к таким методам ради достижения политических целей. — Герцог отхлебнул из стакана немного виски, чтобы промочить пересохшее горло. — Вы ведь еще помните об аресте его камердинера Росильона? Он подбил на этот арест инквизицию, как только заподозрил, что Росильон является масоном.
— Я это помню очень даже хорошо. А еще я помню трагический результат этого ареста — гибель жены Росильона и затем его самоубийство в застенках инквизиции. В лице Росильона мы потеряли весьма ценного соглядатая, державшего нас в курсе буквально каждого шага маркиза. — Открыв новую бутылку, английский посол наполнил стакан герцога де Уэскара, а затем и свой. — Я поставлю в известность Великого магистра мадридской ложи, чтобы он предупредил о нависшей опасности всех членов ложи и ее представительств. Тем самым мы сможем избежать арестов, которые, по всей видимости, замышляет произвести Сомодевилья.
Он снова сел на свое место, довольный тем, что сможет хоть как-то помешать планам маркиза де ла Энсенады, и пристально посмотрел на герцога де Уэскара.
— Мы с вами дружим уже много лет и доверяем друг другу свои секреты, но при этом мне кажется довольно странным, что у мае могут быть какие-то общие интересы — у вас, посла Испании во Франции, и у меня, посла Англии в Испании.
— Хотя мы с вами представляем интересы разных государств, нас объединяет общая неприязнь к маркизу и ко всему тому, что он делает. У вас причиной такого отношения являются политические мотивы. У меня, кроме того, еще и экономические.
— Из-за его знаменитого кадастра?
— Я вам сейчас кое-что объясню, и вы поймете, насколько эта его затея может отразиться на содержимом моих сундуков. До того как он пришел к власти, дворяне никогда не платили государству никаких податей, однако он сумел убедить короля Фердинанда, что эту привилегию нужно отменить.
— Я об этом уже кое-что слышал, — сказал Кин. — Но вы, наверное, можете сообщить мне подробности.
— Его идея заключается в том, что все без исключения должны платить в королевскую казну налог с учетом того имущества, которым они владеют. Отсюда и возникла необходимость все имущество подданных короля занести в этот прямо-таки фараоновский реестр. Это не такая уж несправедливая мера для тех, кто мало чем владеет, но отнюдь не для меня. Если мне придется платить пропорционально моему имуществу, я буду вынужден продать значительную его часть — чего мне, конечно же, не хочется делать. Точно такого же мнения придерживается и абсолютное большинство аристократов. — Герцог решительно сжал кулак. — Это одна из причин, по которым я хотел бы добиться, чтобы Сенон де Сомодевилья был отстранен от власти. Впрочем, он далеко не единственный, кто…
Внезапно в соседнем подвальном помещении раздался громкий женский голос, зовущий Бенджамина. Узнав голос своей жены, Кин невольно вздрогнул и стал извиняться перед герцогом за то, что им, к сожалению, придется прямо сейчас прервать разговор, не указывая, однако, в чем заключается причина такой поспешности. Герцог же, прекрасно зная о тяжелом характере миссис Кин, решил помочь своему собеседнику выйти из неловкого положения и сам стал извиняться, утверждая, что ему уже пора идти, потому как он только что вспомнил о приглашении на ужин и уже якобы опаздывает.
Через несколько секунд в подвальное помещение, где они находились, вошла женщина, распространяя вокруг себя аромат духов — это был запах лилий — и заполняя все пространство весящим добрую сотню килограммов телом. Входя, она ругала мужа по-английски такими словами, которые герцог так и не понял. Увидев гостя, она замолчала. Герцог тут же проворно поднялся ей навстречу и, поцеловав руку, выразил сожаление по поводу того, что ему уже пора идти и что он не сможет насладиться обществом такой прекрасной дамы. На лице женщины появилась глуповатая улыбка, а ее щеки начали розоветь — так происходило всегда, когда она видела рядом с собой статного и моложавого мужчину.
Когда герцог возвращался в свою резиденцию — дворец Монклоа, — его карета попала на улице Алькала в тесный и шумный поток лошадей и повозок. Это возвращались из увеселительных заведений люди, задорные крики которых создавали на улице праздничное настроение. Хотя было уже почти десять часов вечера, все вокруг выглядело, как в разгар дня. Герцог приказал кучеру замедлить ход кареты, чтобы можно было насладиться обстановкой всеобщей беспечности, столь характерной для мадридского вечера, весьма непохожего на те вечера, которые герцог проводил в Париже.
Он с интересом стал наблюдать за тремя женщинами, одетыми так, как одеваются жены ремесленников, и по чистой случайности шедшими рядом с его каретой, двигавшейся с той же скоростью, что и они. К этим женщинам то и дело кто-нибудь цеплялся: сначала прислуга с постоялого двора, где сдавали в аренду кареты, потом двое говорливых парней, вышедших из трактира нетвердой поступью, очевидно, немало выпив там вина. А еще с этими женщинами едва не столкнулись в толпе двое мужчин цыганской наружности, направляющихся, по-видимому, как раз в этот трактир. Про женщин, вскоре перешедших на другую сторону улицы, герцог быстро забыл, а вот цыгане привлекли его внимание: его удивило, что они на свободе, тогда как, насколько ему было известно, все цыгане должны находиться в тюрьмах и на верфях. «Еще один источник ненависти к маркизу де ла Энсенаде!» — удовлетворенно подумал герцог, приказав своему кучеру ехать быстрее, потому как ему не хотелось уж слишком поздно приезжать в свою резиденцию, находившуюся в окрестностях Мадрида.
А тем временем уже пропавшие из поля зрения могущественного герцога де Уэскара братья Эредиа вошли в трактир «Энкомьенда», чтобы разыскать курьера, который, как они узнали, время от времени ездил в Калатаюд и Сарагосу. Курьер два раза в неделю приходил в этот трактир, чтобы за умеренную плату принимать заказы на доставку писем и выполнение других поручений.
Братьям не так давно удалось выяснить — хотя и с большим трудом, — что их жены и дочери Тимбрио находятся под стражей в Королевском доме милосердия в Сарагосе с того самого времени, как их арестовали, то есть уже почти два года. Теперь Тимбрио и Силерио то и дело подумывали о том, чтобы отправиться в Сарагосу на их поиски, однако они все-таки пока воздерживались от такого поступка, потому что, насколько им было известно, дорога на Сарагосу находилась под тщательным наблюдением, а потому риск нового ареста был слишком велик.
Войдя в трактир, они начали активно работать локтями, чтобы пробиться через заполнявшую питейный зал ораву к стойке, к которой и без них стремились попасть многие посетители, желавшие раньше других привлечь к себе внимание снующего туда-сюда и обливающегося потом хозяина трактира. Одни из них громко требовали выпивку, другие хватали трактирщика за руки, стараясь повернуть его лицом к себе, третьи под громкий хохот присутствующих, как могли, хулили вино, подаваемое в этом заведении. Протиснувшись через людскую толчею, братья-цыгане отвоевали себе местечко у стойки, пробившись к нему при помощи нескольких ловких ударов локтями. Тем не менее им пришлось некоторое время ждать, прежде чем трактирщик обратил внимание и на них.
— Две кварты вина двоим страждущим!
Силерио подумал, что, когда трактирщик подаст им вино, у них будет несколько секунд, чтобы спросить его о том, ради чего они, собственно, сюда и пришли.
Прошла еще пара минут, прежде чем трактирщик поставил перед ними два кувшинчика с вином.
— А где здесь курьер, который ездит в Сарагосу? — напрямик спросил Силерио, решив опустить обычные фразы вежливости, тем более что времени на разговоры у трактирщика явно не было.
— Вон у того окна, — трактирщик показал куда-то пальцем и, прежде чем Силерио успел спросить имя курьера, отвернулся и занялся другими посетителями.
Посмотрев в указанном направлении, братья увидели измученного человека, отталкивавшего большой пакет, который сидевший напротив него мужчина отчаянно пытался ему вручить. После долгих споров и пререканий мужчине с пакетом пришлось сдаться, и он, ругаясь на чем свет стоит, встал и пошел прочь. Братья тут же подошли к курьеру.
— Нам нужно отправить пакет в Сарагосу… — начал было Силерио.
— Сегодня я больше не принимаю никаких поручений! — сердито перебил его курьер, нервы которого, по-видимому, были уже на пределе.
— Мы вам хорошо заплатим за эту работу.
— Все так говорят. — Курьер еще никогда не видел этих людей, но уже с первого взгляда понял, что они — цыгане. — Я сказал «нет»! — Он явно хотел поставить в этом разговоре точку.
Тимбрио достал из-за пояса маленький кожаный мешочек с деньгами и положил его на стол перед курьером.
— Сто реалов могли бы заставить вас передумать?
Курьер, который никогда не получал за подобные поручения больше десятой доли этой суммы, предложил братьям присесть за его стол и даже вызвался заказать им кувшин вина за свой счет. Затем он с живым интересом стал расспрашивать братьев, куда необходимо доставить пакет.
— А можно вам поручить еще одно дельце, причем довольно деликатное? — Гимбрио держал наготове еще один мешочек с деньгами, предвидя, какой ответ он услышит.
— Если вы будете такими же щедрыми, то, конечно, можно. Я вообще взял себе за правило держать язык за зубами, потому что, надо признать, самые прибыльные из выполняемых мною поручений всегда содержали некую тайну. Ну, вы меня понимаете.
Получив второй мешочек, он стал слушать братьев с еще большим вниманием. Они первым делом объяснили ему, куда нужно доставить пакет и как разыскать тех, кому его следует вручить. Второе же поручение, ради которого братья и проявили такую щедрость, заключалось в том, чтобы разузнать как можно больше о системе охраны находящегося в Сарагосе Дома милосердия и раздобыть чертежи его помещений.
Курьер не стал возражать против такого поручения, хотя оно и показалось ему довольно странным, а затем он — после того как ему вручили третий мешочек с деньгами — согласился выполнить и третье поручение — раздобыть братьям и их женам поддельные документы, подтверждающие, что они — коренные испанцы, родом из Кастилии. Курьер сказал, что знает человека, который может помочь в таком деле, однако ему потребуется на это некоторое время — не меньше месяца.
Такое условие показалось братьям вполне приемлемым, однако они тут же дали понять курьеру, что если они смогли проявить щедрость в обмен на его услуги, то смогут и жестоко с ним поквитаться, если он окажется излишне болтливым или попытается их обмануть. Курьеру, впрочем, не нужно было дополнительно разъяснять смысл жеста Тимбрио, который провел пальцем поперек своего горла в знак того, что они с ним в этом случае сделают.
Они договорились встретиться на этом же месте через две недели и затем распрощались.
Вполне довольные собой, братья Эредиа отправились вниз по улице Алькала в сторону Прадо и затем, покинув Мадрид, почти два часа шагали по проселочной дороге, пока не дошли до мастерской, в которой они теперь работали. Здесь же, в маленькой, прилегающей к мастерской комнате, для них были поставлены две убогие кровати.
Когда, будучи в Мадриде, братья проходили мимо ворот дворца Буэнависта, принадлежавшего маркизу де ла Энсенаде, они поклялись, что рано или поздно отомстят и маркизу, и всем тем, по чьей вине им пришлось вынести столько мучений.
А во дворце в этот самый момент слуга убирал со стола посуду после десерта: маркиз де ла Энсенада только что поужинал вместе с вдовой его друга адмирала Гонсалеса де Мендосы — доньей Марией Эмилией Сальвадорес.
— Замечательный ужин, — сказала Мария Эмилия, вытирая салфеткой губы.
— Меня очень радует, что ваша дружба с графиней де Бенавенте крепнет день ото дня. Когда два года назад вы решили переехать в Мадрид, я совсем не случайно подыскал для вас дом, расположенный поближе к резиденции моей подруги Фаустины. Зная ее характер, я еще тогда подумал, что вы друг другу понравитесь. — Дон Сенон пригубил бокал мистелы{Мистела — водка, разбавленная водой, с добавлением сахара и корицы.}, которой он почти всегда заканчивал ужин.
— Если я скажу, что мне с ней легко, то не сообщу вам ничего нового, потому как вы ее достаточно хорошо знаете. Однако мне тем более приятно, что и мой приемный сын Браулио, и ее приемная дочь Беатрис так подружились, что их уже трудно застать по отдельности.
Мария Эмилия была одета в розовое шелковое нижнее платье и верхнее платье жемчужно-серого цвета, которое так обтягивало ее тело, что, когда она сидела во время ужина за столом, ее объемная грудь до неприличия сильно выпирала вперед. Заметив это, она сразу же после ужина взяла в руки Веер, чтобы с его помощью хоть как-то спрятать грудь от взора маркиза.
— Бедная маленькая девочка!.. — Лицо маркиза вдруг приобрело печальное выражение.
— Вы ее, должно быть, давно не видели. Беатрис уже превратилась из маленькой девочки в красивую шестнадцатилетнюю девушку. — Мария Эмилия знала, что де ла Энсенада воспринял трагедию Беатрис как собственное горе, и подумала, что у нее не будет более подходящего момента для того, чтобы об этом поговорить. — Надеюсь, что вас не очень смутит мое любопытство, но мне хотелось бы узнать, как так получилось, что Беатрис стала сиротой. Я уже пыталась расспросить об этом ее приемную мать, но все мои попытки ни к чему не привели.
Маркиз согласился ответить на ее вопрос, но предложил ей перейти из столовой в библиотеку, в которой ему было бы намного легче вспомнить о тех трагических событиях. Прежде чем приступить к рассказу, он постарался воскресить в памяти все то, что тогда видел и слышал, и начал повествование с роковой ночи двенадцатого декабря, после которой прошло уже почти пять лет. Он объяснил Марии Эмилии причину ареста отца Беатрис и затем подробно описал сцену, которую он тогда увидел: девочка, сидящая рядом с трупом своей матери. После этого дон Сенон рассказал, почему эта девочка была взята под временную опеку и как так получилось, что затем ее удочерили.
Мария Эмилия поинтересовалась, что произошло дальше.
Маркиз рассказал ей о проблемах, с которыми столкнулась Фаустина в отношении Беатрис. Первый год девочка вообще не разговаривала и не проявляла абсолютно никаких чувств. Он также объяснил, что неоднократно навещал Фаустину и ее приемную дочь в их особняке у ворот Вега и при этом каждый раз чувствовал себя крайне неловко, встречая ледяной взгляд Беатрис. Она всегда смотрела на него одинаково.
— Простите меня за мое невежество, но вы вскользь упомянули, что ее отца арестовали за то, что он был масоном, а я об этой организации совсем ничего не знаю. Какие у нее цели?
Пользуясь хорошим отношением к ней маркиза, Мария Эмилия пыталась узнать, из-за чего Беатрис стала сиротой.
Однако после ее последнего вопроса выражение лица маркиза вдруг резко изменилось: в его глазах засветился едва сдерживаемый гнев. Он объяснил, что масоны — это тайное общество, целью которого является не что иное, как уничтожение религии и государственного строя, а затем вкратце рассказал об основных масонских постулатах и о том, что в деятельности масонов вызывает у него обоснованные подозрения.
— Вы, должно быть, хорошо знаете графа де Вальмохаду, поскольку он является вашим соседом, — продолжил маркиз. Мария Эмилия кивнула. — Я открою вам один секрет, если, конечно, вы дадите мне слово, что никому ничего не расскажете. — Мария Эмилия с готовностью подтвердила, что твердо намерен а держать язык за зубами. — Три года назад нам удалось внедрить графа в одну из масонских лож, и благодаря этому мы теперь знаем, являются ли те или иные люди масонами, а также имеем представление об их взглядах. Нам известно, что они дают клятвы, извращая при этом истинное имя Бога, — они называют его Великим Архитектором Вселенной — и насмехаются над таинствами и законами католической церкви. Они ругают церковную власть, а еще обязуются убить всякого, кто нарушит клятву или выдаст секреты, которые ему доверяют при вступлении в масонское общество или когда ему присваивается более высокая степень — в их иерархии двадцать пять степеней. Они смеются над отлучением от Церкви, которому они были подвергнуты в соответствии с буллой Папы Римского Климента, и заявляют, что стоят выше любой религии, а потому принимают в свои ряды и лютеран, и евреев, и кальвинистов, и атеистов.
Внимательно слушая рассказ маркиза о постулатах масонства, касающихся религии, Мария Эмилия не могла понять, как в них можно усмотреть посягательство на безопасность государства, а потому задала маркизу соответствующий вопрос.
— Ни король, ни я, как самый высокопоставленный чиновник государства, не можем позволить, чтобы существовали общества, действующие тайно и выступающие против государственной религии. О каком порядке в стране может идти речь, если офицеры, высокопоставленные чиновники и аристократы тайно состоят в подобных обществах, относительно деятельности которых возникает больше сомнений, чем ясности? Насколько мне известно, масоны объявили себя наследниками и обладателями некой древней тайны, которая и является причиной привлекательности масонства для его приверженцев и выступает в роли опорного столпа этого общества. Используя эти тайные знания, они замышляют изменить общественный порядок в нынешних монархиях и установить совсем другое правление, во главе которого они, по всей видимости, хотят стать сами. — Дон Сенон заметил, что на лице Марии Эмилии все больше отражается усталость, а потому решил завершить разговор. — Извините, если утомил вас нудными разглагольствованиями, я вовсе не намеревался этого делать.
— Уверяю вас, этот рассказ вовсе не показался мне нудным. Наоборот, все, что я услышала, было очень познавательным, потому что я раньше вообще ничего не знала о масонах. Так или иначе, мне кажется, что отец Беатрис, находясь в вашем окружении и имея доступ к важной государственной информации, мог получить от своих руководителей-масонов задание следить за вами. Это ведь и было основанием для его ареста?
— Именно так! Как раз это я и заподозрил, хотя нам не удалось это доподлинно установить. К сожалению, его самоубийство не позволило нам получить от него показания.
Марии Эмилии очень не хотелось заканчивать этот разговор, однако, услышав, как стоявшие на каминной полке часы пробили двенадцать, и понимая, что навязывать свое общество в такой поздний час было бы невежливо, она сказала, что ей пора домой.
Маркиз приказал подать Марии Эмилии карету и предоставить ей в целях безопасности вооруженный эскорт, а затем попрощался с ней, выразив надежду увидеться на следующий день на концерте в особняке графини де Бенавенте, куда они оба были приглашены.
На следующее утро два грубоватых с виду англичанина постучали в дверь бывшего постоялого двора «Три цветка лилии», где теперь находилась центральная ложа масонов Испании.
Прежде чем их впустили, выглянувший в узкое оконце человек потребовал от них назвать пароль.
Накануне вечером к ним явился один из слуг английского посла, который заявил, что они должны срочно явиться в посольство. Когда — уже поздно вечером — они туда пришли, посол лично проинформировал их о том, какие тяжкие для масонства события должны произойти в ближайшие дни. Получив такую информацию, они решили поговорить утром с Великим магистром, которому им также нужно было передать запечатанное сургучом письмо посла.
Их попросили подождать в зале собраний, все еще украшенном атрибутами недавно совершавшегося здесь ритуала посвящения. От пола к потолку устремлялись две колонны, изображавшие портик храма Соломона и называвшиеся «Иакин» и «Боаз». В глубине прямоугольного помещения на стене виднелось изображение треугольника, внутри которого был нарисован глаз, а по бокам — луна и солнце. Еще тут стояло кресло, а перед ним — маленький алтарь со священной книгой, угольник и компас. Потолок был оформлен в виде синего небесного свода со звездами, вокруг которого тянулась длинная веревка с двенадцатью узлами, являющимися символом всеобщего братства под двенадцатью созвездиями зодиака. На полу в центральной части помещения была выложена большая мозаика из белых и черных камешков, на которой стоял стол с тремя высокими подсвечниками по углам. Они символизировали три светоча, воздействующих на человека, совершающего обряд посвящения, приобщая его к всеобъемлющему знанию, — красоту, силу и мудрость.
Эти двое мужчин уже давно прошли ритуал посвящения в «ученики», позднее они стали «товарищами» и сейчас, сидя здесь, вспоминали ритуал перехода к следующей степени, когда присваивалось звание «мастер». В ходе этого ритуала имитировалась смерть архитектора Хирама Абифа: его якобы клали в гроб.
— Доброе утро, братья! Давненько мы вас не видели в ложе! — сказал вошедший в зал Джон Уилмор. Он находился в прекрасном настроении и был явно расположен к шуткам. — Напоминаю вам, что застолья здесь обычно проводятся вечером, — добавил он, улыбаясь, так как знал, что эти двое пользовались репутацией больших любителей покушать.
Они с серьезным видом передали ему письмо посла Кина, и он начал его читать, даже не подозревая, какие зловещие новости оно содержит. Улыбка на лице Великого магистра постепенно сменилась выражением глубокой озабоченности, и, ничего не сказав, он начал с мрачным видом расхаживать по залу, размышляя над теми сведениями, которые только что получил.
Оба гостя молча наблюдали за погрузившимся в размышления Уилмором, пока он наконец сам с ними не заговорил.
— Мы призваны выполнить работу, направленную на благо человечества, ради чего мы должны просветить людей, открыв им единственную правду, ибо только мы знаем, как достичь слияния с Всевышним, чтобы самим приобрести в конечном счете его облик. Однако сведения, которые передал нам посол Кин, предвещают возникновение серьезных препятствий при выполнении нашей задачи. Нас подвергнут гонениям, станут закрывать наши ложи, а нас самих планируют арестовать — а может, даже и уничтожить.
— Необходимо это предотвратить, магистр, — перебил его один из двух гостей. — Вспомните легенду о смерти архитектора Хирама Абифа, убитого людьми, жаждавшими заполучить его власть и его знания. Мы не раз говорили об этом на наших собраниях. Соломон сумел тогда должным образом отреагировать на его смерть: он приказал разыскать и умертвить убийц. Мы — строители своего будущего, точно так же как наши предшественники были строителями храмов. Если сегодня нас собираются подвергнуть гонениям, как некогда этого мудрого архитектора, то, прежде чем они добьются нашего уничтожения, мы должны сами нанести удар по ним и уничтожить их.
— Мы и раньше догадывались, что против нас что-то затевается, однако я даже и представить себе не мог, насколько это все серьезно. Я сегодня же отправлю сообщения во все наши ложи, чтобы там подготовились к назревающим событиям и смогли противостоять удару, который готовится нанести нам инквизиция, поскольку именно инквизиции, по всей видимости, будет поручено производить аресты. По словам посла Кина, указ, который запретит деятельность нашей организации, будет издан завтра, то есть девятого числа, и поэтому у нас осталось совсем мало времени до того, как коррехидоры и судьи в различных регионах Испании узнают об этом указе, а инквизиция нанесет по нам удар.
— Что же мы можем сделать, чтобы защитить себя?
— Давайте пройдем в мой кабинет. Там я вам все объясню.
Оказавшись в кабинете, Уилмор пригласил своих гостей присесть и принялся писать письма, предназначенные для срочной отправки в другие масонские ложи. Гости, ожидая, что он объяснит им, в чем же будет заключаться их задача, стали рассматривать висевший на стене большой портрет лорда Уортона — основателя масонства в Испании — и невольно вспоминали о его удивительной жизни.
Уортон прибыл в Испанию в возрасте двадцати шести лет — через три года после того, как его не переизбрали Великим магистром масонской ложи Англии. Ему отказали в этой чести потому, что он сохранил верность Стюартам, которые в то время, проиграв в борьбе за английскую корону немецкой Ганноверской династии, находились в ссылке во Франции. В Мадриде Уортон познакомился с ирландкой Марией Терезой О'Нейл, в которую влюбился так сильно, что согласился принять католическую веру, чтобы на ней жениться. В двадцать восемь лет он основал масонскую ложу на улице Сан-Бернардо — первую ложу за пределами Британских островов, — а затем, став полковником в армии короля Филиппа V, участвовал в осаде Гибралтара, за что английский король объявил Уортона изменником.
Хотя в годы своей юности, проведенной в Англии, Уортон основал странное общество под названием «Клуб адского пламени», в котором поклонялись Сатане и совершали поступки, приводившие к громким скандалам, закончил он свою жизнь в лоне католической церкви и даже носил одеяние монаха-цистерцианца монастыря Поблет. В этом монастыре Уортон и был похоронен, когда умер, прожив на свете всего тридцать один год.
Покончив с письмами, Уилмор взглянул на своих гостей. Не скрывая охватившей его глубокой озабоченности, он достал из ящика стола чистый лист бумаги и стал что-то писать. Затем он положил лист в конверт, который запечатал сургучом.
— В этом конверте — ваши инструкции. Вскройте его только в одном из тех случаев, которые я сейчас перечислю. — Он стал загибать пальцы. — Во-первых, если вы узнаете, что меня арестовали. Во-вторых, в случае утери документов с нашей конституцией и нашим регламентом, которые с сегодняшнего дня будут храниться у вас. Мы всегда следили за тем, чтобы ваши имена не значились в наших учетных записях и не было никаких свидетельств вашей принадлежности к масонству, благодаря чему нашим врагам, конечно же, будет очень трудно до вас добраться. В-третьих, если до ваших ушей дойдут слухи о предательстве кого-либо из наших братьев по отношению к другим членам нашего общества.
Один из гостей Уилмора взял конверт и положил его в карман своего камзола.
— Мы возлагаем на вас огромную ответственность, — продолжал Великий магистр. — Вы залог того, что у нашей организации есть будущее, и поэтому вы должны обязательно выполнить эту задачу.
— Мы сумеем выполнить то, о чем вы нас просите. В этом вы можете быть уверены.
А тем временем в нескольких кварталах от ложи в новом монастыре Лас-Салесас-Реалес, созданном по воле королевы Барбары Браганской и занимающемся обучением девочек из аристократических семей Мадрида, открыли ворота, чтобы впустить учениц, уже начавших подъезжать к монастырю на самых роскошных каретах из всех, какие только можно было увидеть в Мадриде.
Карета, принадлежащая графу и графине де Бенавенте, остановилась за один квартал от монастыря по приказу ехавшей в ней юной Беатрис Росильон — она увидела Браулио, бегущего по улице навстречу ее карете и делающего знаки руками.
Она открыла дверцу, чтобы впустить Браулио, и он тут же заскочил в карету, радостно посмеиваясь и явно намереваясь добраться до губ девушки, потому что он просто не мог устоять перед искушением их поцеловать.
— Браулио, прекрати!.. Нас могут увидеть.
Несмотря на юный возраст, Беатрис была уже необычайно красива, благодаря чему находилась в центре внимания юношей из числа отпрысков мадридской аристократии.
— И что ты тут вообще делаешь? Ты разве не должен находиться сейчас на занятиях?
— Не беспокойся, я не опоздаю. Я еду туда верхом, и, если пришпорю свою лошадь, она донесет меня, как на крыльях. — Браулио сжал руки Беатрис, не переставая смотреть ей в глаза. — Мне нужно было увидеть и приободрить тебя прямо с утра — перед тем как ты пойдешь на свои нудные занятия.
— Ну, тогда тебе это удалось, потому что сегодня меня действительно ожидает скучнейший урок по теологии и по правилам поведения, а потом еще урок музыки. Как я это все ненавижу! Мне остается лишь с нетерпением ждать, когда начнется четвертое занятие — по искусству и живописи. Это единственное, что мне действительно нравится. — Она попыталась вытолкнуть Браулио из кареты. — А теперь иди! Из-за тебя могу опоздать и я. Увидимся сегодня вечером на концерте. Ты ведь придешь, да?
— Ну конечно! Ты же знаешь, как сильно я люблю музыку. — Он изобразил на лице явно напускное блаженство. — Давай поцелуемся, и тогда я уж точно уйду.
Беатрис придвинулась к нему, словно собираясь выполнить его просьбу, но затем вдруг неожиданно так сильно толкнула его руками к дверце, что он поневоле был вынужден выскочить из кареты, залившись при этом смехом. Когда Беатрис увидела, что Браулио зашагал прочь, она приказала кучеру ехать дальше. Выйдя из кареты у ворот монастыря, она чуть ли не бегом устремилась к своему классу и вошла в него как раз к началу переклички. Поскольку фамилия «Росильон» была где-то в конце списка, Беатрис успела сесть на свое место и стала спокойно ждать, когда назовут и ее.
Беатрис в свое время настояла на том, чтобы сохранить фамилию отца. Хотя ее приемные родители пытались переубедить ее, говоря о преимуществах, которые дает их фамилия, Беатрис считала, что сохранение своей настоящей фамилии — это единственное, чем она может почтить память своих погибших родителей. Хотя она и была очень благодарна за ту ласку и заботу, которую ей оказывали приемные родители, особенно Фаустина, она никогда не забывала, ни из какой семьи происходила, ни при каких обстоятельствах попала в этот новый для нее дом. Кроме Браулио, она ни с кем никогда не говорила о трагических событиях, происшедших с ней в ту страшную ночь в резиденции маркиза де ла Энсенады, а потому все вокруг думали, что эти воспоминания уже стерлись из ее памяти. Однако это было не так, и редко в какую ночь перед ее мысленным взором не мелькали образы участников той трагедии — такие реальные, как будто в этот момент она видела их перед собой.
В течение первого года своего пребывания у приемных родителей она все время молчала, и это было для нее своего рода забавной игрой — хотя она и видела, какое беспокойство вызывало ее молчание у Фаустины и ее мужа Франсиско. Поначалу она молчала не столько по своей прихоти, сколько под воздействием пережитого ужаса. Увидев в ту ночь свою мать мертвой, причем совсем близко от себя, Беатрис почувствовала, что ее язык отяжелел и что ей стало очень трудно разговаривать, а потому она решила и не пытаться этого делать. Однако впоследствии, по прошествии нескольких дней, она обнаружила, что в молчании есть свои преимущества. Она стала воображать, что находится на безлюдном острове, на который может попасть, когда захочет, и решила обосноваться на этом острове на долгое-долгое время.
Через год, решив, что пора покинуть выдуманный ею мир и вернуться в мир реальный — и гораздо более интересный, — она подумала, что ее первые слова должны прозвучать в виде вопроса, потому что очень хотела узнать, когда же снова увидит отца. Услышав этот ее вопрос, Фаустина залилась слезами. Беатрис, догадавшись, что ее слезы вызваны не только умилением по поводу того, что она наконец-то заговорила, не стала плакать, как Фаустина, а решила удержать свое новое горе внутри себя, в своем разбитом из-за гибели матери сердце.
Хотя Беатрис точно не знала, почему погибли ее родители, она, тем не менее, имела два четких представления об этом. Во-первых, она очень хорошо помнила лица двоих высокопоставленных церковников, которые, по-видимому, командовали группой людей, убивших ее мать; во-вторых, она была уверена, что де ла Энсенада, у которого служил ее отец, был причастен к тем трагическим событиям. В течение некоторого времени она пыталась разузнать о гибели своих родителей что-нибудь сверх того, что ей сообщили, полагая, что, раз уж она так долго прожила у графа и графини де Бенавенте, они могли бы рассказать ей и больше. Так ничего от них и не добившись, она начала думать, что все вокруг договорились скрывать от нее правду, что она никогда этой правды не узнает, а если все-таки хочет узнать, что же тогда произошло на самом деле, ей нужно найти какие-то другие источники информации — не в ее ближайшем окружении.
Когда Беатрис было тринадцать лет, в ее жизни появились Браулио и его приемная мать Мария Эмилия Сальвадорес, и это хоть немного скрасило ее монотонное существование. Она хорошо помнила, что, когда Браулио приехал в Мадрид из Кадиса, он был очень-очень худым и слабым, а его лицо — необычайно грустным. У него были светлые кудрявые волосы, а кожа имела специфический темный оттенок, что сразу же бросалось в глаза. Прошло несколько недель, прежде чем здоровье Браулио начало восстанавливаться, а вместе с этим у него появился и живой блеск в глазах, и это стало одной из его самых характерных черт.
Вскоре они познакомились, благо что их приемные матери стали дружить. Поначалу у них были общие игры, а затем, по мере того как они росли, общей становилась и их жизнь. Общаясь с Браулио, Беатрис поняла, что печаль досталась в наследство не только ей одной и что Браулио довелось пережить подобную трагедию — а может, и похуже. Их души оказались родственными, и как-то само собой получилось, что они стали откровенно рассказывать друг другу о своих мыслях, чувствах и пережитых горестях.
Беатрис знала, что в Браулио смешалась кровь двух рас, что он наполовину цыган. А еще она знала, что именно поэтому он и стал сиротой и по этой же причине к нему с неприязнью относились цыгане, презиравшие «полукровок». Тем не менее Беатрис завидовала Браулио, считая, что ему, по крайней мере, известно, какова причина его горя, какой бы странной и необоснованной эта причина ни казалась. Браулио точно знал, кого ему следует ненавидеть.
Раздраженный окрик преподавательницы теологии вывел Беатрис из задумчивости и вернул ее к действительности. Однако не прошло и двух минут, как она опять задумалась — на этот раз уже о том, какое платье наденет сегодня вечером на концерт, который организовали в своей резиденции ее приемные родители и куда была приглашена значительная часть мадридской аристократии.
Резиденция графа и графини де Бенавенте состояла из большого особняка, нескольких жилых строений поменьше, просторных помещений для карет и конюшен. А еще тут был густой парк со старыми ветвистыми дубами и красивыми фонтанами. Разнообразие стилей построек было обусловлено тем, что к фамильной резиденции, приобретенной еще в начале прошлого века, постепенно добавлялись и приобретаемые соседние здания, которые потом были обнесены по внешнему периметру высоким забором.
Цоколь, углы внешних стен и обрамление проемов дверей и окон главного здания были сделаны из мрамора, а остальной фасад и перекрытия — из кирпича. Это здание было в три этажа высотой, а под крышей был еще и чердак.
Донья Фаустина и ее супруг Франсиско стояли у подножия лестницы, идущей от главного входа, и встречали многочисленных гостей-аристократов, священников и политиков, о прибытии каждого из которых, завидев ту или иную карету, громогласно объявлял мажордом.
На Фаустине было верхнее платье из парчи и малинового шелка с большим вырезом сзади и с треугольным нагрудником спереди, изготовленным из материи более темного цвета и предназначенным не только для того, чтобы подчеркнуть природную красоту Фаустины, но и для того, чтобы хоть как-то скрыть ее выступающий живот: она была беременна. В этот вечер граф и графиня де Бенавенте буквально светились счастьем и пытались передать свое восторженное настроение всем окружающим. Да, им было из-за чего радоваться, так как до этой беременности их брак в течение почти одиннадцати лет был бесплодным. Король и королева вежливо отклонили приглашение на этот концерт, однако королева согласилась на участие в нем ее придворного музыканта Доменико Скарлатти, которому было поручено сыграть в доме ее подруги Фаустины новую сонату.
— Епископ Перес Прадо, начальник канцелярии святой инквизиции! — мажордом объявил о прибытии этого жуткого человека, которого граф де Бенавенте пригласил против воли своей супруги.
— Герцог де Уэскар, посол Испании во Франции!
Несмотря на существовавшее между графом де Бенавенте и герцогом де Уэскаром яростное соперничество и оппозиционность герцога по отношению к маркизу де ла Энсенаде, граф все-таки решил пригласить герцога де Уэскара, Фернандо де Сильву Альварес де Толедо, поскольку тот был выходцем из самой Могущественной семьи Испании.
Вслед за ним приехали герцог и герцогиня де Мединасели, граф и графиня де Вальмохада, герцогиня де Аркос, герцог и герцогиня де Кастро. Все эти люди были близкими друзьями четы де Бенавенте. Затем прибыли и другие видные представители аристократического Мадрида, а также посол Франции, посол Венеции и — одним из последних — посол Англии Бенджамин Кин.
Самым последним явился ведающий финансами, обороной, флотом и управляющий владениями в Вест-Индии, а также занимающий должность первого министра дон Сенон де Сомодевилья, маркиз де ла Энсенада. Он обменивался любезностями с встречавшими его на входе графом и графиней де Бенавенте несколько дольше, чем остальные гости, сердечно благодаря своих друзей за приглашение.
Просторное помещение, в котором должен был состояться концерт, было залито ярким светом, исходившим от четырех огромных люстр. Стены помещения были обшиты деревом и дорогой материей, а также украшены позолоченной лепниной с большим количеством изящных фигурок.
Женщины уселись на стоявшие в зале стулья в английском стиле, которых было около пятидесяти, а их мужья собрались в кружки и, угощаясь сладким вином, оживленно о чем-то разговаривали.
Беатрис и Браулио выбрали для себя укромное местечко, где легче было стойко выдержать это мероприятие, которое им обоим казалось очень даже скучным, и где можно было поболтать, не мешая окружающим.
Когда в зале появился музыкант Скарлатти, все мужчины подошли ближе к тому месту, где сидели женщины, чтобы не пропустить начало сонаты.
Скарлатти изящно изогнул свои руки, и его виртуозные пальцы произвели первые аккорды. Искусно противопоставляя различные темпы — медленные и быстрые, — он всецело захватил внимание публики, которая, едва только зазвучали первые ноты, оценила несомненное мастерство музыканта.
Казалось, все присутствующие были увлечены сонатой, однако многие из сидящих в зале успевали и поглядывать по сторонам: некоторые из них косились на людей, присутствие которых им было явно неприятно; другие оглядывались, чтобы кивком поприветствовать своих знакомых; третьи с наслаждением разглядывали собравшихся здесь красивых дам.
Главный инквизитор Перес Прадо перешептывался с главой иезуитов отцом Игнасио Кастро и исповедником короля, тоже иезуитом, отцом Раваго. Видя, что они сидят рядом и явно чему-то радуются, английский посол Кин подумал, что предметом их разговора наверняка является сегодняшний неожиданный арест Великого магистра испанских масонов Уилмора. Кин, узнавший об этом аресте незадолго до начала концерта, напряженно размышлял над тем, какие последствия может возыметь это событие — как для него самого, так и для некоторых из его соотечественников.
Сидевший в другой части зала маркиз де ла Энсенада, вроде бы внимательно слушавший сонату, размышлял тем временем, с кем из присутствующих ему стоило бы сразу после концерта поговорить. Заметив молодого герцога де Уэскара, он подумал, что этому человеку не стоит уделять внимания. Уж лучше он поговорит с английским послом, которого маркиз уже заметил среди присутствующих, а затем пообщается с отцом Раваго, чтобы разузнать, что тот собирается делать с масоном Уилмором, разоблаченным соглядатаем графом де Вальмохадой.
Когда Скарлатти в быстром темпе играл уже последние ноты сонаты, Браулио с удивлением заметил, что лицо его любимой Беатрис становится все более бледным. Ее взгляд был прикован к лицам двоих из присутствующих — главного инквизитора и главы иезуитов, которые вызвали у нее воспоминания о самом трагическом моменте в ее жизни, пережитом пять лет назад.
Музыка все еще звучала, когда Беатрис вдруг стремительно подскочила со своего стула и, громко топая каблучками, бросилась прочь — подальше от этого зала. К удивлению всех присутствующих, Браулио кинулся вслед за Беатрис. Однако догнал он девушку лишь возле ее спальни.
— Не знаю, что с тобой произошло, Беатрис, однако необходимо, чтобы ты мне об этом рассказала.
Она бросилась в его объятия и, тяжело дыша, несколько секунд не могла произнести ни слова.
— Я их видела… — наконец сказала она, повторив затем эти слова дважды, ничего не объясняя.
— Кого ты видела? — с тревогой спросил Браулио.
— Я видела лица смерти.