— Уильям, дорогой, в нем вовсе не говорилось, что мы не вправе обсуждать это в уединении наших домов. И сказать по правде, мы справились со случившимся очень хорошо. Уже через несколько лет мы смогли позволить себе переехать сюда, верно?
Пауэрскорт вспомнил разговор о шантаже, случившийся у него несколько лет назад с одним очень проницательным суперинтендантом столичной полиции. Они в тот раз сидели вдвоем в задней комнате паба у реки.
«Все выглядит так, мой лорд, — говорил суперинтендант, неспешно прихлебывая из пинтовой кружки пиво. — Первое, что проделывает шантажист, это поглубже запускает когти в свою жертву. — Он с силой сдавил кулак левой руки пальцами правой. Скоро от кулака отхлынула кровь, кожа на нем побелела. — Потом он начинает требовать большего. Первый год, мой лорд, может оказаться лишь пробой сил. На второй шантажист уже понимает, что может попросить немного больше. Потом намного больше. А спустя какое-то время он начинает считать, что жертва в долгу перед ним, что он, шантажист, деньги свои заслужил. Такое случается».
— Не могли бы вы рассказать мне о вашей договоренности, мистер Симмонс? О том, каким образом выплачивались деньги, ну и так далее.
— О, тут все было устроено очень порядочно и честно, лорд Пауэрскорт.
— Да Уильям ни на что иное и не согласился бы, не правда ли, дорогой? Что сказали бы в банке, если бы в этом присутствовало нечто необычное?
Действительно, что? — подумал Пауэрскорт.
— Деньги поступали каждый месяц. Мы все условились говорить, если кто-нибудь спросит, что это флотская пенсия нашим мальчикам. Впрочем, никто никогда не спрашивал. Выплаты производились как по часам. Через лондонское отделение «Финчс».
— А вы не обнаружили, что с ходом времени все обходится вам дороже? Доктора, лечение и прочее? — Пауэрскорт постарался, чтобы вопрос его прозвучал сколь возможно невиннее. Впрочем, никакой нужды в этом, как оказалось, не было.
— Конечно обнаружили, лорд Пауэрскорт! — миссис Симмонс даже прогневалась. — Все становилось дороже с каждым годом! Нам приходилось ездить в Швейцарию, в Лондон, в Америку, чтобы повидать тамошних докторов. Приходилось покупать для этих поездок новую одежду и шляпки. И если мы потом оставались там ненадолго отдохнуть, так что же в этом дурного, правда? Подумайте, через что всем нам пришлось пройти! Подумайте о позоре, который ожидал бы нас, если бы все вышло наружу! Я никогда бы уже не смогла пройти по деревне с высоко поднятой головой! Нам пришлось бы уехать отсюда! Я считаю, что молчание стоит любых денег, ты согласен со мной, Уильям, дорогой?
— И все всегда шло гладко? Никаких неприятных сбоев? — Пауэрскорт снова вспомнил о своем суперинтенданте. Кое-что из сказанного им вертелось, дразнясь и подтрунивая, в глубине его сознания.
«Если хоть какое-то из соглашений о выплате денег вдруг да не срабатывает, мой лорд, начинается паника. Жуткая паника. А выпустив джина из бутылки, загнать его обратно очень трудно».
— Все и всегда шло очень хорошо, — ответил Симмонс. Жена его на время удалилась из гостиной. — Была одна задержка, только одна, да и та совсем недавно. Но мы сумели во всем разобраться.
— А сами юноши — молодые люди, следовало мне сказать. Я знаю, что один из них в прошлом году умер. Остальные благополучны?
— Благополучны настолько, насколько того можно ожидать, так говорят нам доктора. Иногда несколько лет проходит без всяких хлопот, потом болезнь вдруг вспыхивает с новой силой.
— А ваш Альфред? Он живет здесь, с вами?
— Лорд Пауэрскорт! Отведайте моего особого кекса! Мои скромные усилия неизменно приносят мне приз деревни. Однажды я даже завоевала третье место на выставке графства Дорсет!
Миссис Симмонс возвратилась торжествующая, принеся огромный кекс с цукатами и маленькую, переплетенную в кожу книжицу.
— Вот! Вам, лорд Пауэрскорт, самый большой кусочек! Уильям всегда говорит, что есть мой кекс малыми порциями не имеет никакого смысла!
— С нашим сыном все обстоит благополучно, — продолжал Симмонс. — Он единственный наш ребенок и большую часть времени живет с нами.
— Уильям даже смог подыскать для него скромное место в банке, лорд Пауэрскорт! Как это мило с его стороны! И, в отличие от большинства мальчиков его возраста, Альфреду действительно нравится жить с его мамой! Ведь так, дорогой?
— Он и сейчас здесь?
— Нет, сейчас его нет, — Симмонсу, уже набившему рот кексом, слова давались не без труда. — Он с самого начала года в отъезде. Отправился в Норфолк, погостить у друга, живущего где-то под Факенхемом. Альфред туда часто ездит. Он всегда был очень метким стрелком. Думаю, они там целыми днями охотятся.
В поисках спасения Пауэрскорт обратился к кексу. Один из братьев, входящих в сообщество «Британии», скорее всего, хорошо владеет охотничьим ножом. Другой ничуть не хуже — ружьем. Смертельно опасная парочка могла бы получиться из них в Норфолке, неподалеку от Сандринхема. И Пауэрскорт начал мысленно составлять еще одну записку к комиссару столичной полиции.
Он совсем уж было собрался покинуть «Лавры», однако миссис Симмонс не отпустила его так сразу.
— Лорд Пауэрскорт! Мы не отпустим вас, пока вы не распишетесь в нашей маленькой гостевой книге! Так делают все наши гости! Если же вы еще и напишете: «лорд Фрэнсис Пауэрскорт», — получится чудо как хорошо! А то ведь никто не поверит, что вы настоящий лорд! О Боже! Это будет ужасно!
Впервые в жизни он подписался как «лорд Фрэнсис Пауэрскорт». На прощание Симмонс сердечно пожал ему руку, сказав, что, если Пауэрскорту понадобится еще какая-то помощь, он может снова приехать к ним. Миссис Симмонс заверила его, что в их скромном доме он всегда будет желанным гостем. У нее имеется рецепт еще одного кекса, который она непременно освоит к следующему его визиту.
— Ты просто сядь в задней части лодки, Фрэнсис.
— По-моему, ее принято называть кормой, Джонни.
Пауэрскорт и Фицджеральд отплыли из Хаммерсмита вверх по Темзе, намереваясь осмотреть прибежище богатых гомосексуалистов Лондона. Пауэрскорту хотелось увидеть его своими глазами. Стоял поздний вечер, холодный ветер задувал над рекой. Фицджеральд раздобыл где-то старенькую гребную шлюпку.
— Знаешь, Фрэнсис, этот дом обратил меня в очень суеверного человека. Вот уж два раза я, уходя от него, видел одинокую сороку[58]. И сколько ни озирался по сторонам, второй так и не углядел. А от клятого дерева меня уже попросту тошнит. Стало быть, мы подкрадываемся к ним со стороны для них неожиданной. Господи, Фрэнсис, да сиди ты, ради всего святого, спокойно. Утопишь же обоих.
Шлюпка, похоже, обладала собственным необузданным нравом — она начинала раскачиваться, крениться и черпать воду в мгновения самые неожиданные.
— Мы, собственно, куда плывем, Джонни?
Шлюпка, виляя, устремилась на роковое свидание с бастионами Хаммерсмитского моста, и Пауэрскорт принялся гадать, удастся ли ему вплавь добраться до берега.
— Заткнись, Фрэнсис! Я просто стараюсь держать чертову посудину посередине реки. Здесь течение слабее.
В конце концов лодка усвоила некий ритм движения и могучие руки Фицджеральда повлекли ее вверх по течению. Хэмптон-Корт[59], думал Пауэрскорт, будем стараться, глядишь, доберемся и до Хэмптон-Корта, а то и до Оксфорда. Хотя на такой скорости нам туда в этом году не попасть. Даже на середине реки течение оставалось сильным, а продвижение медленным, и плеск весел казался ненатурально громким.
Справа от Пауэрскорта тянулась береговая линия Хаммерсмита с ее тавернами и красивыми домами, время от времени оттуда неслись над рекой разномастные звуки. Слева, за Хаммерсмитским мостом, молча следили за их продвижением деревья Барнза. Разного рода странный сор плыл им навстречу, устремляясь в открытое море — фантастической формы деревянные обломки, тряпье, возможно, бывшее некогда одеждой, бутылки, в которых отсутствовали записки. Гребная восьмерка промахнула мимо, гребцы были все в черном, и какой-то призрачный свет мерцал на носу этой лодки, несомой течением к Патни[60].
— Уже близко, Фрэнсис, — Фицджеральд на миг перестал грести, чтобы от души глотнуть из бывшей при нем фляжки. — Смотри! Видишь вон там свет за деревьями?
Они плыли по речной излучине. Холодные, черные воды Темзы раскинулись впереди примерно на милю, до противоположного берега Барнза. Чета грачей застыла, точно чета часовых, на верхушке одного из обступавших дом деревьев.
Во всех окнах верхних двух этажей горел свет. Похоже, дела там идут полным ходом, подумал Пауэрскорт. Быть может, нынче у них один из особых вечеров — торжественный обед с танцами после него или бал-маскарад. На крыше здания виднелась круглая балюстрада, и что-то посверкивало там под пробивавшимися сквозь тучи лучами лунного света. Часовые, подумал он, ночной дозор, вглядывающийся в темный Лондон — не заявятся ли из него нежданные гости, не хлынут ли к парадной двери люди в полицейских мундирах.
— Прекрасное место для тех, кто ищет уединения, не правда ли? — Фицджеральд слегка задыхался от усилий, потребных, чтобы удерживать шлюпку на одном месте. Справа от них различался небольшой причал с парой зачаленных лодок, готовых к быстрому броску через реку. — Я еще раз побеседовал с моим приятелем, Фрэнсис.
— С поклонником Помероля?
— С поклонником Помероля, — подтвердил Фицджеральд. — Он сказал две вещи, для нас, я думаю, небесполезных. Во-первых…
Где-то совсем близко раздался глухой звук — вода отразила его, и созданное звуком эхо угасло среди деревьев.
Фицджеральд снова взялся за весла, они миновали дом и ушли в другую излучину реки.
Оба ждали. Не произнося ни слова. Прождали две минуты, может быть, три. Темза безмолвствовала, если не считать вечного шепота ее вод. Наконец, Фицджеральд поворотил шлюпку в обратном направлении. И течение понесло их назад, к Лондону. Теперь, чтобы удерживать шлюпку на правильном курсе, требовались лишь легкие удары весел.
— Что это, к дьяволу, было? — произнес Пауэрскорт, когда дом скрылся из вида.
— Думаю, открылась и закрылась входная дверь. Еще один член клуба, еще один клиент. Он, надо полагать, шел подъездным путем черт знает с какой осторожностью. Ведь никаких шагов мы с тобой не слышали, верно?
— Нет, не слышали. У меня от этого дома мурашки бегут по коже. Так что ты собирался сказать, Джонни?