— Баррингтон, как приятно снова увидеться с вами! Спасибо, что пришли.
Да, подумал Роузбери, отношения с этим господином с Принтинг-Хаус-сквер[25] у Тревельяна и впрямь прекрасные.
— Присаживайтесь, джентльмены, прошу вас, — Роузбери усадил гостей бок о бок на обтянутую кожей софу.
— Боюсь, — начал Тревельян, — у нас имеются печальные новости относительно герцога Кларенсского и Авондэйлского.
— Надеюсь, вы не станете возражать, джентльмены, — чарующим голосом произнес издатель «Таймс», — против того, что мой коллега застенографирует нашу беседу? Это поможет нам правильно изложить факты.
— Конечно, конечно, — умения излучать обаяние Тревельяну, придворному тертому, и самому было не занимать. — Итак, герцога поразил весьма серьезный приступ инфлюэнцы. До чрезвычайности серьезный.
— О Боже, Боже, — отозвался Баррингтон, немедля приняв похоронный вид — обдумывая, быть может, траурную рамку на первой странице, извещающей о смерти в королевской семье. — Сейчас от нее страдает столько видных людей. — Он грустно покачал головой. — Инфлюэнца свирепствует по всему Европейскому континенту. Вот и у епископа Саутуоркского нынче кризис. А кардинал Мэннинг, говорят, и вовсе приблизился к смертным вратам.
Что же, пока все идет хорошо, подумал Роузбери. Почву мы подготовили.
— Вы позволите мне добавить несколько деталей, мистер Баррингтон? Я только что из Сандринхема.
— Прошу вас, лорд Роузбери, прошу вас. Мы будем очень вам благодарны.
— Доктора считают, что болезнь приняла серьезный оборот в пятницу вечером. Главная беда в том, что инфлюэнца сопровождается пневмонией. Лечением руководит доктор Бродбент, который совсем недавно лечил и принца Георга. Ему помогает доктор Манби, местный врач, очень способный. Насколько я знаю, в ближайшие сутки к ним присоединится, если уже не присоединился, доктор Лейкинг.
Имена врачей, всегда полагал Роузбери, способны подпереть любое вранье. Один человек может и солгать, но не трое же докторов!
— Теперь позвольте рассказать о том, как предполагается распространять в дальнейшем сведения о здоровье принца. Начиная с завтрашнего дня бюллетени относительно развития болезни будут регулярно вывешиваться на Нориджских воротах Сандринхема и на дверях Мальборо-Хауса.
— Кто еще находится ныне в Сандринхеме? — Баррингтон слегка наклонился вперед. Роузбери он вдруг представился взявшим след смерти гончим псом. Коллега редактора с безумной скоростью стенографировал разговор. Перо его замирало всего через пару секунд после того, как отзвучит очередная реплика.
— Герцог и герцогиня Файфа, герцог и герцогиня фон Тек с детьми, принц и принцесса Уэльские, разумеется, принц Георг, принцесса Мод, принцесса Виктория и некоторое количество друзей и конюших, съехавшихся в прошлую пятницу, дабы отпраздновать день рождения принца, — имен конюших Роузбери, следуя наставлениям Пауэрскорта, называть не стал. Перо стенографиста летало по бумаге, скрип его заполнил тишину, наступившую после того, как умолк Роузбери.
— Мы считаем, — Роузбери важно покивал сэру Джорджу Тревельяну, — что на первый случай газеты могли бы ограничиться простым извещением о болезни, сопровождаемым, если вы сочтете это уместным, списком лиц, находящихся сейчас в Сандринхеме.
— Разумеется, разумеется, — с неменьшей важностью покивал и Баррингтон. Если б газеты всегда оставались такими ручными и послушными, подумал Роузбери, затруднений у нас сейчас было бы гораздо меньше.
— Существуют, однако, и дополнительные сведения касательно причин недуга, сведения, о которых можно будет упомянуть на следующий день, если, конечно, недуг не прекратится.
— «Таймс» будет до крайности благодарна вам, лорд Роузбери, сэр Джордж, — Баррингтон, подумалось Тревельяну, говорит совершенно как посол великой державы, излагающий условия договора в Министерстве иностранных дел.
— В прошлый понедельник герцогу, присутствовавшему на похоронах принца Виктора Гогенгоэ, стало не по себе. Вторник он провел в Сандринхеме. В среду отправился на охоту, а день этот, как вы, не сомневаюсь, помните, даже здесь, в теплом Лондоне, был необычайно студен. В четверг он вновь занемог, болезнь продолжалась и в пятницу, в день его рождения.
И тут Роузбери вдруг обнаружил, что ему отказала память. Кое-какие сведения напрочь вылетели из его головы, как у забывшего реплику актера. Вот только суфлера у него не имелось — разве что Тревельян, но тот еще не успел прочесть всю пьесу целиком. Присутствовал принц Эдди на торжественном обеде, данном в честь дня его рождения, или не присутствовал? Что значилось в легенде, сочиненной нынче им, Сутером и Шепстоуном? Что принц остался в своей комнате? Или появился на обеде, но вынужден был покинуть его пораньше? Роузбери просто-напросто не мог припомнить.
Однако делать было нечего, следовало продолжать.
— И это, джентльмены, практически все, что мы можем сказать вам в настоящее время.
В комнате повисло молчание, перо стенографиста наконец угомонилось. Баррингтон взглянул на часы.
— Лорд Роузбери, сэр Джордж, прошу меня простить. Время не ждет никого, даже «Таймс».
Интересно, погадал Тревельян, сколько раз он повторил этот каламбур за последние двадцать лет?
— Мне необходимо вернуться в офис. Мы должны будем включить этот материал в ближайший выпуск газеты. Так что надо поторапливаться. Мы очень вам благодарны. Я немедленно направлю в Сандринхем репортера.
И двое газетчиков покинули гостиную.
— Что ж, думаю, все прошло, как мы и ожидали, лорд Роузбери. Теперь нам следует договориться о дальнейших наших действиях.
— Разумеется, разумеется, — Роузбери смотрел на опустевшую софу.
— Как вы думаете, Баррингтон повсюду таскает за собой этого господина? Своего бессловесного секретаря? По-моему, за все время, проведенное им здесь, он так и не промолвил ни слова.
— Возможно, это его присяжный писец, — ответил Тревельян, — что-то вроде тех людей с глиняными табличками, что ходили за восточными властелинами по их дворцам, записывая каждое произнесенное господином слово.
Роузбери вдруг рассмеялся, ощутив, как спадает владевшее им напряжение.
— Вы думаете, он и еду Баррингтона пробует прежде него?
На древних улицах Кингз-Линна, городка в семи милях к югу от Сандринхема, снег уже обратился в слякоть. Пауэрскорт, разбрызгивая ее, добрался до входа в вестибюль гостиницы «Королевская голова» и, поднявшись на второй этаж, обнаружил в отдельной гостиной пьющего пиво лорда Джонни Фицджеральда и пьющего чай Уильяма Маккензи. К нему прибыло подкрепление.
— Пауэрскорт! Наконец-то! — Фицджеральд выпростал свое высокое тело из лучшего в комнате кресла и с пылом пожал руку друга.
— Сегодняшний вечер обращается в сходку кланов, — сказал Маккензи, низкорослый, немногословный человек тридцати с небольшим лет. Он был тем, кого в Индии называли «траппером». Обучившийся в родной Шотландии тонкому искусству выслеживания оленя, Маккензи обратил его в искусство выслеживания людей. В Индии, как и на родине, о нем говорили с почтительным трепетом.
— Я так рад, что вы здесь, — Пауэрскорт, опустившись в кресло у камина, оглядел своих товарищей. — Давайте, я расскажу вам, в чем состоит дело.
И Пауэрскорт рассказал обо всем — о рассеченном горле и артериях, об озерах крови на полу. Рассказал о плане сокрытия убийства от общества и властей. О деяниях майора Дони и его команды таинственных умельцев, обладателей колдовских навыков, военных и гражданских.
— Так от нас ожидают, что мы найдем того, кто все это учинил? Я правильно понимаю? — Фицджеральд основательно отхлебнул из высокой кружки. — Господи, но как же мы это сделаем, Фрэнсис? Лужи крови по всему полу. Точно в мясницкой в день разделки туш.
— Все что нам остается, — ответил, озирая свое маленькое войско, Пауэрскорт, — это начать с самого начала. — Да мы и всегда так делали — и в Индии, и в Лондоне. В Уилшире, если ты помнишь, у нас было поначалу даже меньше того, что есть здесь. Я думаю… — он примолк, с ужасом вглядываясь в висящее на стене пошловатое изображение шотландского нагорья. — Думаю, первым делом нужно будет отсеять всякого рода людей со стороны.
Джонни, — Фицджеральд только что прикончил кружку и теперь с недоумением оглядывал ее, словно удивляясь, что она опустела так быстро. — Есть сведения, что где-то поблизости находятся русские. Если верить слугам Сандринхема, русские повсюду — в Дерсингеме, в Ханстентоне, в Фейкенеме, в общем, куда ни глянь, везде русские.
— А где, черт возьми, находится этот самый Фейкенем? — Фицджеральд прискорбно славился полным невежеством по части географии, распространявшимся и на страну, в которой он прожил многие годы.
— На северо-востоке от Сандринхема. Вон на стене карта висит, она тебе поможет. Принц Уэльский убежден, что один из этих русских — или не один — и есть убийца его сына. Сам я в этом сомневаюсь, однако собираюсь разыгрывать русскую карту по возможности дольше. Мне не хочется, чтобы они знали, кто у меня на подозрении.
— Что до вас, Уильям Маккензи, я ныне нуждаюсь в вашей искусности как никогда. И прежде всего, мне необходимо знать ваше мнение о том, пытался ли кто-нибудь проникнуть в Сандринхем или выбраться из него. Поместье окружено высокими стенами, ворота на ночь запираются. При снеге, который навалило вокруг, выяснить что-либо вам будет очень трудно.
— Трудно-то, трудно, но не невозможно, я бы так сказал.
Пауэрскорт ощутил вдруг страшную усталость. Завтра, знал он, ему предстоит провести в большом доме еще один день. И все же, глядя на своих товарищей, уже всматривавшихся в карту и обсуждавших планы на завтра, Пауэрскорт понимал, что теперь он не один.
Как это похоже на Фрэнсиса, с горечью размышляла старшая из его сестер, взять и просто-напросто исчезнуть. Вот только что он с удовольствием игоал наверху с племянниками, с этой глупой доской и солдатиками, изображающими битву при Ватерлоо, и вдруг — хвать, а его уже нет.
А ведь существует еще и леди Люси, которую он развлекал за обедом — здесь, в ее, Розалинды, доме на Сент-Джеймсской площади, а после водил в Национальную галерею разглядывать какие-то скучные картины, и, быть может, их дружба могла перерасти во что-то более существенное. Теперь же и она покинута, как какая-нибудь древняя гречанка, сидящая на знойном острове, пока герой ее плавает неведомо где, а после возвращается, забыв сменить паруса.