— Но враги мои, лорд Пауэрскорт, ошибаются, утверждая, что в пасмурные времена имели место обман и хищения, что я, Иеремия Панкноул, грабил честных людей, доверивших мне свои скромные сбережения. Ничего подобного! Это всего лишь закон развития бизнеса. Если бы коварные злопыхатели не ввели в заблуждение полицию, дела мои снова пошли бы в гору, засверкали новым невиданным успехом. И солнце, без сомнения, еще просияет! И оно взошло, — Панкноул понизил голос, словно говорил сам с собой, — только меня уже не было здесь, и я не мог получить прибыль, потому что меня изгнали, запретив торговать на бирже.
Пауэрскорт решил, что Панкноул наконец выдохся. Отнюдь. Поднялась новая волна праведного гнева:
— Полиция! Господи помилуй, полиция! Полагаю, лорд Пауэрскорт, — бросил хозяин хитроватый взгляд на детектива, — вы не раз имели с ними дело, и их полностью удовлетворяла ваша деятельность. Но что они могут знать о моей, что? Безнадежное, глухое невежество! — Заложив руки за спину, Панкноул снова двинулся через гостиную, на сей раз в направлении прекрасной дамы кисти Гейнсборо. — Вы не поверите, один молоденький инспектор думал, что слово «дивиденд» на футбольном жаргоне означает что-то вроде пари футбольных болельщиков. А другой, постарше, считал, что, раз в балансе значится «дефицит», стало быть, какая-то сумма украдена. Еще один, старший инспектор (вообразите только — старший!) был убежден, что двойная бухгалтерия — это когда сначала все записывают в тетрадки наподобие их полицейских блокнотов, а затем переписывают в счетные книги. Потому, мол, и называется «двойная запись». Ну что тут можно доказать, лорд Пауэрскорт? Я жду судебных слушаний. Жду с нетерпением! И с надеждой на справедливость.
Закончив марш протеста, толстяк уселся напротив Пауэрскорта.
— Мою защиту возглавит сэр Айзек Рэдхед, а помогать ему будет Чарлз Огастес Пью, которого считают мастером перекрестных допросов. — Панкноул говорил о своих адвокатах с такой гордостью, будто это были звезды его любимой футбольной команды.
— Я знаю Чарлза Огастеса Пью, мистер Панкноул. Действительно, в зале суда это свирепый тигр. — Пауэрскорт давно перестал удивляться тому, что он называл моральным нейтралитетом адвокатуры. И все же он не согласился бы защищать Иеремию Панкноула, несомненного мошенника. Однако адвокаты, которых он высоко ценил и уважал, не брезговали взять у жулика монетку, впрочем, видно, не такую уж мелкую. Адвокатское сообщество напоминало ему вереницу кебов у крупного вокзала, готовых везти любого, кто им заплатит.
«Что ж, похоже, сейчас самое время перейти к цели моего визита в Парадиз», — подумал он и добавил:
— Как раз об адвокатах я и хотел поговорить с вами, мистер Панкноул, точнее, спросить вашего совета.
— Слушаю вас, — благосклонно качнулся к нему белый бильярдный шар. — Буду рад помочь.
— Вам не хуже меня известно, мистер Панкноул, что судебного процесса с нетерпением ждете не только вы, но и некие достойные персоны, никак не связанные ни с вашими компаниями, ни с вами лично.
«Прости меня, Господи, — думал Пауэрскорт. — Будь я католиком, пришлось бы бежать отсюда прямиком на исповедь и каяться во лжи, за которую моя покойная ирландская бабушка немедленно отослала бы меня вымыть свой лживый рот с мылом».
Он с облегчением увидел, что бильярдный шар спокойно слушает его и согласно кивает.
— Так вот, ходят слухи, уж не знаю, насколько они правдивы, что кое-кто из этих джентльменов недостаточно щепетилен в отношении своих оппонентов. — На самом деле Пауэрскорт был твердо уверен, что эти люди тесно связаны с деятельностью Панкноула. Мысленно он называл их рэкетирами, вымогателями и бандитами.
— В настоящее время, — продолжал он, — я расследую убийство двух членов Куинз-Инн. Сначала на банкете отравили адвоката Донтси. Затем, всего несколько дней назад, двумя пулями в грудь застрелили его коллегу Вудфорда Стюарта.
Иеремия Панкноул пробормотал какие-то дежурные соболезнования. Пауэрскорт так и не понял, то ли перед ним талантливый актер, то ли толстяк действительно впервые слышит об этих преступлениях. Хотя вряд ли Айзек Рэдхед и Чарлз Огастес Пью не сообщили своему подзащитному о внезапной кончине тех, кто должен был выступить против них в суде.
— А дело вот в чем, мистер Панкноул. Этим двум адвокатам казначей Куинза поручил представлять сторону обвинения на процессе о ваших компаниях. И вот они оба мертвы. Я же хотел бы попросить вас осторожно разузнать, не случилось ли так, что кто-то из ваших помощников, проявив излишнее рвение, устранил Донтси и Стюарта.
Пауэрскорт перевел дыхание. Никакого взрыва гнева не последовало. Напротив, как ни поразительно, Панкноул сочувственно наклонился к нему и взял его за руку:
— Дорогой лорд Пауэрскорт, конечно же я постараюсь это выяснить. Сегодня же начну. Вы можете рассчитывать на мою полную, абсолютную поддержку. — Выпустив руку гостя, Иеремия Панкноул откинулся в кресле. — Боже, в какое ужасное время мы живем! Я часто повторяю: со смертью нашей великой королевы[30] от нравственности не осталось и следа. Где идеал, где высший моральный эталон, если монарх заводит себе фавориток и общается со всякими мелкими брокерами и бакалейщиками?
Пауэрскорт подумал, что в истории, пожалуй, не найдется ни одного монарха, сумевшего обойтись без фаворитов и фавориток, но не сказал этого вслух, решив, что теперь самое время покинуть любезного хозяина.
— Мистер Панкноул, бесконечно благодарен вам за помощь и поддержку. Я буду ждать от вас новостей. Позвольте на прощание повторить, как приятно мне было познакомиться с вами и как восхитил меня ваш замок. Это шедевр, сэр, подлинный шедевр!
Позднее Пауэрскорт рассказывал жене, что при этих словах Панкноул чуть не лопнул от гордости.
Мрачный дворецкий, бесшумно скользя по коврам, проводил гостя к выходу. Пока кеб катился по склонам холмов к железнодорожной станции, детектив размышлял о том, что и в раю есть свои проблемы. В библейском это был змей. А на холмах чилтернского Парадиза проживал кругленький, жирненький гад по имени Иеремия Панкноул. Пауэрскорт невольно вздрагивал, когда колеса с грохотом перекатывались по камням. Да уж, пожелай мистер Панкноул устранить кого-нибудь ему неугодного, будь то юрист или сыщик, он не замедлил бы осуществить свое желание.
«До Оксфорда, пожалуйста, два со скидкой», «Будьте добры, Оксфорд, специальное предложение, два туда и обратно», «Пожалуйста, два до Оксфорда и обратно, рейс со скидкой»… Уже третьи сутки Эдвард произносил всевозможные варианты этой фразы. Ему предстояло купить билеты, а кассир почему-то представлялся огромным свирепым человеком в железнодорожном мундире, который наградит онемевшего покупателя громовым издевательским хохотом. Если Эдвард не сумеет заговорить, люди в очереди тоже могут разозлиться и начнут на него кричать. Юноша даже заготовил листок с нужной фразой, написанной крупными буквами, чтобы, на самый крайний случай, если он так и не сможет вымолвить ни слова, просто протянуть его кассиру. Эдвард ужасно волновался.
Днем раньше он достиг если не победы, то решительного прорыва в изучении бесчисленных бухгалтерских документов Панкноула. Выяснилось, что суммарная цифра учредительских взносов его второй компании практически равна, с разницей в несколько шиллингов, сумме дивидендов, выплаченных акционерам первой. Причем, объявляя лишь процент от акций, мошенники не давали общей цифры этих выплат. Так им удавалось закамуфлировать начальный этап аферы. Но если знать размер дивидендов на одну акцию, то остается всего лишь умножить это число на количество акций, выпущенных изначально.
Эдвард предполагал, что обнаруженный им результат будет повторяться во всей цепочке постоянно учреждавшихся новых компаний. Однако от бесконечных цифр у него начинала гудеть голова, так что время от времени он выходил из бюро отдышаться и бродил по двору, бубня себе под нос мантру про билеты.
Но вот наступило субботнее утро, и он стоял у эпицентра своих страхов, у этих ужасных железнодорожных касс. Билеты продавали четыре кассира: незлобивый на вид старичок, которому давно пора было на пенсию, бойкий парень с повадками уличного букмекера, очень серьезный джентльмен в очках с толстыми стеклами и улыбчивый мужчина средних лет. Эдвард никак не мог сделать выбор между улыбчивым и старичком. Он озирался в ожидании Сары и беспрестанно поглядывал на часы. Поезд отправляется в 9.20, то есть через десять минут, а билетов еще нет. Может, попробовать купить их самому? Но если он не сможет заговорить, Сара выручит его и произнесет, что надо. Слава Богу, вот и она! На этот раз в темно-синей юбке, лимонного цвета блузке и необыкновенно кокетливой шляпке, которую она одолжила у соседки-подруги. («Это придаст тебе пикантности, — заверила та, — и подбодрит Эдварда!») На руке у Сары висела прикрытая бледно-зеленой салфеткой корзинка с завтраком. По лицу Эдварда она поняла, что у него опять проблемы с речью: наверно, робеет спросить билеты. А он с тоской взглянул на кассы — у окошка, где сидел старик, никого не было — и медленно двинулся туда. Приблизившись, протянул деньги, открыл рот… Нет, слова не шли.
— Не торопись, сынок, — сказал кассир, — спешить некуда.
Эдвард сделал еще одну попытку. Тот же результат. Пальцы его уже стали нащупывать в кармане спасительный листок с текстом, но тут девичья ладонь нежно коснулась его руки. Он снова набрал в грудь воздуха и выпалил на одном дыхании:
— Два до Оксфорда и обратно со скидкой.
— Счастливой поездки! — пожелал ему кассир, вручая билеты и сдачу. Он был бы рад, если бы его внук встретил такую же милую девушку. — Налево, — крикнул он вслед Эдварду и Саре, — четвертая платформа.
Им удалось найти свободное купе. Сара поставила корзинку на багажную полку. Эдвард достал купленный в вокзальном киоске путеводитель по Оксфорду.
— А что в корзинке? — спросил он. Речь его опять лилась свободно.
— Так, — озабоченно сдвинула брови Сара, — кажется, ничего не забыла. Сандвичи с ветчиной, сандвичи с яйцами, сандвичи с помидорами, яблоки, кусок сыра и бутылка лимонада.
— Пир на весь мир! — в восторге воскликнул Эдвард и стал изучать путеводитель.
Сара вспоминала свой разговор с матерью, который состоялся два дня назад.
— Кто у него родители, Сара? Из какой он семьи?
Пришлось сознаться, что она понятия не имеет о его семье и даже не знает, где он живет.
— Право же, Сара, это неразумно с твоей стороны. Ну а как он хоть выглядит, этот твой Эдвард?
Сара обрисовала его наружность: довольно высокий, худощавый, глаза карие, волосы вьются. Но потом она допустила ошибку. Впрочем, было бы еще хуже, если б Эдвард когда-нибудь пришел к ним и проблемы возникли во время его беседы с миссис Хендерсон. В общем, Сара, слегка смущаясь, сказала:
— Понимаешь, мама, у Эдварда порой нелады с речью. Хотя со мной он всегда говорит прекрасно.
— Что значит — «нелады с речью»? Он что, дефективный? Ты собираешься ехать в Оксфорд с глухонемым?
— Да никакой он не глухонемой, мама. Слух у него отличный. Просто иногда ему трудно говорить, но, я уверена, у него это пройдет.
— Если это длится так долго, то, уж видно, навсегда. До самой могилы проживет молчком. Но как же он выступает на процессах?
— Он там не выступает, мама.
— То есть как это — «не выступает»? Как можно выиграть дело, если ни судьи, ни присяжные не слышат твоих аргументов?
— Со временем и он будет участвовать в судебных прениях.
— Со временем? А чем он зарабатывает, если не может говорить и даже не появляется в зале судебных заседаний? Чем он вообще занят в Куинзе, хотела бы я знать? Метет полы? Или кошек гоняет?
— Мама, он референт, помощник юриста, один из тех, кто готовит материалы для выступлений адвокатов.
— Спасибо, дорогая, как-нибудь обойдусь без твоих разъяснений. Благодарение Богу, я еще из ума не выжила и понимаю, что такое помощник юриста. А жалованье-то твоему Эдварду платят? Или он получает только то, что адвокаты жертвуют ему из своего кармана? А может, он бессребреник?