Тридцать первое декабря выдалось пасмурным. Высокая влажность с морозом делали свое черное дело. Солдаты стояли на плацу, переминаясь с ноги на ногу, и время от времени прикладывали руки в рукавицах к замерзшему носу и щекам. Наконец к ним подошел их родной «папа» – лейтенант Мудрецкий – и сообщил, что сегодня в наряд по парку идут встречать Новый год Простаков, Резинкин и Валетов.
Все надежды Фрола на то, что он хотя бы новогоднюю ночь проведет по-человечески, не оправдались. Но когда он услышал, что дежурным по парку отправляется их командир взвода, то ему стало на душе намного легче, так как он отправлялся на дежурство не один, а вместе со своими корешами. И кроме всего прочего, они еще прихватывали с собой лейтенанта.
Естественно, старшим наряда по парку пошел младший сержант Простаков. Ну и фиг бы с ним. А Валетову главное, что вместе с ними еще и Резину отправляют. Теперь сам Простаков работает все меньше и меньше, других припрягает. Даже своего лучшего друга Фрола иногда цепляет на какие-нибудь работы, убеждая мелкого в необходимости выполнять полученное задание, так как в противном случае достанется ему, Лехе. А если Лехе достанется, то он такую фигню не забудет.
Валетов с неудовольствием отмечал возросший интеллект Простакова. Нет, читать он лучше не стал, но объясняться и отстаивать свою точку зрения даже перед ним, перед мелким, умнейшим, можно сказать, в данной среде человеком, и то научился. И не всякий раз к нему подойдешь и заставишь делать то, что необходимо. Младший сержант, е-к-л-м-н, блин!
Направляясь в свой новогодний наряд в парк, Мудрецкий особо-то и не переживал. Ну что у них там сейчас будет, у офицеров, очередная попойка? Так они и так пьют без меры. Хотя, конечно, Новый год... Да, ладно. Ясно это было еще летом, кому Новый год в наряде встречать. Так как Юра – молодой, «пиджак», семьи у него нет. Что ему еще делать? Только служить.
В кузове, прижавшись друг к другу, ехала троица. Набрав в столовой праздничного картофану, белого хлеба и налив без меры сладкого чая, химики ни шатко ни валко ехали в ночь.
Отпустив счастливый третий взвод третьей роты, Мудрецкий приказал первым делом запастись дровами на сутки. Вся работа была выполнена, и, после того как лейтенант прошелся по территории и проверил все пломбы, решено было собраться в кунге, плюнуть на все и плотно похавать. До Нового года оставалось без малого четыре часа.
Повалившись на топчан, Мудрецкий засунул под голову фляжку. Фрол заметил:
– А че это у вас там?
– Ничего, – вяло пробурчал Юра. – Всему свое время.
– А-а-а, – заулыбался Валетов, – наверное, водочка.
– Кому водочка, – поправил лейтенант, – а кому и чай с сахаром. И спать в наряде больше четырех часов нельзя.
– Да мы сегодня и не собирались, – прищурился Фрол. За что тут же получил в бок от Простакова. Стена поймала отлетевшего мелкого и после далеко не упругого удара кое-как вернула его на прежнее место.
– Это вы чего задумали? – насторожился лейтенант, приподнимаясь.
– Ниче, товарищ Мудрецкий, – извинялся за всех Леха. – Ниче не думали. Вот Новый год придется нам вчетвером встречать. Посреди степи. Ну не привыкать. Главное, чтобы у нас тут в конуре тепло было, а тепло будет.
Резинкин сидел на коленях перед буржуйкой и смотрел, как в ней потрескивают дровишки. После того как мотострелки ушли, дверь в кунг частенько хлопала по причине заноса внутрь дровишек. Теперь же, успокоившись и рассевшись, военнослужащие впитывали всем телом благодатное тепло. Морды наливались кровью, глаза от тепла сужались. Клонило в сон.
Валетов с разрешения старшего по званию включил старенький приемник. Все, что гуляло по степи, не вызывало большого интереса молодежи. Но лучше уж слушать «Маяк», нежели сидеть в полной тишине. Радио стало потихонечку мурлыкать свое, а неунимающийся Валетов поинтересовался, почему именно его поставили в наряд.
Мудрецкий, закинув руку за голову, задумчиво посмотрел в потолок:
– Потому как любит очень меня товарищ подполковник, поэтому и решил сторожить с помощью меня всю эту армейскую технику.
– И кому под Новый год лезть в такую даль для того, чтобы напороться на колючую проволоку? – Резинкин продолжал сидеть у печки, но уже без фуфайки и в расстегнутом до пупа кителе.
– Будем делать праздничный стол. – Юра сел на топчане.
– Ну тогда и фляжечку придется достать, – тут же заметил Валетов.
– Придется-придется.
Через пятнадцать минут химики разлили водку по алюминиевым кружкам.
– Че, старый Новый год провожать будем? – вставил свое словечко Витек.
– Рано еще. – Мудрецкий замер с кружкой в руках. – Мужики, поскольку мы все здесь люди временные, некадровые, предлагаю выпить за спокойное прохождение службы.
Кружки гулко затукали друг о друга, и вскоре огненная вода отправилась внутрь. После этого набросились на жрачку, благо ее было действительно в честь праздника немерено.
Вскоре пропустили еще по одной, вспомнив о родителях, и закурили.
– Пора тебе, Фрол, колоться, как ты в армию попал. – Резинкин с шумом втянул воздух носом и стал усердно орудовать ложкой.
– А чего такое?
– Ну ты ж говоришь, что крутым был. Он, товарищ лейтенант, у нас на «Мерседесах» ездил.
Мудрецкий молчал. Мол, «Мерседесы» «Мерседесами», а тут ты рядовой, и не надо выбиваться из общей массы. Но как не выбиваться, если ты маленький и наглый от природы.
Фрол свысока поглядел на потенциальных слушателей.
– Да ладно, наехали на меня, вот и все. А своего «Мерседеса» у меня не было, только «Тойота».
– Как наехали-то? – подначивал Резинкин. – Может, ты врешь все время про торговлю водкой.
Фрол смотрел на уровень картофана в котелке, стремительно понижающийся под напором Витькиной ложки.
– На самом деле с наездами я мог разобраться. – Валетов подбоченился. – Случилось страшное. Мой папа Парной, в смысле не родной, а по работе... эх, а мои-то во Вьетнаме гробанулись, на вертолете... Ладно. Так вот Парной денег дал на развитие, пять штук гринов. Но деньги его, я только управляющий. А у меня их отжали. Компаньон мой, Диман, подставил, скотина. Привезли меня на пустырь, заставили рыть себе могилу, вырыл, весна ранняя – холодно. Еще года не прошло, черт. Побили маленько, так, что я еле ползал, пришлось все отдать, а потом...
...Его привезли перед рассветом. В одной из многочисленных комнат виллы Парного все было готово. Опытный врач, двадцатилетняя сиделка – массажистка с двумя большими, круглыми сиськами, мягкая кровать, телевизор с экраном во всю стену, набрана теплая ванна, мягкий свет от бра.
Гоблины внесли пацана и положили на кровать.
Доктор наук, практикующий хирург областной больницы, – меньшего ранга доктора держать подле себя несолидно, а этот еще то ли на Нобелевскую премию номинировался, то ли еще на какую-то хрень – начал осматривать повреждения.
– Что с ним? – Парной находился в состоянии нервного срыва.
«Светило» отнял мягкие белые руки от тщедушного тельца.
– Ни одна кость не сломана. Трещин я исключать не могу. Несомненно, он встанет на ноги. Его не пытались забить насмерть, если вас это интересует. Скорее, обрабатывали.
– Что, пытали, что ли?
– Называйте, как вам угодно. Я сделаю ему укол. Он проспит сутки.
Парной поманил пальцем медсестру.
– Золотце, Наташенька, когда он очнется, грей его со всех сторон, лижи, чеши, массируй, корми, пои, танцуй, пляши, чтобы через неделю он снова стал нормальным человеком.
В знак глубокого понимания она заморгала голубыми, как васильки, глазками, закивала головкой.
Через три дня Сева Парной вошел в комнату. На кровати, глядя строго в потолок, лежал Фрол.
Пострадавший вымыт, накормлен, одет в пижаму.
На краю кровати в откровенном халатике, из-под которого разве только пупка видно не было, сидела Наташа, обрабатывала пилочкой когти сантиметра по три длиной и смотрела сериал.
Сева склонился над Валетовым. Глаза избитого парнишки были открыты.
– Ну ты как?
– Наташа, я тебя люблю, – произнес он размеренно и одухотворенно.
– Ну не надо так сразу.
– Нет, правда, я тебя люблю.
Сева повернулся к медсестре.
– Ты что с ним сделала?
Девушка отложила принадлежности и выпятила два весомых достоинства.
– Как вы и велели.
– Я просил вернуть его к жизни, а не высосать из него все соки. – Он вытащил двести долларов. – Вот тебе за труды. Придешь сегодня вечером ко мне. Я хочу заболеть точно так же, как он.
Еще через два дня Фрол начал ходить. Его очень хорошо кормили, давали какие-то чудодейственные колеса, и постепенно он стал приходить в себя. Пару раз набирался смелости и просил вернуть Наташу, но Парной наложил на это запрет.
– Я не хочу, чтобы ты помер прямо на ней, – говорил он. – А ты, Фрол, не стой, садись, у меня тут есть небольшой фоторепортаж. Он должен тебе понравиться.
Валетов как был в пижаме, так в ней и прошел в кабинет, сел напротив рабочего стола. Сева передал ему тугой конверт с фотографиями.
– Гляди.
Фрол молча просмотрел снимки.
– А Полю за что?
– Ты знал ее?
– Да.
– Извини, она была вместе с ним. По Диману, я думаю, ты скучать не будешь.
– Нет.
– Их пристрелили в микроавтобусе, в старенькой «Тойоте», когда они занимались любовью.
– Как вам это удалось?
– Вышли на девчонку, заплатили ей, чтобы она уговорила его выехать за город. Ты доволен?
Фрол молчал, а Парному не терпелось услышать ответ.
– Доволен?
– Я не хотел, чтобы вот так. Я не могу радоваться, но все равно спасибо за заботу.
– А-а-а! Цени, пока я жив. Все бы хорошо, но у меня потери в сорок штук.
– Было же тридцать.
– А киллер?!
В общем и целом, Парной прав. А если и не прав, спорить с ним, с одной стороны, без толку, с другой – опасно. Фрол прикусил язык, говорят, что подобное поведение ценится так же, как и золото.
– Ничего, ты мне должен только двадцать. Половину я списал. Управляющий в «Старом погребке» на самом деле стукач. Ты правильно мыслишь.
Похвала Валетову нравилась. Он даже позволил себе резко вскинуть голову и бросить высокомерный взгляд – нет, не на Севу, в окно. На шефа так смотреть нельзя.
– Придется тебе съездить в Самару. Передачку отвезешь моему корешу.
– Деньги? – Кожные покровы на лице у Фрола стремительно белели.
– Нет, не деньги. В пакет лучше не заглядывай, тебе незачем знать, что там. – Парной подошел к шкафу и достал плотно упакованный сверток, размером с небольшую женскую сумочку.
– И это все? – Фрол продолжал беспокоиться.
– Не волнуйся. Дело плевое. Сядешь на поезд. Раз-раз и там. Тут езды-то, тьфу. За два рейса ты мне все долги отдашь. Вообще-то стоят курьерские услуги дешевле, но ты мне нравишься. Вот держи на дорогу, – перед носом шлепнулась пачка денег. – Твой билет сейчас привезут. Надо немного подождать.
– Ехать сегодня?
– Нет. Завтра. О твоей квартире я побеспокоился. Хозяйке заплачено за год вперед.
– Спасибо.
– Какие дела, Фрол. Все путем. Прочелночишь, продолжишь заниматься спиртным. Нет предела моей доброте. Тебе не кажется?
О, как он виснет! Как виснет! В ногах одна телка, у изголовья – другая. Обе ласковые-ласковые. Красивые-красивые. Пьяные-пьяные. Неимоверно распущенные и обе блондинки с голубыми глазами, как у медсестры Наташи.
На полу ящик французского шампанского. Играет медленная музыка. Он купил себе новый музыкальный центр! Это балдеж! Кайф! Ништяк! Таски! О-о-о!
В полумраке комнаты правит Дионис.
Он был неоригинален. Подобрал их в «Даунтауне». Подружки-милашки. Уговаривать не пришлось. Только покажи деньги.
Какая ночь!
Одна встала, пошла на кухню за клубникой и сметаной. У него в холодильнике клубника в апреле! Сказка!
– Кошечка маленькая, где ты там? – Фрол остановил оставшуюся с ним подружку. – Марина, иди сюда!
– Марина – это я, – замурлыкала вытянувшаяся подле него ляля. – Она Вика.
– Вика! Где ты там!
Из кухни вернулась вторая девочка. В руке у нее был сверток Парного.
– Фрол, да ты богатый человек! – Она всунула ноготь в открытую упаковку и, зачерпнув немного белого порошка, втянула носом.
Он подбежал к ней и отобрал находку.
– Что ты наделала, дура!
– А, а-аха-ха. Что злишься, зайчик! – Она обняла его и тут же обмякла, он еле успел положить сверток на тумбочку. Пришлось волочь ее к постели.
– Кокаиновый мой мальчик, – мурлыкала она, улыбаясь, пока он тащил ее.
Не успел Валетов избавиться от блондиночки, а в дверь начали звонить.
– О, е! – только и выдохнул он. – О, е! – подбежал к двери. – Кто там?!
Подружки ни с того ни с сего начали смеяться и визжать, как обезумевшие.
– Откройте, милиция!
А, все, конец. Парной его прикончит. Он всучил ему наркотики. Сволочь. Сейчас они войдут, найдут порошок. Вика говорит, что кокаин, но он-то не знал, что в пакете. Кому теперь докажешь?
– Откройте, – стук становился сильнее.
– Подождите, – завыл Фрол. – Я голый, сейчас оденусь и открою.
Он вернулся в комнату, схватил беснующихся девок за волосы.
– Умрите, суки! – громко зашептал он.
Гостьи примолкли. Он выключил музыку, стал надевать трусы и штаны, не забывая время от времени высовываться в коридор и кричать: «Сейчас!»
Пакет с кокаином притарил в ящичке для обуви. Девчонки соизволили надеть одни трусы и один лифчик на двоих. Можно открывать, иначе сейчас дверь выломают.
В квартиру вошел милицейский патруль. Один с Фрола ростом, другой – как два Фрола в высоту и четыре в ширину, всего, значит, восемь Валетовых получается. Кошмар нарушителей порядка во плоти.
Волосы на голове у Фрола зашевелились.
– Хулиганим, бедокурим, пьянствуем? – раздалось откуда-то из-под лампочки.
Фрол заулыбался, стал смотреть на свои босые ноги.
– Всего помаленьку, – сознался он, заискивающе таращась ввысь.
К нему сверху наклонилось круглое, совсем не злое лицо, любящее по жизни сало и горилку.
– А зря. Люди хочут спать, а у вас музыка. Зачем такой беспорядок? Это для того, чтобы ваши соседи по ночам нашу милицию тревожили? Или для каких иных целей?
Кадык заерзал по горлу и застрял посередке. Фрол заморгал, потекла слеза. Он закашлялся.
– Сопливый, а хронический алкаш уже, – маленький мент беспардонно ощупал жидкие бицепсы Валетова. – Ничего, что грудь впалая, пацан, зато спина колесом.
– Еще будете хулиганить?
Фрол прищурился, глядя вверх на свет.
«Кто ж тебе ответит „да“, мастодонт?»
– Не, не буду.
– Правильно мыслишь, я своего отражения тоже иногда боюсь, когда ночью пописать встаю. В комнате кто?
– А, шлюхи.
– Кто?!
– Кто шлюхи?! Молчи, ко-озел!
Девки одетые, но нечесанные и ненамалеванные, вылетели в коридор.
– Он нас тут насиловал! – орала Марина.
– Да, своей зубочисткой ковырялся! – подвывала вторая.
Две огромные лопатоподобные ладони легли девочкам на плечи.
– Успокойтесь, миссы. Заявление будем писать?
– Будем просто писать! – все еще горлопанила Марина. – На него! А сейчас дайте нам уйти! Разбирайтесь с ним сами!
Ментов интересовал, похоже, только Фрол, они уже расступились, чтобы пропустить девчонок, но тут маленький схватил Вику.
– Глянь, что у нее под носом.
– Стойте, барышни! – загромыхало восемь Фролов в одном.
Указательный палец калибра «три сосиски» проехался по верхней губе бедняжки. Лицо ее окривело, казалось, навсегда, но нет, нормально, обошлось.
Собрав остатки порошка, двойник Сабониса отправил себе в рот.
Хорошо, когда собирались выпускать девок, приоткрыли дверь. Фрол метнулся к выходу, пригибаясь и выхватывая из ящика сверток с кокаином.
Сладостное причмокивание неслось ему вслед.
– Хорош, – радовался здоровый.
– Уходит! – орал маленький.
– Достань его, а я с девочками останусь.
Фрол прыгал сразу через пролет. Он не бежал – летел. Оказавшись на улице с пакетом в руке, в одних брюках, с голым торсом, босой, он бросился, не чуя под собой земли, в ближайшую подворотню.
Патрульный, топая тяжелыми ботинками, загребал следом.
– Стой, стреляю! – слышал за спиной Фрол.
Если его возьмут с порошком, жить ему на Севере в мужском коллективе долго и несчастливо.
– Сам недоносок. Ты еще ниже меня! – орал Фрол, улепетывая и заворачивая во двор хрущевки.
Раздались выстрелы. Хорошо, что пули не прошибают стены!
Во дворе – темень. Только в песочнице горит костер и пацаны сидят вокруг него кружком. Вот и отлично.
Валетов, не сбавляя скорости, пронесся мимо, на ходу кидая в огонь кокаин.
– Дышите глубже, пацаны! – заорал он.
Фрол продолжал отрываться от преследователя и уходить в темноту ночи.
Пробежав еще немного, он перешел на шаг. Обе ноги поймали по осколку стекла и теперь болели и кровоточили. В пятке что-то торчит. Он знает, куда ему надо добраться, но как? Сейчас район оцепят. Наркотики – не шутка. Шансов увидеть двоюродную сестру, живущую на другом конце города, у него нет.
Холодно, холодно, как холодно!
Куда? Куда ему? Он судорожно шарил глазами, опасаясь, что сейчас, среди ночи, по пустым дворам ездят милицейские патрули.
Спрятавшись за мусорными баками, он сел на асфальт и попытался увидеть, что же с его ногами. Света бы. Хоть немного.
Он щупал стопы. Липкие. Кровь течет. Фрол запаниковал. Когда из него все вытечет, он умрет.
Всхлипнув, он вцепился руками во что-то торчащее в ноге. Похоже, щепа.
– Ыхгы-хгы, – поскуливал он. – Ы! Сука! – Он отбросил боль в сторону. Теперь легче, теперь лучше. Надо бы найти тряпье поприличнее. Телефон бы ему. Да к кому в два ночи проситься звонить? Тут же сообщат куда не следует.
Встал, пошарил по карманам. Ни копейки.
Проехала «Скорая». Завернула в соседний двор и встала у подъезда. Врач вышла из машины и ушла на вызов.
Спасибо, господи!
Водитель проводил глазами врача, тяжело вздохнул и стал вертеть приемник, перепрыгивая с волны на волну.
По всем каналам музыка. А на одном шла викторина. Бодрый, совсем не полуночный девичий голосок предлагал звонить радиослушателям в эфир и высказывать свои версии на тему: «Чем отличается дебил от шизофреника». Похоже, на радиостанции предполагали создать в эфире веселуху.
Водитель знал ответ, но телефона у него не было. Только связь со станцией «Скорой помощи». Интересно, что будут отвечать другие.
– У нас есть звонок, алло!
– Алло! – на проводе мужик, голос скрипучий.
– Алло, вы в эфире!
– Здравствуйте, Герла, – кличка ведущей.
– Здравствуйте. Так чем, по-вашему, отличается дебил от шизофреника?
Фрол постарался вместить в улыбку все тридцать два зуба, подкрадываясь к машине, он не забыл взлохматить волосы и перед появлением в боковом окне вытаращить глаза.
– А-а-а!
От неожиданности водитель отпрянул от окна.
– Уа! Придурок, мать твою, охренел совсем!
Мочевой пузырь водилы сжался. Кишки свело. Он все же был мужчиной.
А в это время по радио отвечал дозвонившийся счастливчик.
– Дебилы – они дебилы, не соображают ничего.
Фрол нагнал на себя дури еще больше. Как вовремя подсказывают.
– Парень, что с тобой? – прошептал водитель, но его слов Фрол не услышал.
– А-а-а! – снова крикнул на всю улицу полуголый юноша и ударился лбом в боковое стекло.
– Чего тебе!
– А что про шизофреников?
– Шизофреники – они просто потерянные во времени и пространстве, я думаю.
Фрол замотал башкой и завыл, не смывая с лица улыбки. Шофер потянулся к бардачку, где у него лежала здоровая отвертка.
– Но они могут быть иногда агрессивными.
Валетов хлопнул руками по стеклу.
– Хуже, чем дебилы. Дебилы тихие.
Псих отошел от машины и показался водителю полностью. Фрол атлетом не был. Совсем наоборот. Кожа да кости.
В свете фонаря, висящего над подъездом, он предстал перед водителем в образе засыхающего, изможденного тела с претензиями на дистрофию самой суровой группы.
– Убежал, что ли?
– Шизофреники, они могут, наверное, людям носы откусывать.
Герла засмеялась.
– Вот мы и до каннибализма добрались. Правильные ответы я скажу в конце викторины. Победитель получит приз. У нас есть еще один звонок.
Водитель так окно и не опустил. А вот приемник выключил, сейчас явно не до радио.
Фрол снова подошел к нему.
– Увези, увези. Холодно, холодно. Съем, съем.
– Ноль седьмая, вы меня слышите, сто сорок девятый на связи. Здесь псих какой-то молоденький. Пришлите кого-нибудь.
– Вы прибыли на вызов?
– Да. Он тут около машины крутится.
– Вызвать милицию?
– Санитаров надо!
Валетов снова подошел к кабине и грозно зарычал.
– Свободных машин нет. Сами сможете справиться или милицию к вам направить?
– Вы издеваетесь?
– Это псих, а не преступник.
– Вы в опасности?
– Нет. Я не в опасности. Но придурок ведь на улице. Буйный. Сволочь ломает мои «дворники»!
Больше диспетчер ничего не услышал.
Водитель выбежал с отверткой в руках.
– Уйди, убогий!
Фрол не успел оторвать «дворник» и отскочил в сторону.
– Убогий – богом меченный, убогий – богом меченный. – Он стал бегать вокруг мужика кругами и смеяться.
– Образованный, сволочь. – Водитель сильнее стиснул рукоятку отвертки. – Ну и ночка у меня сегодня.
– Ночка, ночка, твоя ночка.
Фрол подбежал к лавке, отодрал от нее сломанную доску и с воплем бросился на мужика.
Тот сдрейфил и мигом забрался обратно в кабину.
– Только попробуй, только попробуй по стеклу!
Офигевший от холода Фрол лихо размахнулся для виду. Обломок доски остановился в сантиметре от лобового стекла.
– Ыгы-гы.
Водитель пригнулся, пряча голову под приборную панель. Удара не последовало.
Из подъезда вышла молоденькая, симпатичная и очень уставшая докторша.
– Это еще что такое? – обратилась она к психопату, стоящему на коленях и грызущему передний бампер.
– Ы-ы-ыгы-гы, – лыбился Фрол. – Холодно, ы-гы-гы.
«А она ничего, лицо доброе».
– Саша?! – позвала она с тревогой в голосе. Водитель появился в кабине.
– Я не знаю, кто это! – кричал он. – Буйный какой-то, вроде ваш клиент!
Девушка быстрыми шагами направилась к сидящему на асфальте психу. Чем ближе она подходила, тем увереннее была ее поступь, тем больше возрастала скорость.
Неожиданно для Фрола она замахнулась на него сумкой слева, он отклонился и в тот же миг получил в ухо острым концом жесткой туфли.
Боль была страшная. Что-то, кажется, хрустнуло.
– А! – Валетов схватился за ухо. – Овца!
Саша медленно вылезал из кабины с любимой отверткой.
– Так ты нормальный, гаденыш!
Теперь, когда его раскусили, Фрол готов был бежать и от них.
– Тебе не больно? – позаботилась докторша опосля.
Он встал, подтянул штаны.
– Больно. Мне надо попасть в окрестности областного дурдома. Отвезите меня, и я не подам на вас в суд.
– Я тебе сейчас засажу вот эту штуку поглубже, скотина!
– Дядя, дядя, – укоризненно покачал головой Фрол. – И еще водитель, такими грязными словами ругаетесь. Холодным оружием угрожаете. Отвезите, пожалуйста.
Докторша подошла к нему. Фрол, ясное дело, попятился. Так дерется здорово.
– Не бойся. – Она повернулась к водителю.
– Нет, нет, нет. У меня лишнего бензина нет.
– Но вызовов пока тоже нет, к тому же я...
– Да-да, немножко махнула по мне ногой. – Фрол вынул из брюк ремень. Это единственное, что у него было для торгов. – Вот, японский, он стоит две твоих зарплаты. Ты думаешь, мне по кайфу стоять сейчас здесь на асфальте, покрытым ледяной коркой?
Саша уцепился глазами за вещь и чесал темя инструментом.
– Ох, неравнодушен я к вам, Леля Ивановна. Ох, неравнодушен. Чего хочет женщина, того хочет бог. Полезай, парень, в машину и ремень свой при себе оставь.
– Спасибо, спасибо, век не забуду. Но деретесь вы, Леля, больно.
Девушка раскраснелась. При ближайшем рассмотрении оказалось, что перед ним фигуристое, осанистое создание, лет двадцати пяти, в общем самое то, и, несмотря на причиненное ему бо-бо, добрая.
– Я думала, на самом деле ненормальный.
– Мне срочно надо в район психушки. Отчим из дому выгнал, а там у меня друзья, они помогут.
– А попросить нормально нельзя было? – спросил водитель, заводя машину.
– Нет сейчас добрых. – Фрол был счастлив усесться в салон. – И что бы вы мне ответили? В таком виде только за ненормального сойдешь.
По дороге докторша обратила внимание на его ноги.
– Что у тебя?
– Бежать пришлось от этого гада прямо по стеклу.
– Извини, что пришлось тебя так.
– А где вы научились?
Саша засмеялся.
– Леля у нас каратистка. Не я ее охраняю, она меня.
Врач промыла ему раны спиртом и перевязала. Бинта не жалела.
– Оставьте мне телефон, Леля, я позвоню вам. Не хочу только «спасибами» расходиться с вами.
Долго уговаривать ее не пришлось.
Фрол, счастливый, вылезал из «Скорой».
– Я обязательно позвоню!
Она! Она такая! И в кармане номер ее телефона. И ухо саднит от удара ее ножки, и обработанные порезы жгут, какая же Леля лапочка. Ой, какая, ну, о, какая. О!
Катя – двоюродная сестра – застыла столбом в коридоре.
– Фрол, только не говори мне, что ты спустил в казино все до последнего.
– Казино – фигня, – отшутился Валетов. – Я из концлагеря убежал.
– Что с тобой приключилось?
Он рассказал Катьке все как на духу. Она была старше его, пережила два развода, и знала жизнь. Больше идти ему не к кому. Катька у него временами вместо матери. Как бы он жил со своими родителями, если бы они тихо не погибли в далеком Вьетнаме, Фрол не знал, но с Катькой, двоюродной сестрой, они ладили. Всегда. И это несмотря на то что она первая стерва на деревне, о чем свидетельствуют разводы, работа в охране военного завода, способность откровенно и громко выражаться, при необходимости, разумеется.
Затушив четвертую сигарету, Катя стала натужно чесать лоб. В молчаливом поскрябывании прошла минута. Потом она налила себе и Фролу еще кофе.
– Братишка, ты меня послушай, – начала она осторожно, – может, я и плохой совет тебе дам, но другого на ум ничего не приходит.
– Я весь тебе внимаю. – Фрол немного отогрелся и даже чуть повеселел. Менты его вряд ли в ближайшие часы вычислят. Да и что ему могут предъявить? Подумаешь, убежал. Кокаин сгорел.
Другое дело – Парной. За потерю товара, а на сколько там было, только Сева и знает, могут последовать санкции.
И вот их-то Фрол боялся больше, чем возможного наказания по закону.
– Иди в армию, братишка.
Фрол закрыл лицо руками.
– Ты предлагаешь мне выкинуть два года из жизни?!
– За это время все уляжется.
– Парной не забудет. Еще и счетчик включит.
– Надеешься с ним договориться?
– ...Вот так я и оказался в зеленых джинсах и черных кроссовках. И я еще пока не решил, стоит ли мне возвращаться в родные Чебоксары.
– Да-а-а! – протянул Витек.
– Надо выпить, – подытожил Леха.
Все посмотрели на лейтенанта.
Вьюжило. Снежинки быстро наносило на плац, уничтожая утреннюю работу Простакова и остальных химиков, каждое утро вычищавших святое армейское место. Если бы сейчас Леха видел, как на нет сводится его работа, он был бы очень зол.
Не видел того, как снежок закрывает расчищенную поутру территорию воинской части, и комбат. Вместе со своей женой он встречал новогодних гостей. Мероприятие вышло несколько сумбурным, так как он собирался вместе с супругой поехать в Самару, где Шпындрюк вместе с элитой города и области провожал старый год и встречал Новый. Но в последний момент Протопоп Архипович объяснил Стойлохрякову, что ему показываться нежелательно. Так, в мягкой форме – мол, кто ты есть – простой подполковник. А там контингент более солидный, и нечего простым служакам похабить собственным присутствием сливки общества.
Петр Валерьевич долго переваривал то, что он не вышел рылом для участия в светском бомонде, но в конечном счете нашел в себе силы улыбаться Шпындрюку в ответ и не наговорить ему гадостей, потому как он не хотел оказаться в далеком далеке на точке, окруженной сплошной тайгой, откуда до ближайшей деревни сотни верст, не меньше. Перспектива сидеть в глуши подполковника не прельщала, и поэтому он по-тихому снес обиду, организовав в противовес самарским гуляньям небольшой сабантуй в собственном доме. На встречу Нового года были приглашены майор Холодец со своей супругой Леночкой, маленькой толстой блондинкой, а также прапорщик Евздрихин со своей женой Александрой. Кроме супружеских пар, к столу позвали и высокую, толстопопую медсестру Лизу, еще не нашедшую себе среди холостых офицеров пару. Миловидная дама с удовольствием приняла приглашение, тем более что на празднике по инициативе подполковника намечались некоторые сказочные мероприятия.
С тридцатого на тридцать первое декабря Стойлохряков забыл про жену и всю ночь просидел за письменным столом, сочиняя новогоднюю пьесу, где должны были быть и Снегурочка, и Дедушка Мороз, и Серый Волк, и Кощей Бессмертный, и Баба-Яга, и Красная Шапочка с Царевичем.
За окнами дома комбата разыгралась настоящая пурга, а в теплой кухне вперемежку со строганием салатиков актеры учили собственные роли, для того чтобы разыграть сценку прямо около праздничного стола. Участвовали все приглашенные, а Холодцу, начальнику штаба, досталось сразу две роли – Серого Волка и Кощея Бессмертного, чем он был очень горд. Даже Серый Волк говорил по ходу действия несколько фраз, что странно. Но, немного поспорив со Стойлохряковым, он все-таки был вынужден согласиться, что животные в сказках могут говорить. Хотя в армии это не положено.
Первое действие развернулось сразу же после тоста, которым проводили старый Новый год. Дедушка Мороз в исполнении прапорщика Евздрихина взял в руки вещмешок, раскрыл его, взобрался на стоящего на четвереньках Холодца и поехал на нем вокруг стола собирать подарки. Первым Дедушка подъехал к супруге комбата и протянул раскрытую котомку. В этот момент Серый Волк заржал, что вызвало общий смех.
– Ты же не конь! – крикнула Лиза. – Ты же волк!
Вера посмотрела на стол, не зная, что бы такое предложить Дедушке Морозу, и в конечном счете отдала ему маленькую чайную ложечку.
Дальше Дед подъехал к самому Стойлохрякову и снова протянул мешок. Подполковник поглядел на прапорщика и, зная, чем его пронять, налил ему стопку водки и подал. Дед возразил, что он на работе не пьет, но подполковник, когда протянул ему еще и бутерброд с красной рыбой, развеял этим все сомнения Дедушки Мороза, и последний пропустил внутрь стопку. После чего Стойлохряков потрепал его по щеке, поддал под зад Серому Волку, и Дедулька поехал собирать подарки дальше.
Подъехав к Лене, жене Серого Волка, Дед Мороз получил от нее дорогой подарок – часы с собственной руки. Животное, стоящее на четвереньках, покосилось на свою жену и намекнуло, что, мол, не сошла ли она с ума, делая столь дорогие подношения этому старому проходимцу.
Евздрихин пнул в бока «скотину» и погнал ее дальше, к высокой и полной Лизочке, мило улыбающейся и всей широтой своего большого сердца воспринимающей происходящее. Когда же ей протянули вещмешок, она не знала, что ей делать. Взяла и вытащила из волос собственную шелковую ленту и протянула Деду Морозу. Если бы в этот момент жена Дедушки, Александра, увидела, как вспыхнули глаза у этого старого хрыча, она была бы настороже. Волосы рассыпались по плечам Лизы, и она, довольная, опустила ленточку в мешок.
После этого побиравшемуся Дедульке осталось только пообщаться с женщиной, бывшей в миру его собственной женой. Саша встретила посланцев с распростертыми объятьями: трижды поцеловала Дедульку в обе щеки. После чего Дедушка засомневался в том, что необходимы такие горячие поцелуи, так как он все-таки Мороз, и его главная задача – не растаять. Холодец, выслушав, что на нем сидит холодный Дед, заявил:
– Ты бы слез бы тогда с меня, а то радикулит, он ведь болезнь, а не просто так, шуры-муры, на четвереньках походить!
Александра смотрела в веселые глаза мужа и не могла придумать, что же такое ей кинуть в вещмешок. Она глядела на остальных гостей, которые подбадривали ее смелыми выкриками, советуя самой забраться в этот мешок и быть лучшим подарком к Новому году. Саша встала со своего места, подошла к наряженной, стоящей в углу елке, сняла с нее игрушку и положила в мешок.
Перед тем как случиться последнему подношению, жена Холодца, маленькая, толстенькая Лена, встала, схватила за волосы другую, но уже высокую, толстуху Лизу и шутя потащила ее на кухню. Лиза охала и ахала. По сценарию происходило следующее: Баба-Яга похищала Снегурочку, в то время как Дед Мороз был занят объездом собственных владений и сбором подношений.
Прискакав на Сером Волке обратно на свое место, то бишь вернувшись в свой дом, Дед обнаружил отсутствие Снегурочки и с горя пропустил еще одну стопку.
– Где она?! – воскликнул он и шутливо ударился лбом о стол. Евздрихину стало больно, так как он угодил в самый край. Но, не желая испортить настроения окружающим, он тут же поднял голову, и все увидели на его лбу красную полосу. – Ну так где же ты, Снегурочка?! – снова воскликнул он и вопросительно посмотрел на собственную жену, исполнявшую, по замыслу комбата, роль цыганки.
Снова вскочив на Серого Волка, который только успел отряхнуться и присесть на стул, Евздрихин поскакал-поскакал да и приехал к своей жене. Цыганка протянула обе руки, и Дедулька положил на них свою крепкую мозолистую ладонь.
– Что-то не похоже, чтобы ты, Дедушка, целыми днями на кровати полеживал да бока почесывал, – произнесла цыганка.
Евздрихину слова понравились, и он, улыбаясь, поглядел на комбата, ведь золотые слова молвит девица. Стойлохряков взгляда не понял и с интересом продолжал наблюдать за развитием событий, которые сам придумал.
Цыганка посмотрела на ладонь, провела рукой по жестким волосам Дедушки Мороза, выдернула из его головы несколько волосин и сожгла их на огне свечи. После чего походила по комнате с задумчивым видом. Неожиданно из кармашка пиджака она вытащила горсть конфетти и подбросила их в воздух – всем на мгновение показалось, что на самом деле в дом пришла сказка. Вернувшись на свое место, она громко зашептала Деду на ухо, что он должен обратиться за помощью к Царевичу, который один лишь в состоянии вернуть ему его Снегурочку.
Как автор пьесы, Стойлохряков, естественно, отвел себе роль главного героя и, услышав слова цыганки о том, что действие наконец перемещается к нему, громко предложил оставить представление на этом месте и выпить еще немного и покушать салатиков. Лизочка была милостиво выпущена Бабой-Ягой из кухни, и все продолжили трапезу.
Ближе к двенадцати Дедушка Мороз добрался до Царевича и, упав ему в ноги вместе с Серым Волком, просил помощи в поиске прекрасной толстопопой Снегурочки, вновь спрятавшейся на кухне и изредка повизгивающей оттуда на тему желания поскорее выбраться на волю и вернуться к своему Дедуле.
Царевич тут же заявил Дедушке, что просто так он ничего делать не будет и надо платить за то, чтобы он начал позитивное движение. Деду ничего не оставалось делать, как отдать мешок с подарками, который был милостиво принят Царевичем. После осмотра подношений он ухмыльнулся и попросил у Деда двое суток времени и его прекрасного Серого Волка.
Глядя снизу вверх на своего следующего седока, Холодец хотел сказать, что он вряд ли выйдет на работу завтра утром, но не успел. Евздрихина, незначительного по габаритам, сменил внушительных размеров комбат, который, не жалеючи, плюхнулся на Серого Волка и, стукнув ему по заду кулачищем, приказал скакать прямиком к Красной Шапочке, чью роль исполняла его собственная супруга.
В батальоне с красными шапочками были проблемы, а вот с касками совсем наоборот, и Вере осталось только тридцать первого числа по настоянию мужа с утра красить красной краской каску, дабы подготовить к выступлению хоть какой-то реквизит.
Сделав очередной круг вокруг пиршества и едва не рухнув на пузо, Серый Волк все-таки донес комбата к Красной Каске. По дороге бедное «животное» изредка останавливалось, просило у гостей стопочку-другую водочки и продолжало свой нелегкий путь. А когда наконец Красная Каска посмотрела на прискакавшего к ней Царевича и спросила, что ему от нее надо, Холодец как-то неловко дернулся и попросил освободить его спину от седока и пустить его на вольные хлеба немного поправить иссякшие силы. Стойлохряков смилостивился и отпустил «животину» за стол, где немедленно Холодец принялся утюжить почти нетронутый салат из кукурузы и крабовых палочек.
Пока Серый Волк, типа конь, поправлял силы, Царевич консультировался с Красной Каской по поводу его дальнейших действий. Как оказалось, за тремя морями и семью холмами живет страшная, старая бабка по фамилии Яга, к которой нелишне было бы сходить и потребовать у нее обратно Снегурочку, так как ветер донес до Красной Каски вести о том, что Снегурочка именно у Бабы-Яги.
– Как же ты узнала, прекрасная Красная Касочка, о том, где находится Снегурочка?
И тут Красная Касочка ответила добру молодцу:
– Видишь ли, добрый молодец, на моей голове железную кастрюлечку, называемую касочкой? – Добрый молодец, естественно, видел и даже для верности постучал по ней пальцем. – Так вот, это не простая касочка, а настоящая телепатическая антенночка. И каждый человечичек или животиночка о чем ни подумает, все мне известно станет. Нужно только собственные мысли в нужную сторону направить и на нужное существо настроиться.
Подивился Царевич таким возможностям Красной Касочки и предложил за эту касочку все те подарочки, которые Дедушка Мороз заплатил ему за поиски Снегурочки. Но Красная Касочка не уступила свою штучечку Царевичу. Подумав немного, Царевич предложил Красной Касочке еще и себя в придачу, но и тогда «девочка» отказалася. Вдобавок она заявила, что не сможет Царевич управиться с этой касочкой, так как с тонким прибором обращение нужно иметь особенное.
И тогда, недолго думая, открутил головочку «девочке» Царевич вместе с Красной Касочкой, положил эту головочку в тот же вещмешок и поскакал на поправившем уже силы Сером Волке к избушке Бабы-Яги.
Проскакав через семь холмов и преодолев три моря, Царевич проскакал на кухню, где обнаружил веселую от выпитого Бабу-Ягу, а Снегурочки там уже не было. Царевич спросил у супруги Холодца, сидя на ее собственном муже, как же ему найти Снегурочку. Но Баба-Яга отвечала Царевичу, что и видеть не видела, и слыхать не слыхивала ни о какой Снегурочке. Тогда Царевич вытащил из мешка голову Красной Касочки в самой касочке и, стукнув ей пару раз по темечку, предложил сказать, врет ли бабушка ему или не врет.
Голова Красной Касочки открыла глаза, поглядела на бабушку и сообщила своему ненаглядному супругу, что старушка-то врет. После этого Царевич подошел к Бабе-Яге и, схватив ее за косменочки, пригнул к столу.
Стоящие во входе на кухню гости ахнули, но Царевич был корректен и все это делал весьма шутливо и мягко, так что беспокоиться Серому Волку было не о чем – с его супругой все было в порядке. Баба-Яга застонала под «пытками», прокляла голову Красной Касочки и сообщила крутому Царевичу о том, что отдала Лизочку, то бишь Снегурочку, за долги Кощею Бессмертному. После этого Царевич велел Бабе-Яге нести его прямиком к Бессмертному, дабы у него с ним базар состоялся.
Как же был рад Серый Волк, когда его наконец освободили от участи единственного в сказке транспортного средства и дали ему возможность сыграть куда более значимую роль главного злодея.
Вернувшись снова в зал, уже изредка наседая на бедную Бабу-Ягу и вызывая хохот окружающих, Стойлохряков подошел к Кощею, держащему столовый нож у горла Снегурочки. По щекам Лизочки текли почти настоящие слезы, а на самом деле капли вишневой запивочки. Глядя на рубиновые слезы его девушки, Царевич понял, что влюбился в нее с первого взгляда.
– Отдавай-ка мне сюда Снегурочку! – потребовал Царевич у Кощея Бессмертного.
На что тот дико рассмеялся и сказал в ответ:
– Да прям щас, туша ты здоровенная! После того как ты на мне тут всю квартиру свою исколесил! Отдам я тебе, как же, твою Снегурочку! Во-первых, за проезд надо платить, а во-вторых, должен ты для меня одно дело сделать.
Но Царевич возразил ему, что никаких дел он Кощею Бессмертному делать не будет, и если тот не отдаст ему сейчас же Снегурочку, то он вытащит голову Красной Касочки, и ее магические лучи превратят бедного и некогда бессмертного Кощея в камень. Снегурочка ахнула под столовым ножом и надоумила Царевича, что в этом случае она сама превратится в камень и никогда больше не увидит Дедушку.
Если бы это был боевик, то сейчас Царевич должен был бы вытащить из-за спины пистолет и выстрелить прямо в лоб террористу Бессмертному. А пока тот затягивал бы во лбу отверстие от пули, словно терминатор, схватил бы Снегурочку, сел бы на Бабу-Ягу и вместе на ее метле улетел бы подальше от Кощея Бессмертного. Но сказка-то была бытовая, поэтому Стойлохряков подошел к серванту и вытащил оттуда бутылку коньяка, настоящую, неподдельную.
Ну, в знак такого дела, естественно, Холодец забыл и о том, что он уже Кощей Бессмертный, и о Снегурочке, и повелся на эту бутылку, словно младенец на соску. А воспользовавшись моментом, Царевич, схватив Лизочку, да так плотно, что жена Верочка ойкнула, потому как ее супруг почти полностью погрузился в пышные телеса внучки Дедушки Мороза, и после непродолжительных объятий он наконец оторвал ее от земли и принес к ошалевшему от зависти Дедушке.
Тут и сказочке конец. И под общий смех гости и хозяева снова разместились за праздничным столом.
Без пяти двенадцать включили телевизор, послушали обращение президента и подняли бокалы. В те секунды, когда били куранты, все, казалось, присутствующие были счастливы, и Стойлохряков радовался чисто по-человечески тому, что Новый год они встречают в хорошей компании. И пошел подальше этот Шпындрюк со своими намеками на то, что он простой подпол. Сегодня подпол, а завтра, глядишь, и маршал.
Звон бокалов заглушил последний звон курантов, и Новый год вошел в свои права.
Вошедший в роль Серого Волка-скакуна, Холодец на четвереньках выполз через порог на свежий снег и, протоптав колею, вынес на своей спине супругу. Встав, он скомандовал:
– Стреляй!
Его жена, сидя на супружеских закорках, подняла вверх, во всяком случае, так ей казалось, сигнальную ракету, такую фитюльку, которая летит в воздухе, светится, а кроме этого еще и издает протяжный свист.
У Стойлохрякова был запас этих забавных вещиц. Еще один заряд он отдал своей собственной жене, один – Снегурочке и один – жене Евздрихина.
Таким образом, все четыре женщины, присутствующие на празднестве, были вооружены нехитрыми вещицами, с виду напоминавшими высокие, узкие цилиндры с небольшой веревочкой внизу: дернешь за нее – и ракета взлетает в воздух.
Повеселевший прапорщик Евздрихин, стоя перед женщинами, размахивал руками в стороны, не обращая внимания на метель, и считал:
– Раз, два... – На счет «три» «девчонки» должны были пальнуть. Когда он выкрикнул «три», Холодец дернулся и сидящая на нем Леночка, его собственная жена, пальнула вместе с остальными.
Три ракеты ушли вверх, а четвертая от неожиданного дерганья супруга пробила окно и, влетев в праздничный зал, стала метаться из стороны в сторону, сверкать и свистеть. Когда горе-салютанты вернулись обратно в комнату, они увидели полнейшую разруху на столе, выбитые стекла в серванте. Стойлохряков хмурился, глядя на бедлам, а Верочка хохотала, что, мол, все это к счастью.
«К счастью» набралось с полведра битой посуды и несколько кусков от стекол серванта. Был еще хрусталь, но кто считает такие мелочи, когда всем так было весело. Кроме этого, разбитое окно, которое теперь придется заделывать. А в запасе у Стойлохрякова оконных стекол не было. Все фигня. Новый год продолжается.
Заткнув окно и приодевшись, гуляки продолжили вечеринку.
– А так даже не жарко, – попыхивала разогревшейся кровью Снегурочка, сидя рядом с Евздрихиным, чья голова ехала от восседающей рядом колоритной дамы. Дабы затушить влечение, прапорщик налегал на водку, но и это никак не помогало ему утихомирить в себе коварные позывы.
Солдаты встретили наступление Нового года без выстрелов, под размеренное чоканье последними каплями. Мудрецкий как старший поздравил мужиков с Новым годом и тоскливо посмотрел в пустую кружку.
– А я, мужики, наукой занимался, а чтоб прожить, на складе подрабатывал по ночам грузчиком.
– Вы?! – не поверил Простаков.
– Аспирантам много не платят. А кушать хочется. Я про другое хочу рассказать. Вот как-то...
К семи вечера бригада грузчиков собралась на продовольственном складе. Последним в небольшую комнатку, где сидела учетчица Люба, вошел Князев. Плотный, приземистый дяхон лет пятидесяти, в молодости усиленно занимавшийся тяжелой атлетикой. Для него побросать коробочки с товаром было чем-то вроде развлечения, за оное еще и деньги платили, да и натурой удавалось унести под утро всякий раз что-нибудь.
Команда Юрке нравилась. Он здесь уже год, и вместе с Князевым и Любой они составляют костяк местных старожилов. Остальные трое пришли позже. Здоровый Петя, оказавшийся после занятий греблей на байдарках не у дел. Отсидевший свое и нигде не устроившийся из-за плохой биографии жилистый Сухарев. Абсолютно безобидный мужик, и как это его осудили за рэкет? И живой, маленький и плечистый Николя Бернштейн. Кто он с такой фамилией? Понятное дело, француз, а раз француз, значит, не Коля, а Николя.
Поздоровавшись со всеми, Князев повесил куртку на вешалку и плюхнулся за стол, где мужики уже били козла.
– Мне сегодня в ломы, – пожаловался Петя, пропуская ход.
– По фигу. – Мудрецкий выложил шесть-три, и с двух концов теперь стояли шестерки.
– Опять студент всех делает, – глядя через плечо бывшего гребца, высказался Князев.
– Не всех, – хитро улыбнулся Николя, шлепая шесть-два.
Все заржали.
Бернштейн сколько в домино ни играл, а об стол щелкать костяшкой у него не получалось. И всякий раз, когда он пытался произвести очередной щелчок, мужики от души ржали.
Единственная женщина в коллективе, сорокалетняя Люба, сама возраст не скрывала – комплекса не было, сидела в углу и вязала.
Сегодня их никто не беспокоил. Даже как-то странно. Уже перекусили, снова сели играть, теперь в карты. Разбрасывали в «дурачка», пригласили Любу. Как раз хватало на шестерых.
В половине двенадцатого все, не сговариваясь, расположились – кто на лавке, кто прямо на столе, кто на стульях – и задремали.
Юрка уснуть не мог. Люба тоже не спала и снова взялась за свитер.
Мудрецкий подсел к ее столу. Крашеная шатенка с выщипанными бровями над узкими глазками отвлеклась.
– Слушай, погадай мне.
– Ты же не веришь, Юрик. – Она сама, не дожидаясь его ответа, полезла в сумочку за картами «Таро». Колоду она всегда носила с собой и время от времени, если кто-то просил, гадала. В основном женщинам, что работали на соседних складах. Иногда мужикам, но только ради забавы, да на обычных картах, да про любовь. Если Сухарев просит узнать, какая проститутка придет к нему домой – с большими сиськами или с маленькими, неужели для этого надо доставать «Таро»?
По словам самого частого клиента гадалки, Люба всегда угадывала. Отчего ее авторитет только рос. Однажды ради шутки она предсказала ему и рост, и вес, и формы, и цвет волос, и темперамент девушки, что заказал он по телефону. Сухарев специально не стал выдвигать никаких условий. И к нему пришла именно такая ляля, какую расписала Люба. Следующим вечером потрясенный Сухарев принес ей бутылку шоколадного ликера и букет роз. Домой она цветы не понесла, замужняя женщина как-никак, а бутылку тут же распили. Что там на шесть рыл-то, по капле.
После того самого случая Юра даже стал немного побаиваться Любкиного дара, хотя при народе мог драть на своей груди волосы, доказывая с пеной у рта, что гадание – полная чушь.
В комнате выключили свет, и гадалка зажгла свечу на столе. Мужики мирно посапывали, а Люба, перетасовав колоду, попросила Юрку снять. После того, как Мудрецкий сдвинул стопку карт, он почувствовал свою непосредственную причастность к происходящему, ему даже показалось, что это незатейливое движение раз и навсегда предопределило его дальнейшую судьбу.
Люба медленно выложила на стол несколько карт рубашкой вверх и попросила открыть любую. Брови гадалки взметнулись вверх, но она не произнесла ни слова. Колода стала медленно накрывать весь стол. А Люба все молчала...
– Ну, чего там видно, – не вытерпел Юра.
– Ждет тебя дорога.
– Ну вот, – обиделся он. – Дорога, казенный дом, кровь и слезы, долгая разлука, да?
Она не заметила его пренебрежительного тона.
– Очень скоро твоя жизнь изменится.
– У меня будет много денег? – Свеча колыхнулась от сильного выдоха, но не погасла.
– Денег не вижу. Ждет тяжелая работа на новом месте.
– Неужели придется ехать в Петербург?
– Зачем?
– Заниматься наукой.
Она посмотрела на карты.
– Ты работаешь со смертельно опасными вещами?
– Нет, это исключено.
– Тогда твой путь не в Питер.
– Это что, из-за этого мужика, которого мечами вот тут затыкали, мой прогноз неблагоприятный? – Он постучал пальцем по карте.
– Слишком много совпадений.
– Ну и что дальше?
– На новом месте ждут тебя трое младших и трое старших, и все они опытнее тебя. Ты сможешь пройти весь путь, – она посмотрела на колоду сверху вниз, – если сумеешь найти баланс между младшими и старшими.
– Что за старшие и младшие?
– Карты не говорят этого.
– Еще тебя будет мучить тоска, но ты не должен дать ей загрызть тебя. Находясь вдалеке от близких, ты будешь страдать. Можешь пить водку, но должен знать меру, иначе заболеешь.
– Алкашом стану, что ли?
– Да.
– И это все?
– Все. – Люба молчала. Он тоже. – Дай мне руку.
У гадалки оказались теплые, мягкие пальцы. Она закрыла глаза.
– У тебя влажная ладонь. Ты взволнован.
– Наверное.
Она неожиданно сильно сжала ему руку. Он едва не вскрикнул от боли.
– Зачем?
Гадалка открыла глаза.
– Весть придет к тебе завтра. Ближе к ночи.
Неожиданно свет в комнатке включился. У выключателя стоял Сухарев.
– Юрик, когда эта самая весть придет, трахни бабу – все пройдет.
Мужики заржали. Выясняется, никто не спал и все, развесив уши, слушали Любкину чушь.
– Поверь мне, старому зэку.
Мудрецкий поболтал флягой в воздухе и швырнул ее на топчан.
Не сговариваясь, четверо молодых мужиков смотрели на пустую посудину, и в глазах – такая тоска, такая тоска!!!
– Чего делать будем? – кисло спросил у остальных Валетов.
Мудрецкий пошарил по карманам и вытащил немного деньжат.
– Вот деньги. Надо бы сходить чего-нибудь найти в поселке. Сейчас полно выпивки.
– Да к кому ни зайди – за стол затащат, – вспомнил Резинкин собственные похождения по примерно такому же поселку, в котором вырос. – Быстро не обернемся.
– А надо быстро. Вот давай возьми Простакова и вдвоем идите, найдите чего-нибудь. Вам час туда, час обратно.
– Да вы что! – воскликнул Валетов. – Товарищ лейтенант, по сугробам-то! Как же час-то? Это час мы летом ходим, а сейчас, зимой, они только к завтрашнему вечеру вернутся.
Ситуация была не из легких. Хотелось пить. Во-первых, потому что праздник, а во-вторых, потому что организм требовал. И необходимо что-то предпринять. А что предпринять, когда у тебя полный парк вездеходов. В степи в новогоднюю ночь никто у тебя прав спрашивать не будет.
Усевшись в «бээмпуху», Резинкин с Простаковым врубили дальний свет и ломанулись в ночь за спиртягой. Фрол, стоя около открытых ворот, провожал их, махая шапкой, и слезы – тающие снежинки – катились у него по лицу.
Вернувшись в кунг, он спросил у старшего по званию, через сколько тот надеется получить в свои руки горючее для организма. Мудрецкий высказал мысль, что вполне хватит и одного часа, после чего отключился на лежаке. А Валетов остался один смотреть на огонь, ожидая, когда поднесут.
Хозяйка дома включила музыкальный центр и предложила танцы. Холодец, хватаясь за собственную спину, которую за время сказки ему лихо накатали, повалился на диван и, обняв супругу, сообщил, что из него сейчас не выйдет даже очень хренового танцора. Жена погладила его по голове и сказала, что в жизни танцы – не главное.
Стойлохряков, не думая ничего такого, пригласил в пару к себе жену Евздрихина. Сашенька с удовольствием согласилась, и они начали медленно переминаться в комнате. Делая неловкие движения, Петр Валерьевич сотрясал люстру, что придавало празднеству некий колорит. Поглядев на жену Стойлохрякова, Евздрихин должен был ответить тем же, пригласив Веру на танец, но он не мог удержаться и взял за руку Лизочку. Когда они вышли следом за Стойлохряковым и его партнершей на небольшой пятачок, то места в комнате не осталось. Будь еще здесь и третья пара, она бы имела все шансы быть загнанной в угол и растоптанной двумя слонами: Стойлохряковым и Лизочкой.
После сказки Царевич шутливо обнимал Снегурочку и частично исчезал в ней, что ж говорить о маленьком Евздрихине, которого просто-напросто не было видно в пышных телесах медсестры. Но кто бы знал, насколько он при этом был счастлив. Да, знала бы его жена, танцующая сейчас со Стойлохряковым на пионерском расстоянии. Евздрихин при всем его желании не мог танцевать с Лизочкой корректно: после того, как клал руки на плечи этой могучей женщины, он оказывался просто-напросто к ней вплотную, если не сказать в ней.
Примерно около часу ночи прапорщик утанцевал медсестру на кухню, а через некоторое время гости услышали оттуда глухой удар и тихий стон. Раскрасневшаяся Лиза вошла в зал, едва не опрокинув продолжавшего танцевать Стойлохрякова с женой Евздрихина, подошла к своему месту и тихо объявила, что идет домой. Прапорщик показался за ней следом и робко занял свое место, держась рукой за бок. Выдохнув, он взял бутылку и сделал несколько глотков из горла. После чего во всеуслышание объявил о его намерениях проводить даму до дома, вопросительно посмотрел на свою жену. Та, находясь в объятиях подполковника, вымолвила, что не возражает, чем доконала собравшуюся свалить с мероприятия пышную девушку.
Евздрихин поспешил успокоить жену, мол, он скоро вернется, и они продолжат заседание. Тут Стойлохряков выступил с инициативой проводить Лизу салютом. Он достал охотничьи ружья – одно оставил у себя, а другое передал Холодцу. Они зарядили двустволки и вышли на крыльцо провожать провожатого и уходящую.
Попрощавшись со всеми, Лиза на морозце, как показалось Евздрихину, стала благосклонной к его домогательствам и с готовностью взяла его под руку. Смотрелись они как верблюд с ишаком. Да не важно, сейчас у всех было хорошее настроение. Стойлохряков и Холодец подняли винтовки вверх, Холодец объявил:
– Ну сейчас будем немного огня в салют делать.
– Залп! – скомандовал комбат, и из четырех стволов вылетели два красных и два зеленых огня, которые разорвались в небе, и на какое-то время, несмотря на мглу и метель, над домом стало светло.
Все радостно воскликнули. Стойлохряков тем временем, подмигивая Холодцу, достал две сигнальные ракеты: одну передал начальнику штаба, а из одной приготовился стрелять сам.
– Ты что?! – воскликнула Верочка, подбегая к супругу.
– Ниче-ниче, – отмахнулся он, – сейчас продолжим.
Тем временем парочка удалялась, а Стойлохряков, казалось, готов был выстрелить в воздух, во всяком случае, руки у него были именно таким образом поставлены, что ствол ракеты смотрел вверх. Не успели Лизочка и прапорщик отойти от дома подполковника на двадцать метров, как за их спиной раздался хлопок и свист. В следующее мгновение Лизочка вскрикнула, хватаясь за пышный зад, а Стойлохряков, стоя рядом с Холодцом, ухохатывались что есть мочи. Медсестра повернулась и послала хохочущих пьяных мужиков на нехорошие буквы. Потом подумала и добавила слово «мудаки».
Евздрихин, стоя рядом с обиженной девушкой, в которую вошли оба заряда, хотя Холодец был уверен, что метился в прапорщика, обнял ее и стал успокаивать, объясняя, что это такая армейская шутка. И ничего серьезного с ней не случится. Ей действительно не было больно. Но, во-первых, она испугалась, а во-вторых, пальцами ощущала, как в двух местах была прожжена дубленка. А ракеты не успокаивались и продолжали вертеться на снегу, прожигая глубокие воронки.
Вера подошла к своему мужу и маленьким кулачком постучала по здоровому лбу:
– Да вы что, вконец упились, что ли? Что это у вас за шутки такие?!
Тем временем Холодец делал успокаивающие жесты в сторону своей жены, чье лицо из приятного превратилось в злое. Он знал это выражение за долгие годы и понимал, что предстоит после этой вечеринки еще и разбор полетов. Пытаясь загладить последствия глупой выходки, он увлек ее в дом, где стал шептать на ухо, как он ее сильно любит. А в это время его жена продолжала переживать за Лизочку.
– Да ничего страшного, – кудахтал майор. – Ты что, не видишь, они сейчас друг друга найдут где-нибудь в сугробе.
Стойлохряков вошел со своей Верой.
– Да уж, вероятно, – поддержал он начальника штаба. – Такой вариант вполне возможен.
Но тут все посмотрели на оставшуюся Сашеньку, жену Евздрихина. Она покачала головой и заявила во всеуслышание, что ее муж не такой, и никогда он ей не изменял, и это делать не будет.
– Всему виною водка, – изрек Стойлохряков после некоторой паузы и снова пригласил всех сесть за стол. И стал вспоминать прошлогоднюю сказку, которую сам и сочинил, после чего настроение в компании было восстановлено.
Метель разыгралась не на шутку и требовала от путников большой смекалки для того, чтобы найти верную дорогу к Лизочкиному дому.
Медсестра шла и ревела, продолжая хоронить собственную испорченную дубленку, продырявленную на попе. К тому же ей было очень унизительно быть предметом потехи подполковника. Она уже твердо решила увольняться из армии и найти себе место где-нибудь на гражданке, где нет таких хамоватых и грубых мужиков, стреляющих по попам красивых полных девушек.
Евздрихин заботливо шел рядом с ней и интересовался ее самочувствием. Всхлипнув, Лизочка сообщила, что ей дует в простреленное отверстие. И тут же Евздрихин пристроился сзади, после чего едва успел увернуться от разворота Лизы и мощного кулака, просвистевшего по воздуху.
– Ты что?! – отпрянул он.
– Убери руки, кобелина! – взвизгнула она.
Евздрихин, не обращая внимания на вялые протесты подвыпившей девицы, приобнял ее и потащил по сугробам.
– Куда вы меня ведете?! – пьяно вскрикнула она.
– Как куда? Домой.
Вскоре, несмотря на метель, они услышали впереди звуки гармошки, перемежающиеся голосистыми частушками.
– Гуляет народ! – глаза Евздрихина светились, и он еще плотнее к себе прижал Лизу, после чего стало непонятно, кто, кого, куда тащит. Она покорно шагала с ним рядом и, после того как они подошли к гулякам, узнала дом.
– Да я не здесь живу! – в сердцах крикнула она. – Нам в другую сторону!
– Серьезно? – Евздрихин утирал снежинки, летящие ему в лицо. – И что же делать? А куда надо?
– Нам туда! – воскликнула она, и они, развернувшись, потопали в обратную сторону.
Шли минут десять-пятнадцать. То там, то здесь над поселком вверх взлетали ракеты, слышался смех, музыка – гуляли вовсю. Топали они, топали и пришли на окраину села, где было просто-напросто подозрительно тихо.
– Да мы опять не туда пришли! – воскликнула она. У прапорщика опустились руки. Метель такая – ни черта не видно. Только на центральных улицах можно хоть что-то разобрать при свете фонарей. А здесь ни черта не разобрать. Только слышен лай одной собаки, которая, видимо, никак не может уснуть в будке, по случаю праздника.
– Собака лает посреди метели, – удивилась Лиза.
– А может, какой вор куда лезет? – предположил прапорщик, отчего у девушки глаза стали в два раза больше.
Не обращая внимания на ее реакцию, он тащил ее дальше.
– Куда? – спрашивала она шепотом, топая рядом с ним.
– А, не важно, – отмахивался он, – надо бы найти какой-нибудь закуток и до утра перебиться. Может, на постой к кому попросимся.
Резинкин заглушил двигатель у первых домов Чернодырья. Не разбирая стучали в какую-то калитку до тех пор, пока им не открыли, попросили водки и протянули деньги. Но вышедший к ним мужик сообщил, что водки им самим не хватит, и посоветовал спросить через два дома.
Направились по указанному адресу. Там сухонькая бабулька вынесла страждущим солдатам трехлитровую банку самогона, забрала только половину из предлагаемых ей денег, пожелала счастья в Новом году и ушла, видать, к таким же бабулькам, как и она сама, которые уже не в состоянии осилить столь крупные дозы «огненной воды».
Бережно завернув банку в фуфайку и расположив ее во внутренности брони, солдаты хотели было возвращаться в парк, как в этот самый момент из пурги вынырнула парочка: Лиза с прапорщиком Евздрихиным. Увидев «бээмпуху», товарищ Евздрихин сообразил, что это нелегальная операция. А подойдя ближе и постучав по броне, он заставил вылезти наружу Резинкина.
– Это ты что, мать твою, тут делаешь?! – справился прапорщик, прищуриваясь.
Витьку тоже было интересно, какого хрена здесь околачивается самый главный механик, в то время как остальные люди сидят за своими столами или уже лежат под ними.
– С девушкой гуляю, – улыбнулся прапорщик.
Резинкин посмотрел на Лизу, глядящую детскими глазами на технику, и ему понравилось, что он может управлять какой штуковиной, которая производит впечатление на дам.
– Ты вот что, дорогой друг, если ты не хочешь, чтобы завтра я доложил о твоей экскурсии по ночному Чернодырью комбату, отвези-ка нас до места. Понял?
Пришлось соглашаться. «БМП» дернулась, и они покатили по заснеженному поселку. Пронесшись несколько сотен метров, Резинкин наконец удосужился спросить у прапорщика, а куда, собственно, надо. Евздрихин приказал, чтобы правили к нему домой.
– Как к вам?! – возмутилась Лиза. – Я же хочу ко мне!
– Водитель не знает, где ты живешь, – знает только, где я живу, – ответил Евздрихин. – Переждешь у меня.
Лиза надула губы. Простаков улыбался. Через некоторое время девушка поинтересовалась, стреляет ли та штуковина, которая расположена на башне. И Леха не без гордости ответил, что естественно, только вот патронов нет. Доехали до дома прапорщика, кое-как вытащили Лизу из брони. Евздрихин, довольный, пожелал солдатам хорошо встретить Новый год, поставить технику в парк и больше на ней никуда не выезжать, иначе им будет жопа, и предложил своей даме пройти внутрь.
У Лизы не оставалось сомнения, что этот коренастый усатый дядька сейчас начнет приставать к ней. И тут она напомнила ему о собственном обещании побыстрее вернуться к жене. Вспомнив о подруге жизни, прапорщик скривился и загоревал. Но потом он быстро нашелся и сказал, что объяснит ей, как устал, провожая девушку и протаптывая для нее дорогу, а в конечном счете она его простит и никаких вопросов не будет.
Медсестра замерла перед калиткой как скала, не поддаваясь упругим порывам прапорщика затащить ее на территорию собственного двора. Она смотрела, как Простаков забирается обратно, а потом поглядела маслеными глазами на товарища Евздрихина.
– Послушай, – сказала она страстно. – А ведь они в меня стреляли, они меня обидели, – и посмотрела на дуло «БМП».
Евздрихин заулыбался:
– Сегодня сказочная ночь. Целуй меня в щеку, – нахально предложил он.
Девушка, обуреваемая жаждой мести, незамедлительно выполнила указание и тем самым совершила сделку. Порывшись у себя в сарае, прапорщик вытащил на свет несколько патронов для крупнокалиберного пулемета.
Простаков поглядел на прапорщика офигевшими глазенками.
– Это не твоего ума дело, – ответил Евздрихин, не дожидаясь самого вопроса.
«БМП» медленно подкралась к знакомому дому. Повернув башню и направив ствол чуть выше строения, Евздрихин оскалился.
– Давай-давай, – подбадривала Лизочка, – давай!
Стойлохряков сидел за столом со своими гостями и супругой и медленно пел под караоке, перемежая куплеты Высоцкого с водочкой. Потом были планы послушать что-нибудь из «Любэ»... То, что случилось секундой позже, осталось в памяти Стойлохрякова до конца дней его. Грохот выстрелов положил всех на пол. Пули ушли выше дома, но произведенного шухера оказалось вполне достаточно.
Очутившись на войне, Стойлохряков подполз на пузе к окну и, выждав немного, на мгновение высунул полголовы в оконный проем, поглядел на улицу и снова спрятался.
Сказав одно нецензурное слово, подполковник вновь взглянул в окошко. Перед домом в единственном числе стоял Евздрихин и скромно так держал руки в карманах, как будто ничего и не было. Вместе с улетевшими в небо пулями куда-то подевалась и пурга. Тучи быстро уходили в только им ведомые дали, освобождая высокое звездное небо.
– Кто стрелял?! – выкрикнул Стойлохряков и, весь красный от водки и гнева, выбежал на улицу. За ним последовал и Холодец, хотя ему желалось остаться за защитой стен, так сказать, до выяснения всех обстоятельств.
Комбат, топая по засыпанной снегом дорожке, подошел к прапорщику:
– Ты что, на хрен, совсем ума лишился?!
– А чего я-то? – моргал Евздрихин. – Я совсем ничего.
Комбат поглядел по сторонам и подошел к свеженькой колее.
– Ну точно «БМП». Кто здесь был?
Евздрихин молчал как партизан. Потом он наконец предложил своему начальнику выпить – праздник все-таки. Подошел Холодец.
– Это что тут за стрельба не дает людям праздники делать?
Прапорщик молча вошел в дом, и офицерам ничего не оставалось, как последовать за ним. Усевшись за стол, Евздрихин попытался улыбнуться. Во-первых, он сообщил жене, что прибыл и доставил Лизу к себе домой, а во-вторых, выложил все как есть, то есть сдал Резинкина с Простаковым.
– Но вы не волнуйтесь, товарищ подполковник, – егозил Евздрихин. – Они непьяные, в своем уме. Сейчас поставят технику на место и больше шалить не будут.
Комбат схватился за голову и подошел к полевому телефону. Добравшись до лежащего на топчане Мудрецкого, он поднял его и попросил к телефону Резинкина, зная, что сейчас того в парке быть не может.
– Он спит, товарищ подполковник, – оправдывался Юра.
– Тогда Простакова. Тоже спит? – Мудрецкий припух, поняв, что парни влетели. – Вот что я тебе скажу, лейтенант, с Новым годом!
– Да это, товарищ подполковник... – забубнил Мудрецкий.
Но комбат перебил его:
– Молись, чтобы эта поездка закончилась без происшествий!
– Слушаюсь, товарищ подполковник.
Мудрецкий первым повесил трубку и, выдохнув, поглядел на разомлевшего Валетова, тихонько посапывающего на втором лежаке и даже не проснувшегося во время этого короткого, но неприятного разговора.
«БМП» неслась по плохо расчищенной дороге. Внутри были Лизочка, Простаков и, само собой разумеется, Резинкин. Леха, очутившись в замкнутом пространстве с такой дородной, аппетитной женщиной, вначале поинтересовался у нее, как прошел Новый год. И, услышав в ответ: «Хорошо», приблизился к Лизе, которая никуда не могла от него деться, и предложил ей для начала попробовать самогону из банки.
– Мне домой надо!
Оставив идею с самогоном, Леха пригнул Лизу к себе и отпустил ей прекрасный засос. Как пышная девушка ни напрягалась, из Лехиных объятий выбраться она так и не смогла.
Когда Резинкин причалил к воротам парка, Леха, довольный, лежал на распробованной медсестре и улыбался, изредка целуя ее в губы.
– Что же мне теперь делать? – выла она, сбрасывая с себя мужика и оправляясь.
– Как чего? – не понимал он. – Пойдем, будешь с нами Новый год встречать, а завтра утром мы тебя домой отвезем. Щас ведь не видно ни черта.
Вылезли из машины. Резинкин остался сидеть, так как ему еще тачку на стоянку ставить. Открыв ворота, Простаков запустил технику. После этого они вошли в кунг.
Увидев перед собой знакомую медсестру Лизу, которая, похоже, была подшофе и в растрепанных чувствах, Юра предложил даме табурет и неопорожненный котелок с картофельным пюре. Лиза отрицательно покачала головой и постучала остренькими коготками по поставленной на стол трехлитровой банке самогона. Вошел Резинкин. Юра, прежде чем начать разливать продукт, сообщил, что комбат в курсе. Но Лизочка покачала головой, взглянула из-под бровей на Простакова, а затем сообщила солдатам о невозможности товарища комбата выступать по данному инциденту, так как в противном случае она сама на него в суд подаст за стрельбу в попу сигнальной ракетой. После чего она показала собственный тулуп.
– И, вообще, я буду из армии увольняться, – сообщила она.
Поскольку в коллективе не было кадровых военных, то никто это не воспринял как личное оскорбление. А проснувшийся и севший на кушетке Фрол, проморгавшись, сообщил собственное мнение:
– А тебя никто не осуждает. Вообще, непонятно, как ты здесь оказалась. Мы спим и видим, как бы свалить отсюда, а ты вот служишь по доброй воле.
Несмотря на расстройство Лизочки по поводу стрельбы в ее пышные места и ее жгучее желание убраться из армии, первый тост на самогоне подняли за службу, так как ничего иного на ум, сидя первого января в ночь в военном парке, прийти не может. Простаков, остограммившись, приобнял Лизу на глазах у остальных и прошептал ей на ухо сладкий комплимент про ее великолепную грудь. Лиза хихикнула, оттолкнула его от себя и предложила мальчикам выпить еще. Никто не отказался, и вскоре трехлитровая банка была ополовинена, а к утру в ней не осталось ничего, даже едва заметного мутноватого осадка.
Когда утром первого января выведенный из себя ночной пальбой комбат приехал в парк и открыл дверь кунга, то перед его глазами предстало подобие поля боя, только ран у бойцов не было. Мудрецкий храпел. На втором лежаке Резинкин, затолкав в угол Фрола, спал без задних ног. А внизу на полу лежал Простаков, накрывшись телесами Лизы, при этом и парень, и девка крепко-крепко спали.
Поглядев на последствия урагана, комбат захлопнул дверь, сел на завалинку и закурил. Холодец, приехавший вместе с ним, вытаращил глаза, склонился над подполковником.
– Ну, что там?
Комбат сделал глубокую затяжку и, выпустив дым в ясное небо, улыбнулся:
– Ничего. Новый год и тут был.