— Ты что-то бледный, — заметил Эдгар, — плохо спал?
— Нет, мне грызет душу имущественная проблема, — я улыбнулся.
— Как это? — он сложил брови домиком.
— Очень просто… — и я рассказал про плащ.
— История… — сказал Эдгар задумчиво. Тебе бы надо в милицию заявить. Мало ли что…
— Видишь ли, Эд, — я помахал веточкой петрушки, — у меня такое ощущение, что с этой женщиной поступили по-свински. И как бы там ни было, не я буду тем, кто выставит это на всеобщее обозрение.
— Да, бы тоже не смог, — Эдгар шумно вздохнул. — Пей чай.
— Чай — это замечательно. В чае витамин С. А витамины — это вещь. От витаминов у юных дев пропадают прыщи, а у мудрых старцев вырастают зубы.
— Эк тебя занесло, — сказал Эдгар с раздражением. — Чего ты хочешь?
— Давай собираться. Не сидеть же до ночи на берегу? Куда денем улов?
— Что-нибудь придумаем.
— Если ты не против, я уже придумал.
— Не против.
Мы поднялись по осыпавшейся тропинке наверх, к церквушке, и я заметил, что у самого обрыва рос зеленый и тонкий подсолнух. Он клонился на ветру и, казалось, готов был броситься в реку.
— Чего же ты хочешь? — повторил Эдгар.
— Когда муж уходит от жены… Слушай, а что он из себя представляет, этот Бессонов?
— Как тебе сказать… Типичный представитель нашего поколения.
— Вот как? А мне показалось, он лет на десять старше.
— Все равно, в сущности, мы — одно поколение. И те, кому тридцать и кому пятьдесят. Ведь не в возрасте дело.
— А в чем?
— Мы одинаково относимся к жизни.
— Любопытно. А как мы к ней относимся;
— Равнодушно. Как говорил один мой знакомый — была без радости любовь, разлука будет без печали.
— Он что, пьет?
— Бессонов? Нет, у него крепкие нервы.
— Не пьет и не гуляет. Образцовый, стопроцентный?..
Эдгар наклонился и сорвал лист подорожника.
— Натер ногу, — объяснил он. — Надо будет приложить. Отличное средство.
— Ну и осторожный же ты тип. По сути, мне наплевать на нравственность твоего приятеля. Чисто корыстный интерес.
— Просто не люблю сплетен. Но если здесь замешана женщина, то… Некоторое время назад у него в отделении лежала одна особа, в судьбе которой, как мне кажется, он принимал живое участие… Ходили слухи… Ее зовут Вера, если не ошибаюсь.
— Тоже нашего поколения?
— Нет, из следующего.
— А оно чем отличается?
— У них одна любовь, без радостей.
Мы как раз проходили мимо дома с резными наличниками.
— Подожди…
Я перебрался через гравий, обогнул оранжевую дорожную машину и подошел к забору. Моя старушка копалась в огороде.
— Сударыня!
Она подняла голову и, прикрыв глаза ладонью, посмотрела на меня.
— Хочу отдать компенсацию за изуродованные грядки с огурцами, — я протянул ей мешок с рыбой.
Старушка подошла поближе и улыбнулась.
— У вас доброе сердце, — она взяла наш улов, — приходите ко мне как-нибудь. Думаю, несмотря на преклонный возраст, смогу развлечь вас беседой.
Я вернулся к Эдгару. Он ждал меня, посматривая на часы.
— Теперь куда? — спросил он. — Сегодня я весь твой. Можем пойти, выпить холодного пивка. С солеными баранками.
— Сто лет не грыз соленых баранок. Только сначала узнаем телефон этой Веры. Придется поторопить события — неизвестно, когда Бессонов снова нагрянет к своей благоверной. А я без плаща чувствую себя неуютно. Без документов, кстати, тоже.
— Сегодня в клиническом дежурит, кажется… Ладно, узнаем, — Эдгар задумчиво почесал переносицу.
До института мы доехали на автобусе. Удилища засунули в шкаф. Я умылся, причесался. Одним словом, привел себя в порядок.
— Пойдем, — сказал Эдгар, — нам на третий этаж. Только учти — знакомлю и ухожу. Иначе они решат, что сую нос в их дела. У клиницистов болезненное самолюбие…
Все коридоры в этом здании специфические, больничные.