Курода зло усмехнулся. Янки потеряли его из виду и прибегали к предосторожностям. Такими штучками можно ввести в заблуждение молодого, необстрелянного бойца. А его, вот уже многие годы не выпускающего оружие из рук ни на минуту, подобные трюки смущали мало.
Поерзав пузом по траве, Курода вдавил ложе в плечо и вскинул винтовку. Вертолет скользнул вправо, сбрасывая высоту. Курода вынес ствол влево, где по его предположению винтокрыл должен был выскочить вверх из-за скрывавшего его гребня. Твердо сжал цевье, стиснул зубы, прицелился. Когда гладкое брюхо машины, взмывавшей над бамбуковым морем, вошло в визир, Курода нажал на спуск.
Приклад толкнул в плечо. Выстрел раскатисто пронесся над джунглями. Курода, сжав винтовку, юркнул в сторону и отполз за обломок скалы.
Вертолет, шедший по горизонтали, завалился на бок. Огромные лопасти с треском лупанули по макушкам бамбука, прорубая в зарослях уродливую щель. Курода видел, как в воздух взметнулись обрубки зеленых стеблей, листвы и соцветий. Секунду спустя треск ломаемых растений перекрылся громыхнувшим взрывом. Черный клуб дыма встал над зеленым морем.
— Цумаранай моно дэс га, — пробормотал капрал. — Примите мой скромный подарок…
Внутренне он торжествовал. Чертова птица с хвостом, на котором крутился винт, с огромными вращающимися лопастями над спиной, была сбита одним его метким выстрелом. Он знал — это хорошо для войны. Америкашки по крайней мере до следующего дня не сунутся на остров. Кто-кто, а он достаточно точно изучил их характер, желание и умение воевать.
Теперь, пока есть время, он оставит позицию и пройдет к месту падения стрекозы, поглядеть, что от нее осталось и добьет, если понадобится, живых. В пленных Курода не нуждался. Да, по совести, и поговорить с ними он бы не сумел. Чего же тогда церемониться? Война есть война. Они — враги, он солдат императорской армии. Он предан присяге. Он никогда не изменит флагу. Прекрасному флагу с алым солнечным кругом посередине. Он — солдат…
Падая, вертолет вырубил в зарослях бамбука широкую просеку. Зеленые твердые стебли, поломанные и вырванные с корнями, громоздились кучами, переплетались между собой, перегораживая стежку, которую здесь проложил Курода. Ему пришлось лезть через завалы, вырубать в зарослях новый путь.
На месте падения винтокрыла все беспощадно опалило пламя взрыва. Согнутые лопасти несущего винта лежали в стороне от машины. Фюзеляж разорвало на несколько частей и разбросало по поляне.
Летчик, обожженный до угольной черноты, лежал неподалеку от хвостовой балки вместе с бронесиденьем. Другого швырнуло на отвес скалы. Ботинок пилота застрял в рогатке колючего куста, и тот так уже и не выпустил жертву. Сквозь иссеченное паутиной трещин забрало гермошлема проглядывало бескровное лицо мертвеца.
На куче бамбуковых стеблей Курода обнаружил алюминиевый ящик. Ударом о землю его смяло и оторвало крышку. Вокруг рассыпались предметы аварийного запаса — банки с консервами, сгущенным молоком, пакеты с кофе, плитки шоколада, блоки сигарет.
Курода засмеялся, довольный.
— Ояоя! Вот это да!
Он поднял плитку, упакованную в красную глянцевую бумагу, развернул и понюхал. Ванильный запах ударил в ноздри, вызывал приток слюны. Курода сел на камень, положил винтовку на колени и стал ломать плитку на дольки. Каждую клал на язык, растирал о небо. От удовольствия он смачно причмокивал и даже закрывал глаза, чтобы посторонние впечатления не мешали ему погрузиться в теплые волны вкусовых наслаждений.
Потом все собранное — сгущенку, консервы, пачки с галетами, блоки сигарет — он сложил в ящик и продолжил поиск.
Уже возвращаясь с трофеями к своему укрытию, Курода увидел черный тюк, застрявший в переплетении бамбука. Подошел поближе, взял длинный стебель, пошевелил им находку. Не взорвалось. Он вытащил тюк наружу и стал разглядывать.
То, что это ефуку — одежда европейского покроя, капрал понял сразу. Но для чего нужна такая? Похоже на жилет, но он очень тяжел. Для чего же? Догадка в голову не приходила.
Курода воткнул в землю бамбуковую палку, повесил на нее находку, сам присел на корточки рядом. Долго глядел. Вставал, щупал полы, грудь и опять присаживался. Потом взял и надел жилет на себя. И вдруг по-солдатски просто решил загадку.
— Ояоя! Хаха! — воскликнул он. — Вот это да! Вот оно что! Это доспехи. И не от ножа, не от кинжала. Это от пуль, которые могут достать летчиков и в воздухе.
Обрадованный открытием, Курода охватил жилетом ствол пальмы и закрепил его. Потом взял автомат, подобранный возле останков вертолета, отошел от дерева шагов на двадцать, прицелился и сделал три выстрела. Положил автомат на траву, поспешил к жилету. Он не сделал ни одного промаха, однако пули жилет не пробили.
— Сорэ-ва аригатай! — сказал капрал и засмеялся. — Мне повезло.
Он надел жилет и увидел, что тот закрывает его тело почти до колен.
— Ояоя! — обрадовался открытию капрал. — Вот это да!»
Русаков поднялся лифтом на пятый этаж десятиэтажного кирпичного дома на одной из тихих московских улиц. Оказался перед железной, обтянутой темно-коричневым пластиком дверью. Взглянул на табличку с номером «98», нажал кнопку звонка. В прихожей сыграло мелодичную музыку устройство, в просторечии до сих пор именуемое «звонком».
Дверь открылась, и на пороге квартиры Русаков увидел коренастого мужчину с круглым широкоскулым лицом, с седой шевелюрой. Из под косматых бровей поблескивали проницательные живые глаза.
— Федор Степанович, я к вам, — сказал Русаков.
— Постой, постой, — предупреждающим движением руки остановил его хозяин квартиры. — Дай я сам вспомню. Русаков… Андрей… Постой, постой… Андрей Валерьянович, верно?
— Так точно, товарищ полковник. Я к вам за советом.
— Нет уж, постой. О делах пока ни слова. Коли пришел, проходи. Я тебя встречу по-русски. Сперва посидим, потом о деле. Сам понимаешь, старика Коноплева теперь не часто жалуют вниманием. Для меня каждый гость — подарок.
Они прошли в квартиру.
— Мой руки, Андрей. И за стол. Жена на даче, здесь я полный хозяин.
Коноплев сходил к буфету, вернулся к столу с хрустальным графином в руке.
— Графин? — удивился Русаков.
— Отвык? — Коноплев улыбнулся. — А я консерватор. По мне разливать из бутылки, все одно, что тянуть из горла. Какое-то подзаборное ощущение. Конечно, бывало всякое — газетка, на ней колбаса кусками, бутылка — и гудели. Но дома предпочитаю по старинке. Как прадеды — графинчик чистой, другой — для наливки, еще один — для настойки… Тебе чего?
— Если можно, апостольской…
— Значит, со слезой. Я ее и принес, кстати.
Коноплев тонкой струйкой нацедил небольшой граненый стаканчик, каких в российском питейном арсенале давно не водится, подал Русакову. Так же неторопливо наполнил свой. Взял двумя пальцами, поднял на уровень глаз.
— Я за тебя выпью, Андрей. Не забыл старика-учителя. Мне приятно. Обучил я вас не одну сотню. А вот заходить ко мне решаются единицы. Еще раз спасибо.
— Да что вы, Федор Степанович…
— А то, дорогой, что исключения мне доставляют радость. Пойми, я ни на кого не в обиде. Служба контрразведчика выбивает человека из нормальных житейских отношений с соседями, друзьями. Она не располагает к сохранению широкого круга знакомств. Я вас сам этому учил. Ладно. Выкладывай, что тебя ко мне привело?
— Вы мудрый человек, Федор Степанович. Я за советом.
— Ты сам-то веришь в то, что говоришь? Или это в порядке взятки?
— О вас, Федор Степанович, в училище ходили легенды. Одна из них в том, что вы в сталинские годы накатали телегу честному большевику Маленкову на злобного карьериста Берию.
Коноплев удивленно вскинул густые брови.
— Ты считаешь это мудростью? — наоборот. Дурак был вот и накатал. Мое счастье, что Маленков берег это письмо как компромат на Лаврентия. А я верил, что все в стране должно идти так, как нас учит партия. Был бы мудрым, написал Берии, как он велик и нужен народу.
— Тогда я бы, возможно, к вам за советом не пришел.
Коноплев расхохотался, открыто, весело.
— Давай еще по одной. Мне, старику, много нельзя. И рассказывай. Что тебя привело?
— Федор Степанович, убили Дымова. Колю Дымова. Вы его должны помнить. От нас его забрали в военную разведку.