— Вещами!? Хламом! Бедняга пьет. Не смог пережить потрясения оккупации. Некоторые так и не справились. Старик видит только то, давнее, вот и заливает глаза. Если бы ни я — спустил последнее. Недавно тайком продал портрет Анны Грас. А ведь она для него что-то значила, уж поверьте.
— Фотопортрет в сандаловой рамке? Так ее звали Анна?… — голос Веры дрогнул. Она сама не знала, зачем стремилась выяснять происхождение портрета, и что хотела узнать. Но почему ее так потрясло простое имя? Пол века назад в мастерской некоего Тисо фотографировалась какая-то Анна. Анна Грас…
«Немедленно попрощаться, уйти и забыть обо всем этом!» — приказала себе Вера, но голос гадалки остановил ее.
— Сейчас я вам станцую, — предложила женщина настолько неожиданно, что Вера молча застыла в кресле. Мадам Самандрос с трудом поднялась, открыла старый патефон, поставила пластинку.
— Прошу вас, не надо! — Вера вскочила. — Я ведь только хотела узнать…
— Сядьте, некуда вам торопиться, — Персела включила патефон. С шуршанием и легким скрежетом в комнату залетели порхающие завитки вальса. «Сказки Венского леса» — объявила мадам Самандрос и опустила темные веки.
Высокая, худая как жердь, обвешенная темными шелками женщина танцевала упоенно, то обнимая воображаемого кавалера, то кружа в полном самозабвении.
— На что это было похоже? — она внезапно остановилась, тяжело дыша, и выключила патефон. — Только не говорите мне, милая, про театра абсурда. И не надо так испуганно смотреть. Понимаю, что не Майя Плисецкая. Но и вы — не скептическая злючка. Запомните: совершенно недопустимо скрывать подлинные чувства под неуклюжей иронией. Мы не должны бояться пафоса откровения. Что вы вспомнили, когда смотрели танец?
— Ну… Был старый американский фильм про Иоганна Штрауса. Я видела его девчонкой. Помню вальс в темном парке, звенящий от счастья голос красавицы… Звезда оперы Карла Доннер, возлюбленная Короля вальсов… Помню локоны трубочками, усики страстно глядящего на нее Шани… — Вера не заметила, как увлеклась рассказом. — Как она пела! Летела, откинувшись в его объятиях, и разливалась серебряной трелью… А все кружило и ликовало вместе с ними: летняя ночь, фонарики в темной листве, широченный подол ее дивного платья… Кружиться и петь под музыку любимого, написанную для тебя… Тогда я думала, что это самое лучшее… Прекраснейшее из того, что может происходить между мужчиной и женщиной.
— Хм… С вами бы многие поспорили, детка… Насчет мужчины и женщины. Но именно так, именно так было с Анной! Милая моя, я ведь сразу догадалась, что вы пришли из-за нее. — Опустив подбородок, Персела ловко сняла смоляной парик, явив редкую поросль седого завитка на крупном черепе. — Магии тут нет — вы очень похожи, — она отклеила накладные ресницы, а затем принялась старательно стирать салфеткой грим. Вера с удивлением наблюдала за процессом преображения — вместо нелепо раскрашенной, пожилой женщины на нее смотрело суровое, почти мужское лицо. — Не спорьте! Я сейчас объясню. Дело не в форме носа или подбородка. Нас роднит совсем другое. Особый тип связи с бытием. Большинство людей, особенно прагматичных мужчин, движутся по жизни на манер курьерского поезда — известный маршрут, стандартное расписание, перед глазами только рельсы, как стрела, уходящая к конечному пункту.
— Не заметил, как пролетел от станции «Рождения» до остановки «Вечный покой». Мне часто видятся эти убегающие рельсы и слышится стук колес: «Ста-ре-ешь, Ве-ра!.. — она следила, как колебалось от ее дыхания пламя свечи.
— О, милая! Вы совсем иной породы. Совсем, совсем иной! Вы — странница, всегда стоящая на перепутье. И дорог перед вами множество — и в небо и в пропасть, и напрямик, и по окружному и даже в прошлое. Реальное, придуманное, мечты и действительность — одинаково манят и притягивают. А как завораживают иллюзии!
— Очарованный странник. Так назвал своего героя один русский писатель.
— Вернее сказать — Зачарованный… Именно — зачарованные странники! Это избранные, подчиненные каким-то высшим, таинственным законам. Они, как правило, очень несчастны. По обычным житейским меркам. Но, Боже мой! Как же они несказанно богаты. У вас есть семья? Молчите. Не отвечайте — я знаю. У вас нет мужа, никто не сумел стать вашей парой. Вам нужна не просто пара — вторая половинка. Потому что самая большая загадка и самая большая ценность в вашем мире — Великая любовь. Та, что способна победить одиночество.
— Я в разводе уже семь лет. Но у меня много друзей. Очень хороших друзей. — Вера опустила глаза, ощутив фальшь излишней бодрости в собственном голосе.
— Это ведь совсем не то, правда? Давайте, я раскину карты и мы заглянем в будущее?
— Нет! Пожалуйста… Не надо заглядывать. Не хочется терять надежду.
— Тогда посмотрим прошлое, — Персела выдвинула ящик стол и вынула помятую конфетную коробку. — Вот. Интересно, что они сразу нашлись. Это письма Анны. Они хранились за портретом, я спрятала их в бонбоньерку. Берите. Письма для вас.
— Для мне? Но почему? Вообще-то… Только не надо дарить. Я заплачу вам.
— Они не продаются. За ними должны были прийти. Вы пришли.
— Но я никогда не знала Анну. Сегодня на рынке впервые увидела ее портрет!. Сама не понимаю, зачем пришла сюда…
— Верно. Вы и не думали, что пришли за этими письмами. Вы чувствовали, что должны сделать это. Вас вела судьба, Зачарованная странница.
— Судьба — слишком многозначительное, а в сущности — мистическое понятие. Реальность проще: меня привлек тот портрет на Жуже. Захотелось понять — почему. Я попыталась найти старика Перцваля, продавшего портрет мадам антикварше… Вероятно, он смог бы что-то рассказать…
— Рассказать могу я. Дело в том, что Анне повезло. С ней случилось то, что выпадает избранным: ей выпала Великая любовь, — гадалка сладко зевнула… Судьба Анны в заговоре с вашей… А это может значить очень много… Очень… Письма ждали вас, именно вас — я редко ошибаюсь… — она снова не смогла сдержать зевок. — Извините. Последнее время я быстро устаю…. Выход найдете сами. Дверь не заперта… Я жду визита… В это время ко мне приходит самый загадочный и самый интересный гость… — она странно улыбнулась впалыми бледными губами. — Сон. О, это лучшие свидания в моей жизни. Ступайте же… Но помните — для странников пространство не преграда… И даже время… Время чрезвычайно хитрая вещь… Об этом вы узнаете сами…
Вера посмотрела на уснувшую женщину, на часы с маятником, строго чеканившие ритм, задула свечи и осторожно покинула комнату.
Кривая улочка вымощена брусчаткой, по обе стороны узкие трех-четырех этажные домики, тесно прильнувшие друг к другу. Фасад к фасаду. Каждый не шире шести метров, они уходят в глубь, в тыл улицы, где пестреют цветники крошечных садиков. Столетние старички, а какие крепенькие и ладные — чугунные решетки, балконы, лепнина, островерхие крыши! Почему всегда кажется, что в старину жили уютней, спокойней, правильней? Из-за этих витражей, кованных решеток, каминных труб и вертлявых флюгеров? Из-за чинных надгробий на тихих кладбищах?
«С экологией было лучше, хотя климат ругали всегда. Совестью кривили, но боялись. Все торопились, но жили медленно…» — ответила себе Вера, открывая собственное парадное ключом, — Да и вообще — все было совершенно иначе!» — Она вприпрыжку поднялась по деревянной лестнице на второй этаж, где на улицу выходила большая гостиная, а во дворик — некая комната, условно называемая «кабинетом», которую ей предстояло оформить к возвращению хозяев.
Изабель — приятельница Веры еще по Парижской жизни, вышла замуж за чиновника Евросовета, они спешно приобрели этот дом в Брюсселе и умчались провести свадебный отпуск в экзотические края.
Вера же, всегда поражавшая Изабель своими художественными хитростями, была приглашена на должность дизайнера и в качестве подруги, получившей возможность отдохнуть и подработать.
Огромное окно «кабинета» с витражом в верхней овальной части рамы выходило во внутренний дворик, где поднимал великолепные свечи цветущий каштан. А в свечах — непривычно крупных и розовых, с раннего утра гудел и хлопотал пчелиный рой.
— Привет, ребята! — сказала Вера пчелам по-русски. — Пора по домам. Солнце садиться, заблудитесь, трудяги. — Вдохнув сладкий аромат, она облокотилась на подоконник, оглядывая соседские дома и садики. Уютно, тихо, чистенько, как в деревне, а ведь совсем рядом центр. И совершенно не хочется думать, что в Москве ничего подобного ее не ждет. Прожив с супругом в Париже два года, Вера вернулась на родину одинокой. То есть, за это время она поняла, что более чужого человека, чем этот дипломатический чиновник, трудно было найти. Мелочный, с упоением пересчитывающий драгоценную валюту, он был способен затеять склоку по любому пустяку. Имел хронически уставшее выражение лица и совершенно не умел радоваться. В Москве она поселилась в квартире, опустевшей после смерти родителей. А вскоре с треском развелся многодетный брат, оставил бывшей семье жилплощадь и подселился к Вере. Совсем скоро Петр привел в дом другую сильно беременную женщину. Вера обещала к сентябрю — к рождению ребенка — квартиру освободить. Ведь не затевать же жилищные свары, тем более, что Петр и не сомневался, что уйдет сестра жить ни куда-нибудь, а в хоромы «к своему Феликсу». Ох, ну разве ему объяснишь…
Ну, зачем об этом вспоминать сейчас — в розовый майский вечер, когда впереди еще столько дней на раздумья и столько интересной работы, способной плотно загрузить мозги! И еще нечто, будоражащее как ожидание подарка…
Вера прошлась по комнате, еще хранившей запах недавнего ремонта. В углу громоздились старые вещи — ветхая рухлядь — она же — ценный антиквариат. Как посмотреть и как приласкать. Фортепиано, накрытое плюшевой скатертью с кистями, капризно изогнутая козетка в обрывках сине-золотого штофа, кресла и шкафчики ушедшей эпохи, ждущие возрождения. На голой побеленной стене остались следы Вериного рисунка, торопливо замазанного краской. У окна висело зеркало в потемневшей бронзовой раме и темными паутинками в глубине стекла. Зеркало — главный предмет обстановки в комнате молодой женщины. Только оно в праве наблюдать за ней и давать советы. У стены на газетах выстроились банки с красками и кистями, словно ожидающая команды бригада.
— Работать подано, маэстро! — сказала себе Вера, стараясь сосредоточиться над композицией будущего панно. Да вот она — композиция — прямо тут, за окном! Скипятив чайник, Вера села за стол возле приоткрытого окна и, предвкушая пиршество, распаковала коробку чипсов. Тонкие, золотистые, с тонким налетом сыра, они лежали ровной стопочкой, обещая запретное удовольствие. Дома жевать эту соблазнительную пакость нельзя, как и делать многое другое — приятное, но вредное. Здесь можно и даже нужно — здесь же не обязаловка перед кем-то и чем-то, а сплошной расслабон. И наговориться можно вволю, причем, без всяких подружек, только и ждущих момента, чтобы загрузить тебя собственными проблемами. Вера вытащила из сумочки диктофон. Несколько месяцев подарок Феликса скучал не востребованный, а потом оказалось, что лучшего собеседника по интимным вопросам и не найти. Куда там старомодный дневник или болтушка Кэт, считавшаяся самой надежной хранительницей тайн! Вера нажала клавишу, и малышка замигал зеленым глазком, рапортуя о готовности выслушать любое откровение, ни разу не ввернув идиотский комментарий.
…И так… Сегодня 13 мая 2005 года. Рю де Коперник. Ароматный брюссельский вечер, многообещающий и нежный, как всегда после дождя. Под моим окном огромный старый каштан весь в цвету — неужели для меня такое великолепие? А еще для воркующих на карнизе горлиц и супружеской пары на соседнем балконе. Они пьют свой вечерний чай, любуются каштаном и друг другом. Мадам делает укладку у парикмахера, а мсье любит тенниски молодежной расцветки. Странно как-то… Разве можно быть счастливым в таком возрасте, совсем на краю…
Монолог прервал соловей. Вера выключила диктофон.
К телефонному звонку, как его не подстраивай под соловьиные трели, привыкнуть трудно. Вот он сладостно запел, а в глубине души гадко екнуло. Дабы подсластить вынужденное общение, Вера сунула в рот целую горсточку чипсов.
— Детка, где ты там? Я что, не во время? — раздался вкрадчивый баритон, так хорошо звучавший с телеэкрана.
— Привет, — беспечно отозвалась Вера. Пусть не бухтит, что она уехала зря, сделала очередную глупость в правилах своего непредсказуемого характера. Ему-то глупости вовсе не свойственны. Лежит сейчас в широченной кровати из мореного дуба. На коврике аккуратно стоят тапки, на тумбочке — бокал минералки без газа, пшикалка для укрепления десен и упаковка «Фестала». И все в этой огромной квартире, отделанной по стандарту высшей категории — аккуратно и правильно. Только в одной сфере он допускал стихийность, азарт, даже вопиющую неряшливость — в любимой работе. Можно было не сомневаться, что на одеяле, коврике и тумбочке валяются кипы листов, газет, распечаток. И даже сейчас, наверняка, Бобров говорил в трубку, просматривая какой-нибудь текст:
— «Привет» и все? Не слишком пылко звучит после недельной разлуки. Чем ты там занята, Верунчик, что это у тебя хрустит?
— Кости. Я сижу в позе Лотоса. А что у тебя шуршит? Изучаешь компроматы?
— Как всегда, иначе не уснуть. Без тебя, без компроматов…. Ты ужинаешь?
— Смотрю в окно и думаю. Думаю, как расписать стены. Свечки каштанов и горлицы. Непременно должны быть горлицы. Послушай, что они твердят! — она высунула телефон в окно, давая собеседнику возможность насладиться воркованием птиц. — Крупные такие, важные голуби, и все время что-то просят. Заметил по интонации? Что они бубнят?
— Сразу же понятно: «Читайте прессу! Читайте прессу!..» Я угадал? Разумеется — мимо. Ты же обязательно придумаешь нечто свое. А сейчас вот попаду в точку: ты грызешь чипсы с сыром! Что означает очередной приступ лирической меланхолии, а в результате — гастрита. Слушай, бросай все и возвращайся в Москву. Не слишком, по-моему, удачна твоя идея с заработком в Европе.
— Ты же знаешь, я освободила квартиру брату. С сентября придется снимать что-нибудь скромное. А это уже — жуткие бабки. И вообще, надо ведь на что-то жить.
— Живи на мои. Я же много раз предлагал. Переселяйся хоть завтра — жилплощадь холостяка Боброва допускает даже некоторую автономию. Спальня общая, но зато у каждого свой кабинет!
— Мне нужна мастерская — с красками, досками, холстами и… заказами.
— Плюнь на заказы. Имеешь право немного расслабиться. В конце-концов я «выбью» тебе мастерскую. А пока испытаем себя в совместном быту. Может, мне, наконец, удастся раскрыть во всей полноте блестящие качества своей одаренной натуры? Я умею быть вежливым, аккуратным и даже способен обеспечить женщину.
— Обеспечить или обесчестить?