Обиталище мужа хотя бы внутри отличалось от всех остальных — я постаралась. После унылой магазинности обстановки Валентина Петровича здесь было классно. Мы поднялись наверх и направились в небольшой зал для своих, который, словно друг, утолял любые сплины. Потому что был доверчиво уютен. Дальше продолжать бахвалиться своими дизайнерскими подвигами неловко, если учесть, что я вытворила. Двери всех спален выходили в этот зал, следовательно, и попасть в него можно было только через одну из них. Мы воспользовались хозяйской, как проходной. Меня уже давно угнетал наряд с плеча Валентина Петровича, и безумно жаждалось переодеться. В спальне я бросилась к шкафу, распахнула его и лишь тогда вспомнила, что мои вещи в другом месте. Я не покраснела — побагровела. Но, покаянно оглянувшись на мужа, обнаружила, что он смущен еще больше меня, хулиганки.
— Извини, детка, я не монах, не евнух.
Да, на плечиках болтались три вечерних платья и несколько халатов разной длины. Никогда бы не облачилась в подобный отврат.
— Ты меня извини, не знаю, как получилось. Так хотелось избавиться от того, что на мне… Я машинально. Автоматически.
Я захлопнула дверцы, и, не глядя друг на друга, мы поплелись к своей цели. В том, что у него есть женщина, я не сомневалась. «Не монах, не евнух», — это слабо сказано. Но наличие мадам, заполняющей гардероб, было открытием, и оно меня почему-то покоробило. Уж не думала ли я, что он всю жизнь будет за мной бегать и звать назад? Еще женится, детей наделает… Однако к мысли о такой перспективе нужно было привыкнуть.
— Дама сегодня придет? — спросила я.
— Останешься? — обрадовался он.
— Нет, конечно, просто сцен не терплю.
Видимо, мое «конечно» его зацепило и царапнуло.
— Дама будет, но попозже.
— Хорошо. Может, расколешься, как ты вычислил Петровича?
Он достал из бара коньяк, мартини, лимон, ледок. Все как положено.
— Давай выпьем за твое освобождение.
— Давай. Спасибо тебе. Ты когда-то говорил, что согласие выпить с человеком — признак доверия к нему. А предложение выпить — признак либо симпатии, либо подлости. Вот я нынче по-всякому напиваюсь.
— Бывают такие насыщенные дни, — оттаял он. — Ты не отдаешь себе отчета, Поленька, насколько удачлива. Автоответчик у меня с определителем последнего номера, а после тебя никто не звонил. Так что вычислить Петровича было делом плевым. И «отдал» он тебя без сопротивления.
— Потому что ты представился мужем.
— Я не так представился, он все равно навел бы справки. Теперь рассказывай, как на духу, что стряслось.
Я не скрыла ничего, кроме профессии Юрьева. Зачислила Бориса в «знакомые парни». И смерть Лизы представила в виде дошедшей до меня сплетни.
— Мне надо обмозговать это, — мрачно признался он. — Если бы сам тебя не вызволил, решил бы, что фантазируешь. Теперь слушай без комментариев. Тебе молчание с трудом дается, но случай исключительный.
— Не волнуйся, встревать не буду.
— Уже встряла.
Я поняла, что заткнуться себе дешевле.
— Поля, собственно, обсуждать-то нечего. Потому что ничего не было. Совсем ничего. Из аэропорта я привез тебя домой, где ты и провозилась по хозяйству до ночи. Сейчас тебя проводят, запомни ребят накрепко. Они сутками будут в машине возле твоего подъезда, то один, то другой. Прежде чем выходить за покупками, позвонишь и скажешь, что собралась. Потом приникай к глазку и жди. И только после того, как увидишь знакомое лицо, открывай дверь. И ни шагу по городу без охраны.
— Без конвоя, — потеряла самообладание я.
— Полина, Валентин Петрович стоит на том, что выручил тебя. Но о предшествующих его появлению событиях знать не желает. Поэтому повторяю: ничего не было.
— Ты соображаешь, что ты предлагаешь? Эти четверо, возможно, убили моего друга.
— Они его убили без «возможно» и зарыли в лесу. Ты сделала все, что могла. Пришла пора о себе побеспокоиться.
— А Валентин Петрович?
— Опять за свое? Он чист, как ангел. Будучи фанатичным бизнесменом, не удержался и занялся бизнесом, забросил удочки насчет рекламы.
«Если бы ты заглянул в мой шкаф, ты бы там полковничьего кителя не обнаружил», — чуть не выпалила я. Сказать ему про Измайлова, Юрьева и Лизу все? Но нужно какое-то приемлемое вступление.
— Помнишь, у тебя была такая тяжелая тупорылая зеленая иномарка? Ты ее продал?
Он рассмеялся:
— Ты неисправима. По-прежнему загадка про авто: «Зеленая, длинная, висит в гостиной». С чего бы мне с ней расставаться? На ней ребята-охранники мотаются по своим делам.
«По своим или по твоим?» — вдруг с ужасом подумала я. Странности его утреннего поведения, машина, которая в очень ранний час оказалась там, где была я, даже отправка Севы с моими родителями складывались в какой-то зловещий узор, обрамляющий смерть Лизы и настойчивые попытки Валентина Петровича выяснить что-то о рекламодателях. Нет, полковник Виктор Николаевич Измайлов — мой козырь, пусть побудет на руках.
— Я выслушала тебя. Теперь предупреждаю: я обращусь в милицию с заявлением об исчезновении парня.
— Давай уж лучше я тебя сейчас пристрелю, чтобы потом не слишком мучилась. И сам застрелюсь заодно. Если ты полезешь к ментам, выбора у меня не останется.
— Угрожаешь? На кой черт тогда вытаскивал из передряги?
— Угрожаю, потому что не прочь пожить. А на второй вопрос я тебе уже ответил.
А ведь я дрянь. Надо или верить человеку по-настоящему, или головой работать быстро и качественно. Но я оказалась не способна ни на то, ни на другое. Единственное оправдание: упоминая милицию, я имела в виду Измайлова, свое привилегированное положение из-за отношений и соседства с ним. А муж имел в виду какое-нибудь районное отделение, от которого в случае с Борисом и впрямь толку было бы немного, зато много маяты. Тварь я неблагодарная. Опоздай он на несколько минут, успей Валентин Петрович обозначить свою истинную потребность в информации о заказчиках рекламы, и признание меня даже бывшей женой стало бы смертным приговором, подлежащим немедленному исполнению.
Он должен был «о себе побеспокоиться». Стереть мой голос с автоответчика, выпить коньяку и дожидаться любовницу в постели. Я до сих пор не знаю, что мне надлежало делать. Хитростью завлечь, приволочь его к Измайлову и разобраться втроем? Да, наверное. Но я, видите ли, исподозревалась вся, извозмущалась, испереживалась. И вместо того, чтобы торопиться действовать во спасение, ломанулась гибельным путем.
— Я принимаю все твои условия под дулом пистолета.
— Поленька, не обижайся, я же помочь тебе стараюсь.
— Спасибо.
— Поля…
— Огромное спасибо, низкий поклон.
Он со вздохом проводил меня к машине марки «отечественная», познакомил с двумя мускулистыми парнями простецкой внешности, снабдил переговорным устройством, усадил и отправил восвояси.
В этих самых «своясях» я появилась уже около полуночи. Измайлов, которого я побеспокоила по телефону, примчался мгновенно.
— «Так вот ты какой, белый олень», — пошутила я и осеклась.
Нервный полковник настолько утратил человеческий облик, что мог отреагировать на шутку неадекватно.
— Где тебя носит? — гаркнул Измайлов. И, принюхавшись: — По барам, по подругам? Нашла время.
Я закрыла ему рот ладонью:
— Вик, Юрьева нашли?
Сказать, что он окаменел, значит, ничего не сказать. Вик разобрался на атомы.
— Тебе известно про исчезновение Юрьева?
— Нас похитили в начале седьмого утра…
— Маршрут, остальное после, — перебил Измайлов.
И выслушав про проселочную дорогу, «выброс» Бориса, не доезжая до овражка, и клиновидную опушку, пулей унесся к себе. Я скинула шмотки Валентина Петровича и с наслаждением сунула их в мусорное ведро. А потом контрастный душ подействовал на меня, как снотворное. Я доковыляла до кровати и рухнула в жесткий, обеспечивающий правильную осанку матрас, словно в прабабушкину перину. Вик вернулся довольно быстро, но я этого не слышала. Только на прикосновения, когда он укрывал меня одеялом, отреагировала довольным мычанием.
— Сама-то как выбралась? — спросил Измайлов, увлеченно дуя на посчитываемые синяки.
Я начала подробный доклад, но не могла связать двух слов: зевала, путалась, сбивалась на невнятное бормотание и невесть как вылетающие из меня описания родной природы.
— Не буду тебя терзать, — сжалился наконец полковник. — Отдохни.
Но продолжал топтаться возле постели. Все-таки ему не терпелось допросить меня с пристрастием. Наверное, он проклинал нашу близость. Не случись ее, вызвал бы повесткой и отдался труду, невзирая на мое физическое состояние. Чудовище! Чем хуже я о нем думала, тем сильнее возбуждалась. И здоровое желание нокаутировало болезненную разбитость саднящих членов.
— Вик, милый, — позвала я.
Он с готовностью плюхнулся рядом и поймал мой томный взгляд. Вероятно, он различил в нем страсть к даче показаний, потому что приобрел заинтригованный вид.
— Я когда-то в «Иностранке» читала повесть, — окрылила я его.
Измайлов поежился.
— Там герой приезжает из командировки, а жена спрашивает, как дела, и предлагает перекусить салатом. Он жует и тоскливо анализирует: «Если бы у нас с ней было все нормально, мы бы сразу легли…» Спокойно, Вик, еще спокойнее, еще… О. А я было начала подозревать, что мы тоже отклонились от нормы.
Измайлов смотрел на меня с восхищением, которое невозможно выразить мелочевкой фразы: «Я тебя люблю». Ему нужно было воспеть женский род целиком. И по-полковничьи емко он воспел:
— Женщины — существа двужильные.
— Еще бы, — улыбнулась я поводу поддержать его. — У моего приятеля-гинеколога это конек. Говорит, женщина с внематочной беременностью по месяцу истекает кровью, но к врачу не обращается, потому что работа, дети. А мужчине, стоит порезать палец…
— М-да, — протянул Измайлов, поспешно отдергивая руки, — ты мастерица создать фон для любовных утех.
Я собралась сказать, что тема кровотечений после Бориса так сразу не отпустит, открыла рот, зевнула и… заснула.
Утром на туалетном столике я обнаружила плакатик, который Измайлов изготовил, похоже, не отходя от меня. «Меньше слов — больше дела!» — письменно призывал неудовлетворенный Вик.
Я не успела вволю наплескаться в ванне, а мстительный Измайлов уже открывал дверь своим ключом. От совместного купания он категорически отказался:
— Поля, мои люди всю ночь искали Бориса, вокруг редакции закрутилась сплошная чертовщина, так что сосредоточься.
— Вик, где джинсы и футболка из мусорного ведра?
— Я изъял вещественные доказательства еще вчера. А ты думала, я их примерить решил? Тоже мне, подруга милиционера, таким добром швыряешься.
Я предложила ему чаю. С кофе у меня отношения испортились в одностороннем порядке.
— Юрьева нашли?
— Нет.
— Значит, бывший благоверный прав. Они вернулись и добили его. Потом закопали в овраге.
— А твой бывший здесь с какого боку? — вытаращился на меня Измайлов.
— Не знаю, Вик. Я тебе расскажу, а ты уж сам…
Наплакаться Измайлов мне тоже не позволил:
— Прекрати. Свежих захоронений там нет, это точно.
— Вик, неужели Севкин отец действительно хочет моей смерти?
Измайлов закурил. Потом открыл мне истину:
— Поленька, у меня такое ощущение, что минимум раз в жизни все, кто имел с тобой дело, не отказались бы тебя порешить.
— Ты тоже? И когда? — встрепенулась я.
— Вчера, например, — прошипел Измайлов. — Но это был уже не первый раз. Говори, не искушай на раз последний.
Ну и ну! Один пистолетом грозит, другой намекает, что голыми руками приятнее…
По мере моего детального повествования Измайлов сходил с лица в никуда. Отрешенным, апатичным и слепым он дослушивал меня. Ничего не уточнял, не выяснял, не спрашивал. Вскочил и бросил:
— Из дома ни ногой. Моих двое тоже подежурят, приглядят за теми соглядатаями. И за тобой, авантюристка, разумеется. Я тебе обязательно растолкую, чего ты наворотила, но не сейчас. И сию секунду садись за рапорт, тьфу, за изложение своей истории. И редакционной тоже. Полина, псевдонимом Ольга Павлова ты пользуешься только в газете Лизы, мы просмотрели подшивки за год. Выберем, что именно ты делана под этой личиной, вечером прокомментируешь.
— Не надо крайностей. У меня есть вырезки. Но к чему домашний арест, Вик?
— К тому, что ты наивно полагаешь, будто Валентин Петрович не успел сказать лишнего. А он застолбил свой интерес именно к изданию, сотрудника которого убили. Он опомнится. Он уже опомнился. Просто в присутствии твоего муженька и его стволов он не мог ничего предпринять.
— Каких стволов, Вик? У моего, напоминаю, бывшего муженька есть разрешение на ношение. А телохранители, как положено, на рукопашный бой ориентированы.
— Ты говоришь так, будто все еще замужем за ним, Поленька. В котором году тебе велели на этом настаивать? Знаем мы телохранителей этой публики.
— Вик, а почему ты сказал «сотрудника»? Лиза — женщина.
— Слушай, феминистка… А, Бог с тобой. Сиди и пиши: подробно-подробно, вдумчиво-вдумчиво. Только не рискуй выводы делать и версии выдвигать, задушу.
Выдержит этакое обращение среднестатистическая сударыня? Так что моя «своеобразность» — защитный механизм против мужского неприкрытого честолюбия, незавуалированной самостоятельности, нескрываемой силы и неприпрятанной слабости. Женщины не смеют открыто сочетать все это. Измайлов тем временем догадался меня поцеловать. Эх, такой если и задушит, то не досадно.
Я привычно отшлепала компьютер по податливым клавишам, не ручкой же буквы выводить. Что дальше? Конечно, выдвигать версии и делать выводы. Вик, Вик, если женщина не выставляет напоказ, это не означает, что в ней что-то отсутствует.
Мои умозаключения изяществом не грешили. Бывший муж изолировал Севу и навел на меня своих же головорезов. Юрьева прихватили за компанию, потому что пустота городских улиц обманчива, и не было гарантий нашего с Борисом скорого расставания. Это, разумеется, повод, чтобы убить совершенно незнакомого парня. Бедный лейтенант. Потом мне посчастливилось сбежать. Я нарвалась на Валентина Петровича, который, учуяв чужое преступление, соблазнился компроматом. Скорее всего, под действием какой-то мерзости в кофе, я разболтала ему свои псевдонимы. Наверное, запутанная, старалась скрыть свое настоящее имя. А возможно, представилась Ольгой Павловой, потому что смерть Лизы произвела на меня мощное впечатление. Мало ли что в насилуемом наркотиком мозгу происходит. Упустить такой «источник знаний», как я, этот лис не мог. В его среде слухи о трупах распространяются быстро. И получить сведения о Лизе из того, что само бросалось под колеса, соблазн непреодолимый. Тем временем муж, получив отчет проколовшихся ублюдков, начал меня разыскивать. А мышка сама бежала в его мышеловку. Оставалось лишь забрать меня от Валентина Петровича, приставить соглядатаев, как выразился Вик, и ждать другого удобного случая. Случая? Зачем? Неужели он деградировал настолько, что перед новой женитьбой решил казнить меня? Какой-то английский монарх повелел врачу, когда тот спросил, кого сохранить в сложных родах, обожаемую жену или медлившего выйти в мир сына: «Оставьте ребенка, женщин я найду сколько угодно». Неправдоподобно? А что правдоподобно, кроме физиологии? К слову вспомнилось кое-что, не для эстетов. Однажды жарким летом разразилась эпидемия дезинтерии. Читать народу научно-популярные лекции заставляли даже кандидатов медицинских наук. И к нам в университетскую аудиторию принесло важного остепененного дядю. Он вещал об отвратительном. О частицах фекалий, попадающих на кожу и одежду, а с них в пишу. Я взвилась:
— Третий курс, культурные люди, моющие руки после уборной и перед едой, что вы себе позволяете! Не в деревне живем.
А потом я вышла замуж, сама стала чистить свой туалет и разве что на потолке этих частиц фекалий не обнаруживала. А потом сталкивалась с умнейшими людьми, не омывающими рук после облегчения в уборной и берущими ими хлеб из общей тарелки. Словом, мы меняемся, чего банальнее. И муж мог измениться настолько, что пошел на убийство. И я могла измениться настолько, что не исключала этого.
Телефон завизжал, как припадочный. Я неохотно сняла трубку.
— Поля, не ревешь? Умничка, — ворвался в мой слух Измайлов. — Еще раз повтори, девочка, во что был одет Борис, а то я его мельком видел. Так, бежевые брюки, коричневая куртка, темные ботинки и клетчатая рубашка. Рубашка в крови.
— Вы его отрыли?
— Нет, не из земли. Сейчас едем, ты держись. Вырезки подготовила? Чем же ты занимаешься, лентяйка?
— Он живой, Вик?
— Пока не знаю, — запнулся Измайлов. — Вернусь, позвоню.
И я стала ждать. Если Борис жив, с моей души свалится камень виноватости. А вдруг под ним остался хоть один крохотный нераздавленный кусочек? Душа медленно, но регенерируется. Господи, помоги Борису. Вик, спаси его. И спасешь троих — Юрьева, моего Бога и меня, трусливую атеистку.
Снова телефон. Неутомимый аппарат, пыточный атрибут изощреннее дыбы.
— Поля, как ты?
Он смеет меня беспокоить? Его интересует, не собираюсь ли я прыгать с балкона? «Жены бывшими не бывают», — открыл он мне в аэропорту. Верно, с точки зрения убийц жены бывают или нынешними, или покойными.
— Спасибо, все хорошо.
— Дозвонились наши. Они отлично устроились, и Сева тебе какой-то камешек заначил.
— Малыш не простыл на сквозняке?
— Не переживай, у нас закаленный сын.
— У тебя все в порядке?
— В порядке. Пока.
Трубка вывалилась из моих трясущихся пальцев. Я не утратила только одной способности — чувствовать. И чувствовала, что ничего не чувствую.
Долго ли, коротко ли… Это про меня. Про то, как все равно сколько. Вот, еще звоночек. Наверняка Валентин Петрович. Будет требовать вернуть джинсы. А они и не штаны вовсе, вешдок.
— Да, слушаю.
— Поленька, пляши. Юрьев жив. Сотрясение мозга, переломы ребер, в сознание не приходит, но доктора обещают выманить из комы за сутки-двое.
— Вик…
— Полчаса тебе на рыдания, и займись, пожалуйста, готовкой. Кушать очень хочется.
— Вик…
— Мне некогда, милая, счастливо.
Да, не приходилось мне лобызать телефон, но судьба заставила. А, в конце концов, не все ли равно, как вытирать с него пыль?