Кере осторожно открыл дверь.
— Не пугайся, — шепчет он. — Это я. Автобус задержался. Я еле держусь на ногах от усталости. Но поездка получилась превосходной.
Жан Мари движется на ощупь в темноте, ударяется о стул.
— Черт! — вырывается у него. И тут же: — О, прости, пожалуйста!
Элен терпеть не может ругани. Он садится, снимает ботинки, с блаженством двигает пальцами.
— Все время на ногах, — оправдывается он тихим, немного дрожащим голосом. — Устал.
Жан Мари прислушивается. Как крепко спит! Нет, чтобы дождаться его возвращения. Как-никак его первая поездка в качестве экскурсовода! И ему необходимо столько ей рассказать! Не говоря уже про подарок у него в чемодане. Небольшой сувенир из Динара. Так, безделушка. Чтобы отметить событие. Руки шарят по сторонам. Такая привычная комната погружена во враждебный мрак. А это что еще за чашки на столе? Жан Мари натыкается на кофейник. Кофейник, в такой поздний час? Делать нечего. Придется зажечь свет.
Он на ощупь идет по гостиной. Наконец рука заскользила по стене к выключателю. Зажигается свет. Стол не убран. Охваченный внезапным волнением, Жан Мари входит в спальню. Никого. Кровать не застелена, похоже, Элен куда-то очень спешила.
— Элен!.. Элен!..
Жан Мари обходит всю квартиру. Жены нет. Что случилось?
Он останавливается посреди гостиной, и его взгляд падает на лежащее посреди стола письмо, вернее, два письма. Приблизившись, понимает: нет. Одно письмо, а рядом простой листок бумаги, вырванный из блокнота.
«Я ухожу из дома. Прочти письмо, которое я сегодня получила. Взгляни на фотографию. И ты все поймешь. Как мне плохо! Не пытайся меня переубедить. Не желаю тебя больше видеть. Уж лучше было бы мне быть вдовой.
И сразу громкие слова, думает Кере. Резкая боль разрывает голову, и приходится цепляться за стол, чтобы не упасть. Он долго стоит, наклонившись вперед, похожий на высохшее дерево. „Дура! Ну что за дура!“ — высвечивается у него в сознании, будто неоновая реклама вспыхивает. Наконец он решается развернуть листок.
Прежде чем вы прочтете мое письмо, я советую вам внимательно взглянуть на фотографию, вложенную…»
Он приближает фотографию к глазам. О господи! Да это же он сам! Небольшой крестик в петлице, он до сих пор при нем, в самом дальнем отделении бумажника. Значит, все кончено. Рано или поздно, но это должно было произойти. Письмо даже можно не читать. Ему заранее известно, что там. И он почти машинально пробегает по нему глазами. Так вот кто, оказывается, пытается его убить, тот парень, Ронан, из его далекого прошлого. Это он придумал нелепую историю с доносом. Но сцену с исповедью Кере, конечно, хорошо помнит.
В кофейнике нашлось немного кофе. Холодного и горького. Кере медленно пьет его. Пьет до дна чашу Несправедливости! Бедняга Ронан все выдумал от начала до конца. Это сущий бред тяжелобольного! И все же удивительным образом в его словах проскальзывает правда. Кто подсказал ему эту страшную фразу: „Когда священник отрекается от Церкви и совершает первое предательство, ничто уже не в силах удержать его от новых низостей…“?
Перевалило за час ночи. Стало холодновато. Кере абсолютно уверен, что Элен не вернется. Она укрылась в какой-нибудь гостинице или у подруги. И спорить, убеждать бесполезно. Верное слово. Бесполезно. Все бесполезно. Но ведь надо что-то делать! Кере подходит к платяному шкафу. Чемодана нет. Вещи Элен исчезли. Правда, не все. Осталось висеть одно платье на вешалке, случайный призрак. Кере бесцельно ходит взад и вперед по комнате. Перечитывает письмо Ронана. От всех событий, так глубоко потрясших парня: анонимный донос, арест, самоубийство бедной девушки, — в памяти Кере сохранились лишь слабые отголоски. У него не было в те дни ни времени, ни желания читать газеты или слушать радио. Переживаемый им тогда кризис веры замкнул его на себе самом, отгородив от внешнего мира. А покинув город, он разом откинул все прошлое, все воспоминания.
От кофе захотелось пить. Кере выпил большой стакан воды, затем машинально закурил. Он даже не сможет защищаться. Для Элен он стал… Ах нет, даже подумать об этом и то страшно. Что же делать? Подождать у выхода магазина, в котором находится ее парикмахерский салон, а потом, словно попрошайка, пойти за ней следом по улице, умоляя выслушать его. Все восстает в его душе против такого решения. Да что это в самом деле! Я же все-таки не преступник! Лишь дураки, которые…
Заря вырисовывает прямоугольник окна. Непременно должен существовать какой-нибудь выход. По крайней мере, попытаться всегда можно… Кере достает бумагу из ящика, сдвигает в сторону чашки, кофейник, пачку печенья и начинает писать:
Со мной случилось нечто чудовищное. И нет сил оправдываться. Вот какие два письма я нашел у себя дома. То, чего так долго боялся, произошло. Вы бы-ли правы. С моей стороны было форменным безумием не рассказать обо всем Элен, а теперь она ушла. Но еще остается слабая надежда. Я скоро увижусь с Эрве, мне надо передать ему отчет о поездке. А тот прекрасно знает, где можно отыскать его старого друга, Ронана де Гера, а значит, поможет мне встретиться с ним. Я тотчас сообщу вам об этом. А когда дела немного наладятся, будьте так любезны, напишите Элен, она искренне вас уважает. Если вы объясните ей, что я невиновен, что многие священники в настоящее время приходят к тяжелейшему пересмотру основ веры и причины тому вполне достойные, она, быть может, вам поверит. И заверьте ее, что не сохранили бы дружеских отношений со мной, если бы считали меня способным выдать тайну исповеди. Это самое главное! Страшная, а еще более — глупая история, но как, скажите, проявляется в ней воля Провидения?
Спасибо. Искренне ваш
Жан Мари».
Ронан ждет Эрве. Потягивает мятную настойку и смотрит на игроков в бильярд. Эрве не объяснил, зачем он назначил ему свидание в кафе „Фавор“. Всего лишь несколько слов: „Буду в „Фаворе“ в 11 часов. Нам необходимо поговорить“. Разумеется, речь пойдет о Кере. Письмо наверняка наделало шума.
Ронан заметил „порше“, протиснувшийся между автобусом и тротуаром.
Ему не терпится узнать, что же все-таки произошло. В принципе, если женщина не половая тряпка, в воздухе должно запахнуть разводом. Через минуту-другую в зал вошел Эрве, поискал друга глазами и, увидев его, поднял руку. Сегодня, видимо по случаю яркого солнца, он был одет в очень светлый костюм с голубым галстуком. Ничего не скажешь, одет Эрве всегда с иголочки!
— Привет! Что с тобой стряслось?
— А с тобой что? — Эрве усаживается на лавку. И сразу переходит в нападение: — Кере прислал мне записку. Жена его бросила. Послушай! Не делай удивленные глаза. Тебе отлично известно, о чем идет речь. Ты ей написал.
— Точно.
— Ты сказал ей, что Кере был нашим священником, что он тебя выдал, одним словом — все.
— Точно.
— Отправляя ей письмо, ты догадывался, чем это может кончиться?
— Естественно.
— И что, доволен?
— Нет.
— А чего тебе еще надо?
— Его шкуру.
— Ты серьезно?
— Абсолютно серьезно.
— Ты что, в тюрьме не насиделся?
— Это тебя не касается.
Официант приносит Эрве бокал, наполненный красивой изумрудной жидкостью со льдом.
— Вот оно выходит что, — говорит Эрве после небольшого молчания. — Все-таки обвел вокруг пальца!
— Надеюсь, ты меня вызывал сюда не для того, чтобы читать нотации? Подожди! Не отвечай! Я сам обо всем догадаюсь. Тебе бы хотелось выйти незаметно из игры, на цыпочках, поскольку ситуация осложнилась.
Эрве пожимает плечами.
— Если бы я знал раньше…
— Ты бы меня сразу бросил, — заканчивает за него Ронан. — Как и раньше в суде.
— Но боже ты мой! Долго ты еще собираешься ворошить прошлое?
— Какое прошлое? На меня только что донесли в полицию. И я только что потерял Катрин. Прошлого нет, его не существует! Вали отсюда! Ты мне больше не нужен. Пришел уговаривать меня пойти с ним на мировую? Так ведь? Сожалею, но ничем помочь не могу.
— Идиотизм. Ты болен.
— Согласен. Я идиот, но я его пристукну. Можешь предупредить его об этом.
— С тобой невозможно разговаривать.
— Тогда убирайся отсюда!
— Старик, мне тебя жаль!
Эрве встает, роется в кармане и, достав деньги, бросает на стол. Но Ронан небрежно ребром ладони отодвигает их. И шепчет:
— Платить буду я. Мне не привыкать!
Вчера я долго беседовал с Эрве Ле Дюнфом. Он попытался переговорить с Ронаном. Но безуспешно. Более того, этот Ронан, похоже, намеревается меня убить. Все это настолько нелепо, что невольно задаюсь вопросом, уж не сплю ли я. Бедняга Ронан твердо убежден, будто это я его выдал. И что самое удивительное, Эрве, оказывается, думал точно так же.
— Но сами посудите, — оправдывается он, — поставьте себя на мое место. Никто не мог знать, кто убил комиссара Барбье. Совершенно никто. Кроме вас, разумеется, поскольку Ронан рассказал вам об этом на исповеди. Когда его арестовали, я сразу задал себе вопрос: кто донес? Никто из наших, в этом я очень скоро убедился. Кто же? И Ронан открыл мне глаза в тот день, когда я навестил его в тюрьме. Вы и только вы могли это сделать.
— Но я же священник!
— Но вы недолго им оставались.
— Значит, плохой священник. Так и скажите!
Он явно растерялся, бедняга. А я настолько разволновался, что даже позабыл про свои горести.
— Но ведь вы хорошо меня знали!
— Да. И поэтому сомневался. Иногда думал — Ронан прав, но бывали дни, когда я не менее твердо был уверен — нет, ошибается. И тогда я решил поставить крест на этой истории. К тому же у меня появились другие заботы.
— А когда мы с вами случайно встретились в метро? — продолжал допытываться я. — Почему, раз такое дело, вы не постарались избежать встречи со мной?
— Почему? Прошло достаточно много времени, я успел измениться. И вы тоже!
Прозвучало не слишком убедительно. Он явно что-то недоговаривал, но мне не хотелось, чтобы он понял, что я это почувствовал. И потом, есть люди, которые с годами готовы все простить. Я, признаться, другой закалки. И Ронан тоже!
Придется сократить наш дальнейший разговор, ибо Эрве даже не сразу понял, о чем я говорил.
— Даю вам слово, — сказал я наконец, — что никогда не причинял никакого вреда Ронану. Тут, вероятно, произошло нелепое совпадение. Не припомню точно чисел, но, скорее всего, я покинул Рен примерно в те же дни, когда схватили Ронана. Но я совершенно непричастен к его аресту.
— Кто же в этом случае на него донес? Узнай мы ответ на этот вопрос, Ронан бы сразу успокоился.
— Надо подумать! Кто пользовался у Ронана абсолютным доверием?
— Вы. И естественно, Катрин.
— И все?.. Но тогда… Поскольку я тут ни при чем…
Эрве испуганно взглянул на меня.
— Нет. Она не могла этого сделать, они ведь собирались пожениться.
— А она знала о случившемся?
— Только Ронан сможет вам точно ответить. Но скажи он ей: „Я иду убивать Барбье“, она бы сумела помешать ему.
Славный Эрве! У него редкий талант зарабатывать деньги, но в человеческом сердце он мало что смыслит.
— Вы полагаете, он ничего не скрывал от нее? — продолжаю я. — И она, разумеется, знала о его ненависти к Барбье.
— Разумеется.
— Итак, мы имеем перед собой девушку, любящую Ронана и мечтающую разделить с ним жизнь. Она уже знает, что беременна, и страшится безумных выходок своего возлюбленного, или жениха, если вам угодно. Вполне естественно, она просит его поклясться ничего не предпринимать против полицейского. Он наверняка уступил ее просьбам. И пообещал. Мой рассказ представляется вам правдоподобным?
— Да.
— Пообещать-то он пообещал, но подталкиваемый ненавистью, видно, позабыл о своих словах. Другого возможного объяснения просто нет. Раз я не доносил, значит, это сделала она.
Я вижу, Эрве сдался. Если посмотреть на дело под этим углом, все сразу становится на свои места. А у меня уже нет никаких сомнений. Вполне объяснимый шаг отчаявшейся и взбешенной девушки.
— Это вполне вяжется с оставленной ею запиской, — говорит Эрве. — Я уже не помню точно текст. Что-то вроде: „Я тебя никогда не прощу… Ты настоящее чудовище…“ Ну, вы понимаете.
Если я с такими подробностями передаю вам нашу беседу, то лишь для того, чтобы вы прочувствовали мое потрясение, когда я намного раньше Эрве со всей ясностью понял, что даже бесполезно пытаться переубедить Ронана. Катрин для него — святое. И виновным он, естественно, посчитал меня. Это вполне его устроило. Ему не хотелось копаться в глубинах своей души. Мои слова жестоки, но я убежден, что все произошло именно таким образом. Ронан, и тут ничего не исправишь, — незаживающая рана, а я знаю, что это такое.
— Хотите, я поговорю с ним?
— Он вцепится вам в глотку.
— Но ведь необходимо что-то делать.
— Оставьте.
— Да от него можно ждать чего угодно!
— Я подумаю.
Надоело молоть языком.
— Раз вы невиновны, — повторял и повторял Эрве, — нельзя сидеть сложа руки. Это черт знает как глупо!
Я прервал его охи и ахи и, чтобы успокоить и доказать, что я все-таки не склонен воспринимать ситуацию излишне трагически, пообещал ему сопровождать предстоящие автобусные экскурсии. Мы сразу вступили на прочную почву. И лицо Эрве тотчас просветлело. Уф! А что мне оставалось делать?.. Идти в полицию? Прятаться? Писать Ронану письмо и пытаться оправдаться? Поднять все вверх дном, чтобы разыскать Элен, чувствуя, как по моему следу идет безумец? Защищаться, одним словом? Но вот как раз желания защищаться у меня и нет. Я это совершенно отчетливо осознаю, хотя мне и нелегко объяснить причину. В каком-то смысле я не способен вместе с Эрве бороться против Ронана. Ибо я в союзе с Ронаном против самого себя. Неожиданно я понял, что его представления обо мне и о стоящем за моей спиной мире хотя, разумеется, и чрезвычайно наивны, но все же благородны и чисты. Я был священником, а значит, скалой средь зыбей. Он пришел ко мне с таким безграничным доверием, что приходится назвать это чувство верой. Верой полной, абсолютной. То есть такой, какой и должна быть истинная вера. Я сейчас тщательно взвешиваю каждое мое слово, так вот: он оказал мне великую честь, поверив, что мне можно все рассказать, что я все пойму и прощу. А я в ответ уехал. Сбежал.
И с этой минуты я был способен в его глазах на все, что угодно, на любую мерзость! Вот она, правда! С Ронаном нет золотой середины. Вы станете его убеждать, что я не мог на него донести, а он: „Почему бы и нет! От сана он ведь отказался!“ С Элен примерно то же самое. Они оба верные своим принципам люди, не позволяющие себе никаких сделок с совестью. А поэтому ату меня, всаживай дюжину пуль одну за одной! Верующие люди! Вы чувствуете, до какой степени они правы в их неприятии моего образа жизни. Я для них воплощение зла. И мне идти увещевать Ронана, втолковать ему, что он выбрал себе не того виноватого? И тем самым отнимать у него Катрин? Да это равносильно убить его.
А если он убьет меня? Мне ничего не остается, как уповать на то, что я некогда называл, как и вы, Божьим промыслом. Я больше ничего не знаю. И напоминаю спрута, которого рыбак переворачивает с боку на бок, словно перчатку. Умирающий, липкий, скользкий, будто испачканный чернилами… Сил больше нет. Пусть все идет, как идет. Выбора нет.
Я поблагодарил Эрве за все, что он сделал для меня. Он снова сумел улыбнуться:
— В конце концов, у страха глаза велики. Возможно, Ронан просто хочет нас попугать. И скорее всего, мы напрасно волнуемся.
Так разговаривают с безнадежным больным. Однако напоследок, для очистки совести, он все же добавляет:
— Но я вас предупредил. Остерегайтесь!
Славный мальчик! Он любит чувствовать себя комфортно, и морально и физически. Ему нужен дорогой костюм и столь же безукоризненная совесть. Пусть успокоится! Я не в обиде на него за то, что он таков, каков есть: милый и эгоистичный. И у меня нет права осуждать его. Тем более что я его служащий!
Когда я напишу вам в следующий раз, не знаю. Возможно, никогда. Оставайтесь мысленно со мной до конца. Мне это поможет пройти мой путь, никуда не сворачивая.
Искренне ваш
Жан Мари».
Ронан перечел написанное:
Солдатом — невзирая на все звания — был не ваш муж. Им был я. Мне осталось выполнить последнее задание. И я твердо намерен дойти до конца. А после этого избавлю вас от своего присутствия. Останься я с вами, вы бы несомненно укрепились в христианской добродетели, но постепенно порастеряли бы милосердие, которому так многие завидуют. Хотя и знаю, что моя последняя воля останется невыполненной, все же скажу: хочу быть похороненным возле Катрин.
Прощайте. Я разрешаю вам думать, что у меня был приступ безумия. Это поможет вам соблюсти приличия.
Целую,
Запечатал конверт, приклеил марку. Через несколько часов он опустит свое письмо в Париже в почтовый ящик. Когда оно дойдет до адресата, все уже будет кончено. Ронан проверил пистолет, засунул его к себе в дорожную сумку. Последний взгляд на стол, на комнату. Он выходит. Ушел.
Туристы весело, перекидываясь шутками, поднимались один за другим в автобус. Стоявший возле шофера Кере пробежался взглядом по списку: сорок два человека, сборная солянка. Несколько бельгийцев, супружеская чета из Германии, а остальные — пенсионеры, видимо пожелавшие избежать обычной отпускной сутолоки на дорогах. Дютуа, Мартен, Гобер, Перальта, де Гер… Кере поднял глаза. Де Гер!.. Ронан уже занял место, в самой глубине автобуса, и смотрел в окно. Худое лицо с застывшим суровым выражением; сквозь пелену лет, словно играя с Кере в прятки, то проступали, то вновь исчезали знакомые черты. Сердце тяжело забилось. Если Ронан здесь, это значит… А уйти невозможно. Слишком поздно.
— Готово? — окликнул его Жермен, шофер.
— Готово! — отозвался Кере.
Мотор заурчал, и автобус „вольво“, длинный и роскошный, как пульмановский вагон, плавно отъехал от тротуара. Пока можно помолчать. Кере прошелся по автобусу, проверяя билеты. Когда он подошел к Ронану, тот, достав свой билет из бумажника, с безразличным видом протянул его, скользнул по Кере рассеянным взглядом и тотчас отвернулся. Заметь Кере на лице парня хоть малейший признак интереса, и он бы попытался призвать его к благоразумию. Но теперь стало очевидно, что какой-либо контакт невозможен. От Ронана веяло нечеловеческим холодом и равнодушием, это была бомба, запрограммированная взорваться в час „X“.
Кере вернулся на свое место. Ему платили за вполне определенную работу, и он выполнит ее, несмотря на страх, заставлявший его обливаться потом. Взяв микрофон, Кере принялся рассказывать о маршруте предстоящей поездки: первый привал в Аржантене, затем через Донфрон и Мортен они доберутся до Понторсона и Мон-Сен-Мишель. Осмотр Мервея, памятника готической архитектуры, ужин и ночлег в Сен-Мало в отеле „Центральный“. На следующий день прогулка по городу, обед в ресторане „Герцогиня Анна“ и отдых до шестнадцати часов. Затем посещение приливной электростанции в устье Ранса. Обед и ночлег в гостинице „Бельвю“. Наконец в воскресенье экскурсия на пароходе до Динана и обед в Динане, в ресторане „Маргарита“. И вечером возвращение в Париж через Баньоль-де-лʼОрн. Последний привал в Верней. В ответ удовлетворенно зашумели.
— Начинайте, — предложил Жермен, когда автобус выехал из Версаля. — Расскажите им немного о Нормандии, чтобы создать нужную атмосферу. Затем после короткой остановочки, кому пи-пи, кому что, предложим им спеть хором. Туристы это обожают. Ведь они и собрались здесь, чтобы поразвлечься.
Кере умел говорить. Прежде чем стать священником в лицее, он служил викарием в Сент-Элье. Он кратко описал историю Аржантена и поведал несколько эпизодов освободительного движения во время последней войны, принесшей серьезный ущерб некоторым городским памятникам архитектуры, в том числе донжону и церкви. Ронан делал вид, что спит, однако на самом деле, как догадывался Кере, он ловил каждое слово. Когда же он решится? И как? Он ведь должен отдавать себе отчет в том, что его противник будет постоянно окружен толпой туристов.
Автобус выехал на автостраду и набрал скорость. Когда они доехали до Аржантена и остановились на рыночной площади, напротив кафе „Платаны“, Кере вышел последним, только после того, как убедился, что Ронан находится далеко, в группе старых дам, о чем-то весело щебетавших.
— С ними легко, — заговорил Жермен. — Только смотрите не переусердствуйте с древней историей, как в прошлый раз. Это обычно нагоняет на них сон, и они дуреют от скуки. И не забудьте рассказать им о жратве. Местные блюда. Камбала в сметане. Предложите пропустить стаканчик. Им должно казаться, что они ударились в страшный загул. Посмотрите на них. Мы едва отъехали, а они уже потягивают аперитивчики!
Ронан сидел за стойкой со стаканом минеральной воды „Виши“. Удачный момент, подумалось Кере, чтобы подойти к нему и сказать: „Давай начистоту, и покончим с этим!“ Но автобус должен был скоро отправиться в путь, а главное, Кере все более и более отчетливо понимал, что все объяснения бесполезны. Что выяснять? Чего добиться? Какое прощение просить? Как исправить то, что уже произошло?
Жермен захлопал в ладоши.
— Поехали!
Ронан устроился на своем месте в глубине автобуса. Может быть, он хочет просто попугать меня, подумал Кере. И он взял в руки микрофон.
— Дорогие друзья, мы сейчас с вами проедем Мортен. Это небольшой живописный городок, расположенный в устье реки Ла-Канс…
Ронан сидел с закрытыми глазами, спокойный, безучастный ко всему, и его поведение пугало Кере сильнее откровенных угроз.
— Церковь Сент-Евро. Воздвигнута в тринадцатом веке…
Автобус притормаживает. Впереди виднеется опрокинутая машина и несколько полицейских возле кареты „скорой помощи“. Лучше момента и не придумать, подойти к ним, указать на Ронана и попросить обыскать. У него же наверняка припрятано оружие. Но мысли приходили и скользили дальше, бесплотные, как клубы дыма, не более чем фон его экскурсионной лекции.
— Высота скалистого острова Мон-Сен-Мишель равна семидесяти восьми метрам, на его вершине возвышается церковь…
Кере раньше часто поднимался на Мон-Сен-Мишель: молился, гулял по монастырю, прося у Неба душевного спокойствия. И сейчас, по мере того как они приближались к морю, сладость тихо подкрадывающейся агонии постепенно овладевала им, так морфий оглушает сознание больного раком. Жермен, а у него был свой микрофон, воскликнул:
— Небольшую песенку, чтобы дать передохнуть нашему экскурсоводу. Ну-ка, дружно „Пемполезу“!
Все запели. Ронан не двигался. Он лишь едва приоткрыл глаза, чтобы посмотреть, где они едут. А автобус уже двигался по автостраде № 176, впереди, в конце серого, „оловянного“ пространства, кое-где посверкивавшего солнечными искорками, виднелся скалистый гребень Мон-Сен-Мишеля. Издали он напоминал большой клипер, уплывавший в туман.
Ронан выпрямился. Он вернулся домой. Борьба сразу приобрела смысл. Его лишь безумно раздражали возгласы восхищения, раздававшиеся вокруг. Автобус остановился возле Королевских ворот, туристы вышли и вслед за Кере двинулись по Гранд-Рю.
Может быть, он сейчас все-таки заговорит со мной, надеялся Кере. Но Ронан упорно держался сзади. И все-таки их встреча, встреча резкая, с обменом нелицеприятными словами, неизбежно приближалась. Ронан, без всякого сомнения, ударит его, но не раньше, чем выскажет ему все, что наболело на сердце.
— Шпиль аббатской церкви возносится над песчаным берегом на высоту ста пятидесяти двух метров… От первоначальной застройки монастыря сохранились…
Кере терпеливо слушал речь экскурсовода, водившего их по монастырю. Страх сидел в душе Кере, как застарелая грусть.
Небольшая группа туристов потопталась возле настоятельского дома, прошлась по Гостевому залу и Рыцарскому. Затем объявили, и довольно надолго, свободное время, чтобы желающие смогли вдоволь налюбоваться садами. За крепостными стенами до самого горизонта со стороны Куэнона тянулась тоскливая, покрытая засохшими водорослями пустошь, при тусклом свете неба сливавшаяся с морем, чье присутствие угадывалось лишь по тонкой белесой каемке.
Ронан задумчиво стоял у парапета, положив руки на изъеденные мхом камни. Он казался Кере все менее и менее опасным. Когда они уже собрались покинуть Мервей, одной пожилой даме даже пришлось заговорить с ним, чтобы тот не отстал от группы. Ронан со скучающим видом двинулся вслед за остальными, мимо деревянных домов с треугольным верхом и сувенирных лавок. Он явно томился в компании туристов, устав от их нелепого восторженного удивления. Наконец Жермен собрал всех вместе, и автобус продолжил путь в Сен-Мало.
— Главное — не забывайте про корсаров, — предупредил шофер Кере. — Плевали они на Шатобриана с высокой колокольни.
Кере принялся рассказывать о жизни мореплавателя и пирата Сюркуфа. Ни на минуту не теряя Ронана из виду. Небось злится, что я развлекаю парижан, подумал он.
Поскольку Кере сидел спиной к дороге, море появилось слева от него, зеленое, с белыми барашками пены. Пассажиры дружно уставились в окно, вполуха слушая его разъяснения. Вдали показались стены Сен-Мало. А вскоре автобус уже ехал по бульвару, тянувшемуся вдоль океана. Над парапетом набережной выглядывали черные щербатые сваи, служившие волнорезами.
— Дорогие друзья, — говорит Кере, — мы прибываем на место. Но прежде проедем мимо двух огромных башен: Женераль и Кикангронь. Сбор в холле гостиницы, я укажу вам номера комнат. Не спешите. Еще немного посидите. Справа вы видите замок. А слева пристань, где можно покататься на прогулочных судах. Итак, мы въезжаем на Гранд-Рю… вот и приехали.
Автобус остановился перед центральным входом, пассажиры вышли, и Жермен, открыв крышки багажного отделения, принялся вместе со служащим гостиницы вытаскивать сумки и чемоданы.
Администратор вручил Кере телеграмму. Тот поспешил открыть ее:
ЭЛЕН НАШЛАСЬ. ПОЗАБОЧУСЬ. ДРУЖЕСКИМ ПРИВЕТОМ ЭРВЕ.
Туристы мигом окружили Кере и засыпали вопросами. Но куда подевался Ронан? Ах, вот он, устроился в кресле и листает какой-то туристический проспект. Расселение по комнатам прошло не столь гладко, как бы того хотелось Кере. Но мысли его витали далеко. „Элен нашлась. Элен нашлась“, — повторял он про себя. Означает ли это, что она согласна вернуться к нему?
— Но я просила двухместный номер.
— Сейчас что-нибудь придумаем, мадам. Извините.
Постепенно холл опустел. Ронан исчез. Жермен взгромоздился на высокий табурет бара и потягивал кружку пива. Вконец утомленный Кере поднялся в отведенную для него небольшую и кое-как обставленную комнатенку на пятом этаже. В мансардном окне за крепостной стеной виднелись мачты и небо с парящими чайками. Кере тяжело улегся на постель. Не было сил даже вынуть вещи из чемодана. „Элен нашлась“. Что теперь?.. Спать! И обо всем забыть!.. С большим трудом, устало поморщившись, Кере все-таки поднялся и пристроился возле крошечного столика, втиснутого между рукомойником и шкафом. Раскрыл лежавшую на столе папку с несколькими конвертами и небольшим количеством листов почтовой бумаги с адресом гостиницы и начал писать.
Я в Сен-Мало. Ронан здесь, среди туристов, которых я сопровождаю. Получил телеграмму от Эрве, в которой он сообщает, что жена моя нашлась. Однако я не намерен защищаться, спасая семейный очаг и жизнь. Я не в состоянии бороться с фанатиками. И могу лишь принести им в дар мое молчание. Единственное доброе дело, на которое я способен. Пусть и дальше берегут свою правду! Мне бы хотелось, чтобы они считали меня сволочью. Мне бы хотелось умереть в грехе! И только прошу вас: позднее, при удобном случае, скажите Элен, что я все-таки не был таким уж плохим человеком. Спасибо. И прощайте.
От всего сердца,
Жан Мари».
Он запечатал конверт и аккуратно написал адрес.
«Отцу Илеру Мерме
Аббатство де Ла-Пьер-ки-Вир
89830 Cен-Леже-Вобан».
Затем закурил, прошелся по комнате, заложив руки за спину. Я ни в чем не уверен, подумалось ему. Даже в том, а не играю ли я сейчас комедию. Достав бумажник, он вытащил из отделения, куда клал паспорт, небольшой серебряный крестик, который так долго носил раньше на лацкане пиджака. Легонько подкинул, поймал, а затем прицепил на прежнее место и подошел к зеркалу.
— Жалкий шут! — сказал он громко сам себе.
Внезапно зазвонил телефон, стоявший у изголовья кровати. По всей видимости, еще кто-нибудь чем-то недоволен. Он снял трубку и услышал голос женщины из администрации гостиницы.
— Мсье Кере? Тут один человек спрашивает, нельзя ли ему подняться к вам.
— Кто он?
— Его зовут Ронан де Гер.
Кере молчал.
— Ну так что, я скажу ему, пусть поднимается?
— Хорошо! — прошептал Кере.
Так быстро! Уже, значит, пора. Мне бы только понять, кто я такой! — подумал Кере. И весь обратился в слух. Вдалеке отчетливо слышался тихий скользящий звук поднимающегося лифта. Остановился на его этаже. Как вдруг сделалось холодно! Ковер в коридоре заглушил звук шагов, и когда раздался стук в дверь, Кере вздрогнул. Ему осталось еще пройти два метра. Он сжал руки, словно перед молитвой:
— Господи, здесь ли ты?
Потом сделал шаг, второй, третий, остановился, провел рукой по глазам.
— Господи, если ты здесь, пусть все кончится быстро.
И открыл дверь.
Пуля прошла сквозь сердце.