- Мало ты мне врал?
В комендатуре нам выдали пропуск, мы переступили двери МУРа, и они, проскрипев, закрылись, отрезав от нас свободу. Впереди многоэтажные здания с толстыми решетками, надетыми на окна, вокруг высокий каменный забор.
Видно, Боб отвык от тюремной обстановки, с минуту он стоял в нерешительности, ошеломленный.
- Ну, Боб, - напомнил я. - Пошли. Кажется, нам в это здание?
Оставив Боба в коридоре, я постучал в кабинет к начальнику восьмого отдела и получил разрешение зайти. Меня спросили: "Ездил ли Борис Данков 29 марта в Москву?" Я ответил: да, ездил, я ему сам подписывал отпуск. "Что случилось?" - спросил я дальше. Оказывается, в этот день 29 марта Боб встречался со своим старым "корешем" Женькой Верещагиным, недавно задержанным за кражу и содержавшимся сейчас в МУРе. В соучастии в краже Боб не обвинялся, от него хотели узнать, не знает ли он "поделыциков" и "барыгу" - скупщика краденого, которому Верещагин еще раньше сбывал "барахло".
Вернувшись в приемную, я все карты перед Бобом не раскрыл. Пускай потрясется, лучше поймет, что такое Болшевская трудкоммуна.
- Ну как? - вскочил он мне навстречу. - Неужели задержат? А? Чего томишь? Что начальник стучал? Посадят в камеру? Ну? Зачем меня притащили?
Зачем?
- Боюсь, Боб, плохие наши дела, - неторопливо начал я ему говорить. Не знаю, отпустят ли тебя нынче в коммуну. Да и вообще... так сказать.
- Да не тяни! - крикнул Боб. - Не тяни, прошу!
- Вспомни сам, у кого был в последний раз в Москве? У Женьки Верещагина. Он сейчас тут в камере сидит... В день твоего приезда, то есть 29 марта, совершил большую кражу в магазине. Завалился. Вместе, что ли, на дело ходили?
Боб остолбенел:
- Да ты что?!
- Вот теперь докажи начальнику, что ты не верблюд.
- Ты прав, - прошептал он. - РазЕе им сейчас докажешь, что я не ходил с Женькой "по городовой"?
Я увидел, что достаточно поманежил Боба, решил ободрить:
- Ничего ке скрывай от начальника. Начнешь темнить - хуже будет. Воровской закон "не выдавать" - забудь... конечно, если не хочешь разделить с Верещагиным камеру.
Допрос Боба длился с полчаса. Он честно рассказал, что действительно 29 марта ездил к Женьке Верещагину на квартиру, но с единственной целью уговорить его "завязать" и попроситься к нам в Болшевскую трудкоммуну. На все вопросы начальника, что он знает о последних кражах Верещагина, о его "поделыциках", "барыге", ответил отрицанием. Начальник спросил: "Что же, разве тебе Верещагин, как старому корешу, не хвастался?" Боб опять отрицательно еамотал головой: "Что вы! Меня все бывшие дружки считают ссучившимся!"
Ему устроили очную ставку с Верещагиным. Боб встретил его пристальным, испытующим взглядом: боялся, не наговорил ли на него чего бывший подельщик? Верещагин смутился. Их усадили рядом; оба были так взволнованны, что, глядя на них, трудно было понять, кто из них обвиняемый, а кто свидетель.
На вопросы начальника восьмого отдела Верещагин, опустив голову, упорно твердил:
- Никаких сообщников не было: сам брал магазин... Барахло кому? Знал раньше барыгу, это верно.
Да вы его посадили. Сам сдавал...
Так при нас никого и не выдал.
Лишь к концу очной ставки Боб убедился, что Верещагин его не оговорил. Когда он достал из пиджака пачку папирос, я увидел, что руки его уже не дрожали. Верещагину он на прощание сказал только одно:
- Не поехал со мной в Болшево? На дело пошел в ночь? На себя пеняй.
Нам отметили пропуска, и, когда мы вышли за ворота, Боб был весь мокрый от пота, словно так вот, в костюме, только что побывал в банной парилке. Бысгро зашагал к трамваю.
- Знал бы ты, Андреич, что такое камера! Теснота, душно, ругня, в карты режутся...
Всю дорогу до вокзала промолчал. Уже когда сидели в дачном поезде, заговорил как-то мечтательно, глядя в окошко, будто и не мне, а так, рассуждая вслух:
- Домой еду. Домой. С пятнадцати годов не имел своего дома. То кича, то лагерь... шалманы еще. А вот домой. К себе в Болшево домой. В коммуну. Эх, возьму сейчас балалаечку. Скоро оркестр наш в Доме ученых выступает. Надо не подкачать на конкурсе.
Опять замолчал до самых Мытищ, доверительно наклонился ко мне:
- Вышла бы за меня Наташка. Ну чего ей, чем я плохой парень? Пью? Один я, что ли? Да и мало теперь я пью. Захочу и совсем брошу. Комнатку б нам дали в семейном доме, зажили б - дай бог на пасху.
А? Право.
Я не перебивал его. Назидания не всегда нужны человеку. Боб столько пережил, что - сам себе лучший агитатор".
14 мая 1932 г.
"Чрезвычайное происшествие. Случай небывалый за всю историю коммуны. Во всяком случае при мне ничего подобного не было. Общее собрание разбирало персональное дело. В клуб собрались после обеда, а разошлись ночью. Докладывал председатель бюро актива Василий Беспалов:
- Сейчас нам предстоит тяжелое дело, - говорил он, - обсудить преступление старого члена коммуны, вскормленного ею, поставленного на ноги, выпускника Петра Стерлина.
Все взгляды устремились на угол сцены, где за перегородкой сидел привлеченный к ответственности малый лет двадцати шести, хорошо всем известный. Голова его была низко опущена, лицо красное. Все его хорошо знали.
- Никак не думали, что такое может случиться, - продолжал Беспалов. Другом был... вместе о новой жизни мечтали. Старался когда-то. Стерлин был член актива, имел в коммуне лучшие условия, чем многие сидящие здесь в зале. Материально обеспечен во, - чиркнул он себя по горлу. - Работал начальником цеха трикотажной фабрики. Как с ним считались, уважали! И вот на этой своей фабрике совершил кражу трех трикотажных костюмов. Доверяли, не следили... пока не заметили, пока сигнал не поступил. - Беспалов перевел дыхание, словно ему тяжело было говорить. - Опозорил Стерлин коммуну... дело все наше.
Конфликтная комиссия постановила: передать преступника Петра Стерлина на коллегию ОГПУ и просить о применении к нему самых строгих мер.
Еще ниже опустилась голова Стерлина, он боится глянуть в зал. Куда девались его былая заносчивость, самодовольство! На нем хороший вязаный костюм, - недавно премировали, - но всем кажется, что и он ворованный.
- Слово дается обвиняемому, - объявил председатель собрания.
Заговорил Стерлин так тихо, что даже не слышно было из первых рядов.
- Голос потерял? - сразу послышались выкрики из зала. - Громче!
- Раньше какой оратор был!
Заговорил Стерлин внятней, но без конца сбивался, терял нить и под конец опять перешел на бормотание.
- Все знаете, как работал, - пытался он оправдаться. - Старался... работал. Не выдвинули бы на пост. Старался. Ночи приходилось не спать... в цеху проводил...
- Все обдумывал, как украсть половчее! - ввернули из зала.
- А старался себе в карман.
Председатель приподнялся, позвонил в колокольчик.